Spoudogeloion. История Европы в романах

отсечение головы с последующим четвертованием мертвого тела и вывешиванием частей оного для всеобщего рассмотрения и назидания!» – лишь эти слова вызвали интерес публики, площадь затихла.
Все смотрели на преступника, а он недоуменно глядел на замолкшего секретаря. «А что же дальше? – как будто вопрошал осужденный. – Неужели все? Больше не ничего будет, и жизни самой не будет? И ничего нельзя изменить? Вот сейчас палач взмахнет топором – и все? Неужели это последние мгновения моей жизни?». Лицо его сделалось жалким, губы затряслись, изо рта вырвался звук, похожий на сдавленный стон. В то же время некоторые дамы на балконах вынули платки и стали вытирать слезы.
Секретарь был полностью вознагражден за невнимание к своему чтению. Выждав минуту-другую, он торжественно и скорбно сказал:
– Последнее утешение, последнее увещевание осужденному.
Из группы пасторов, стоявших у эшафота, отделились три человека и взошли наверх. Это были самые лучшие пасторы города; они должны были подготовить преступника к смерти.
Бургомистр, сидевший возле Гийома на местах для почетных гостей, спросил его о чем-то. Гийом знаком показал на эшафот, предлагая посмотреть, что будет дальше.
Первый из пасторов подступил к коленопреклоненному преступнику и принялся тихо говорить ему на ухо. Толпа на площади заволновалась, – до нее не доносилось ни единого слова. Бургомистр снова обратился к Гийому; тот сделал успокаивающий жест рукой.
Через несколько секунд голос пастора стал возвышаться.
– Ты ли грешнее всех, что тебе уготована казнь сия? Отнюдь, сын мой, не ты самый великий грешник на земле, но тебе уготована казнь сия по велению Отца, который все волосы счел на голове твоей и определил судьбу твою. Для чего же тебе дана судьба такая, спросишь ты? Ответ есть только у Бога твоего. Может быть, для того чтобы покаялся ты, и не погиб в геенне огненной. Велико милосердие Господа, спасти душу твою он может не по заслугам, но по раскаянию сердца твоего. Есть ли в тебе раскаяние,  признаешь ли ты Господа своего?
– Да, да, я раскаиваюсь, я признаю – отвечал преступник с отчаянием. – Преподобный, попросите, чтобы меня не казнили!
– Это не в моей воле. Ты согрешил в земной жизни и по земным законам наказание твое. Но надо ли тебе печалиться о том, что ты умрешь? «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу». Какое бы место не было тебе там приготовлено, но в том мире уже не будет греха; худший мир ты оставляешь и вступаешь в лучший. Надо ли печалиться? Прими участь свою со смирением и возрадуйся.
Первый пастор отступил в сторону, к осужденному подошел второй пастор.
– Разве не знакомо тебе Писание? – спросил он сурово.
– Знакомо, – робко проговорил преступник.
– А если знакомо, как мог ты поддаться искушению сатанинскому? – вдруг закричал пастор так громко, что женщины на площади вздрогнули. – Разве не тебе сказал Иисус: «Если тебя соблазняет рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый. Где червь не умирает и огонь не угасает». Разве не тебе сказано было Спасителем: «И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в генну, в огонь неугасимый. Где червь не умирает и огонь не угасает». Разве не для тебя слова Агнца: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную. Где червь не умирает и огонь не угасает». Знал ли ты, что сказал тебе Христос? Знал или нет? Не слышу!
– Знал, – выдавил осужденный.
– А если знал, – с новой силой вскричал пастор, – отчего ты не отсек себе руку, не отрубил ногу и не вырвал глаз?  Вот ты стоишь теперь здесь, перед нами, с двумя руками, с двумя ногами и с обоими глазами, но пойдешь сейчас в геенну огненную, где червь не умирает, и огонь не угасает. Чувствуешь ли, как адское пламя уже жжет тебя, чувствуешь ли, как твой язык лопается от жара, чувствуешь ли, как уже горит твоя кожа и твои кишки лижет огонь? И пяти минут не вытерпеть этой муки, а тебе предстоит терпеть ее до скончания времен!
Осужденный глухо завыл, а среди народа послышался восторженный шепот: речь второго пастора была просто потрясающей.
Третий пастор приступил к потерявшемуся и раздавленному преступнику.
– Человек, – кротко вымолвил он, – ты согрешил, ты проклят Богом, но мы, братья твои, молимся за тебя. Вспомни: «Некий человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив едва живым. По случаю один священник шел той дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился. И подошед перевязал ему раны, возливая масло и вино; и посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем. А на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближним попавшемуся разбойникам?»
– Оказавший ему милость, – пролепетал преступник.
– Верно. И мы поступаем так же. Мы – ближние к тебе, мы любим тебя, как самих себя. Мы не проклинаем тебя, нет, но молимся, и будем молиться за тебя. Брат наш возлюбленный, пусть успокоится душа твоя. Ты не один, нет, но имеешь сотни братьев и сестер. Посмотри на площадь: сколько тут стоят братьев и сестер твоих. Мы любим тебя. Мы ведь любим его, братья и сестры?
– Да, мы любим его! Любим! Любим! – закричали многие люди.
Осужденный рыдал.
– И я люблю вас! – выкрикнул он сквозь слезы. – Простите меня, я был плохим, я был грешником, но я раскаялся; я люблю вас, я люблю Иисуса!
– И мы любим тебя, и мы любим Иисуса, – сказал пастор. – Умри же с миром, брат наш. Мы любим тебя.
– Умри с миром! – подхватила площадь. – Мы любим тебя!
Пастор кивнул секретарю; тот подал знак палачу и его подручному, стоявшим у дальнего края эшафота. Они приблизились к плачущему преступнику, сняли с него суконную накидку и разрезали на нем рубашку, обнажив шею и торс. Толпа на площади опять затихла, ожидая развязки.
Осужденный вскинулся, хотел вскочить с колен, но помощник палача одной рукой схватился за цепь, которая сковывала запястья преступника, другой взялся за его волосы – и ловко пригнул к пню, не загораживая при этом картину казни от зрителей.
Осужденный пронзительно закричал, но тут же взметнулся и опустился топор палача. В следующую секунду голову казненного, глаза которого все еще беспорядочно моргали, а щека дергалась, – показали толпе. Вслед за этим, не теряя времени, палач выхватил из ножен длинный острый нож, блеснувший гладкой сталью, разрезал, по обычаю, грудь казненного, вынул из нее сердце и тоже показал толпе. Сердце еще было живо и вздрагивало; с него стекали потоки крови. Кровь казалось очень красной, а ее запах сразу же распространился по площади, перебивая все другие запахи этого теплого влажного дня.
Закончив спешную работу, палач и его помощник принялись, не торопясь, четвертовать тело преступника. Делали они это профессионально, точными и сильными движениями разрезая плоть осужденного и отделяя одну его конечность за другой.
Гийом не смотрел на четвертование, он вполголоса беседовал с бургомистром, но люди на площади жадно впитывали в себя все подробности казни, – как из интереса, так и в просветительских целях: надо было рассказать потом обо всем своим родственникам и друзьям, которые не смогли пробиться сюда.
***
– Вчерашняя казнь внесла большое оживление в повседневный быт наших горожан, – говорил бургомистр Гийому перед заседанием Городского Совета. – Поразительно, как подобные мероприятия освежают общую атмосферу городской жизни!
– Вы не удивлялись бы этому, герр бургомистр, если бы читали трактат Аристотеля «О смерти других». Сей трактат я использовал во время обучения в университете, когда готовил свою работу об этических обоснованиях смертной казни. Странно, что это сочинение великого грека прошло мимо внимания исследователей. Аристотель ясно пишет, что смерть чужого неблизкого человека вызывает у ее свидетелей чувство собственного превосходства и значимости. Он, де, умер, а я жив, значит, я превосхожу его в самом главном, ибо жизнь – главнейшее из всех качеств человека. Когда простые люди видят казнь преступника, они ощущают свое превосходство над ним, ибо он умирает, а они живут дальше. Это, наряду с воспитательным эффектом от экзекуции, привносит положительный этический момент в процедуру казни, – разъяснил Гийом.
– Что за светлая у вас голова, герр Гийом! Какая образованность, какой ум! Я совершенно уверен, что вы прославите наш город. Когда-нибудь вам воздвигнут монумент вот здесь, на площади, у здания Совета, – сказал бургомистр с подобострастием.
– Это все суета и тщеславие, – отмахнулся Гийом. – Вернемся к нашим делам. На сегодняшнем заседании я предлагаю обсудить следующие вопросы. Первое, определение полномочий государственных органов и обязанностей должностных лиц. Я подготовил подробную справку на двести восьмидесяти страницах о том, кто чем у нас занимается в городском управлении. Картина удручающая: многие проблемы не решаются вовсе, но есть такие вопросы, которые пытаются решать многие, мешая друг другу, принимая противоречивые решения и запутывая все до безобразия. Должностные лица при этом фактически ни за что не отвечают, а инструкции, которые определяют их деятельность, либо безнадежно устарели, либо очень запутанные, либо откровенно глупые. В связи с этим, я готов предоставить Городскому Совету свои соображения об улучшении работы государственных органов, а также должностных лиц. Мои соображения об улучшении работы изложены на триста девяносто пяти страницах, и я также намерен зачитать их Совету.
– Двести восемьдесят прибавить триста девяносто пять, получится шестьсот семьдесят пять. Успеем ли мы заслушать вас до темноты, герр Гийом? – с некоторым сомнением спросил бургомистр.
– Сейчас, в конце зимы, продолжительность дня заметно увеличилась. Кроме того, я полагаю, что правило, запрещающее горожанам работать с наступлением темноты, не распространяется на магистрат. Продолжая трудиться ночью, мы не произведем избыточной продукции, которая может привести к застою товарного обращения в городе; не произведем и шума, мешающего спать обывателям. Таким образом, с юридической точки зрения, мы имеем право работать хоть до утра, – разъяснил Гийом.
– А, ну тогда, конечно, – обреченно согласился бургомистр.
– Впрочем, остальные вопросы, которые я предлагаю обсудить сегодня, не займут много времени. Вот эти вопросы в порядке очередности: инструкции для смотрителей за постройками, инструкции для пожарной команды, инструкции для ночных сторожей, инструкции для подметальщиков улиц, постановление о полном запрещении танцев, постановление о регламентации интимных отношений между супругами.
– Вы хотите запретить танцы? – изумился бургомистр.
– Вы опять удивляетесь очевидному? Запретив празднества, несовместимые с христианством,