Spoudogeloion. История Европы в романах

лестнице застучали детские башмачки, и вот дети вбежали в комнату.
– Папа, а Санта Клаус прилетал? – закричала Лизетта.
– Не знаю, не знаю, – сказал Готлиб, озираясь. – Что-то подарков нет никаких, – наверное, он заболел и остался в этом году дома.
– Да вот же подарки, папа! – Лизетта схватила чулки.
– И мне, и мне! – воскликнули Жан и Франсуа, отнимая их у нее.
– Ну-ка тихо, дети! – погрозила им пальцем Аннета. – Разве так себя ведут в великий праздник? Что надо сказать, прежде всего?
– С Рождеством Христовым, папа! – произнесла Лизетта, не отпуская, однако, чулки.
– С Рождеством Христовым, папа, – повторили Жан и Франсуа, тоже не желая расставаться с чулками.
– С Рождеством Христовым, дети! С Рождеством Христовым, Аннета! – Готлиб всех их поочередно расцеловал.
– А теперь можно посмотреть подарки? – спросила Лизетта.
– Давай посмотрим. Дайте мне чулки. Что тут, в первом? Сверток. А на нем написано «Жану». Это твой подарок, Жан. Держи.
Жан развернул полотняную тряпицу, перевязанную тонкой шелковой ленточкой, и подпрыгнул от восторга. У него в руках был настоящий кинжальчик в  сафьяновых ножнах.
– Я о таком и мечтал! Спасибо Санта Клаусу! – Жан выхватил кинжальчик из ножен и порезал палец. – Ох, острый! – еще с большим восторгом вскрикнул он, облизывая капельки крови с пореза.
– Осторожнее, Жан! Не отрежь себе руку и не порань кого-нибудь, – сказала Аннета. – Ну, все, теперь держитесь наш старый стол и комод со шкафом!
– Ничего, – Готлиб достал подарок из второго чулка. – Здесь написано «Франсуа». Бери, Франсуа, свой подарок.
– Ух ты! Смотрите, мне Санта Клаус принес дудочку! У нее есть отверстия, значит, на ней можно играть по-настоящему. Вот здорово! – Франсуа принялся выводить на дудочке какую-то незамысловатую мелодию.
– Дай и мне подудеть, – с завистью попросила у него Лизетта.
– Сейчас поиграю и потом дам, ладно? – Франсуа на всякий случай отстранился от сестры.
– Смотрим следующий чулок. «Готлибу». О, да это мне подарил Санта Клаус! – Готлиб развернул свой сверток, в нем лежали замшевые перчатки. – Какие красивые. Такие перчатки носят только знатные господ! – сказал он. – У графа Рауля я видел похожие. Наверное, они стоят больших денег.
– Санта Клаусу не жалко для тебя денег, – Аннета прикоснулась щекой к щеке мужа. – И он знает, что ты сам себе ничего не купишь. Санта Клаус велел передать, что со временем пошьет тебе новый камзол и куртку, а пока он начал с перчаток.
– Спасибо ему, – Готлиб еще раз поцеловал Аннету, застенчиво покосившись на детей.
– Папа, доставай же следующий подарок! – нетерпеливо дернула его за рукав Лизетта.
– Сейчас, сейчас! – Готлиб засунул руку в чулок. – «Аннете». Это – нашей маме. Разверни, что там?
– Какой чудесный гребень! – воскликнула Аннета. – Это из кости морского зверя, да? Говорят, что волосы от такого гребня делаются густыми и пушистыми. На нем еще узоры вырезаны, – видно, что изготавливали его не наши мастера, у нас так не умеют.
Готлиб взял следующий чулок.
– Чей же тут остался подарок? «Лизетте». Где Лизетта?
– Я здесь, папа. Ты, что, забыл? – раскрасневшаяся от досады и от того, что все уже получили свои подарки, а она еще нет, Лизетта нетерпеливо выхватила сверток из рук Готлиба.
– Ой, поглядите, ребеночек! – закричала она. – Малюсенький, но как настоящий! И одежда на нем есть, и еще одежда тут лежит! Ой, какой замечательный ребеночек, и какая у него красивая одежда! А где он будет спать? Папа, ты сделаешь ему кроватку?
– Обязательно сделаю, моя птичка, – глаза Готлиба увлажнились.
– Дети, дети, послушайте меня! – хлопнула в ладони Аннета. – Оставьте на время свои подарки и прочтите папе стихотворение, которое вы разучили. Кому я сказала? Успеете еще наиграться… Ну-ка, все встали рядышком и дружно – раз, два, три – читаем!
– Младенец девою рожден, на благо нам родился, – нестройно начали декламировать дети.
– Дружнее, дружнее! Как мы учили, вспомните.
– Хорош младенец до того, что всюду в мире торжество, – детские голоса окрепли и слились в один хор:

Не ведать мне печали впредь!
Я буду прыгать, буду петь.
Я в ликовании святом
Слагаю сладостный псалом.

Пою о Боге всеблагом,
О Божьем сыне дорогом.
Все войско райское поет,
Нам возвещая Новый год.

И по сигналу Аннеты дети повторили последнюю строфу:

Пою о Боге всеблагом,
О Божьем сыне дорогом.
Все войско райское поет,
Нам возвещая Новый год.

Готлиб не смог сдержать слез, слушая, как дети восславляют Иисуса.
– Ты почему плачешь, папа? – спросила Лизетта.
– От счастья, милая, от счастья! А теперь давайте возьмемся за руки и все вместе еще разок прочитаем последние четыре строчки. Всей семьей, громко. Готовы?

Пою о Боге всеблагом,
О Божьем сыне дорогом.
Все войско райское поет,
Нам возвещая Новый год.

– Спасибо вам, милые мои, дорогие! Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я уверен, что сам Господь сейчас смотрит на нас и радуется. Мы навеки с ним, а он с нами.
***
В былые времена на Рождество устраивались театрализованные представления, с утра до вечера по городу ходили процессии ряженых, изображающие всех главных героев праздника. После утверждения новых порядков городской Совет во главе с Готлибом принял решение о запрещении представлений и шествий как несоответствующих нормам истинной веры. Для примера сослались на другие евангелические города, где подобные празднества  уже были отменены. Совет рекомендовал жителям города провести Рождество в благочестивой радости, в чтении Писания, в возвышенных беседах о миссии Спасителя, в просветленной молитве.
Также по примеру других городов с утра во все молельные дома и собрания верующих были направлены проповедники. В частности, Готлиб, утром оставив свою семью, вернулся домой только к ужину, – охрипший, замерзший и невеселый. От усталости, накопившейся за последние дни, ему стало казаться, что горожане очень мало изменились к лучшему, приняв истинную, неискаженную веру Христову, – вот до чего доводит переутомление, говорил себе Готлиб…
Аннета и дети наперебой болтали с ним за ужином. Они целый день просидели дома, ожидая главу семейства, и теперь хотели знать все, что происходило сегодня в городе. Готлиб отвечал нехотя, и они, почувствовав его настроение, насторожились и помрачнели.
Готлибу стало стыдно. Отодвинув тарелку, он встал из-за стола, и с улыбкой сказал:
– Я видел, как многие мальчики и девочки шли сегодня с санками и коньками. Они шли кататься. А что если и нам пойти покататься на пруд у старой сторожевой башни?
– Кататься! Кататься! – завопили дети, запрыгали и захлопали в ладоши.
– Но уже стемнело, – с сомнением произнесла Аннета.
– Ничего. На улицах всюду горят факелы. По случаю праздника город весь освещен, – сказал Готлиб.
– Но эта башня. Там же… – Аннета не договорила, многозначительно глядя на мужа.
– Башня на острове, а мы будем кататься на пруду, – ответил Готлиб.
– Кататься! Кататься! Ну же, мама! Пошли кататься, ну что ты! – продолжали шуметь дети.
– Ладно, пойдемте, – сдалась Аннета. – Только одеваться теплее и не капризничать!
Когда они пришли на пруд, там никого не было, – дети и взрослые, приходившие сюда днем, уже разошлись по домам, – но на шестах, расставленных около катка, еще не погасли факелы, а на горке над прудом, то разгораясь, то затухая, горели в костре огромные бревна. Вокруг расчищенного льда на сугробах валялись обрывки веревочек, которыми привязывали коньки к башмакам; на горке были разбросаны обломки от бочки, неудачно заменившей кому-то санки, и сиротливо лежала потерянная детская варежка.
Жану не терпелось показать, как он хорошо катается,  – спустившись к катку, он быстро приладил коньки и поехал по льду.
– Смотрите, как я умею! – прокричал он и развернулся на всем ходу так, что коньки зажужжали, веер снежной пыли поднялся из-под них.
– Отлично! – отозвался Готлиб, а Франсуа обиженно протянул:
– А у меня нет коньков…
– Ничего, и тебе купят, и ты научишься, – успокоила его Лизетта. – И я научусь, – правда, папа?
– Конечно, научишься. Садитесь на санки, а я вас подтолкну. Ух, как покатитесь! – сказал Готлиб.
– Тут высоко. Может быть, они покатаются, где пониже? – тревожно спросила Аннета.
– Нет, нет, мы здесь съедем! Папа, скажи, что мы здесь съедем! – обиженно заголосили Франсуа и Лизетта.
– Ничего. Пусть съедут, – улыбнулся Готлиб.
– Ну, давайте, спускайтесь, чего вы встали? – крикнул Жан.
– Сейчас! – Жан уселся на санки, спереди примостилась Лизетта, и Готлиб подтолкнул их:
– Поехали!
Дети замерли: стоило санкам сдвинуться с места, как горка, выглядевшая не очень высокой, сразу увеличилась в размерах. По укатанному снегу санки понеслись в пропасть; дыхание перехватило, нельзя было даже закричать. Самый жуткий миг настал на середине склона, когда скорость возросла невероятно, а до основания горки было еще очень далеко.
Но вот санки, замедляя ход, поехали по ровной земле и остановились. Дети вскочили, засыпанные снегом, который летел им в лицо, пока они ехали, но чрезвычайно довольны, хохочущие.
– Папа! Мама! – помахали они руками Готлибу и Аннете.
– Подумаешь! Я и не с таких горок скатывался – презрительно заметил Жан.
***
Со второго яруса башни на горку и каток смотрел Якоб. Целый день там продолжалась гуляние, а вечером, когда все разошлись, вдруг пришло какое-то запоздавшее семейство. Сквозь ветви старых дубов, окружавших башню, в отблесках факелов было видно, как катался на коньках старший мальчик, выделывая замысловатые фигуры на льду, а другой снова и снова вместе с маленькой девочкой скатывался с горы на санках.
Поднявшись наверх в очередной раз, младшие дети принялись теребить родителей, подговаривая их на что-то. Глава семейства, длинный худой мужчина, громко рассмеялся и сел на санки. Женщина сначала отнекивалась, но потом тоже села, поддавшись на уговоры детей.
Санки поехали с горы, но внезапно накренились и опрокинулись. Мужчина и женщина свалились с них, перевернулись, ухватились друг за друга и застыли на секунду, а после встали, отряхиваясь от снега и смеясь. Дети были в восторге; дети любят, когда взрослые присоединяются к их играм.
– А мужчина на нашего Готлиба похож, – сказал Якоб, обращаясь к Иоганну, гревшемуся у очага.
– Что? – переспросил Иоганн.
– Да вон семейство какое-то пришло кататься, а мужчина, говорю, на Готлиба похож.
– С ума сошли, ночью кататься! А у Готлиба, поди, забот полон рот, станет он тебе по ночам разгуливать, – проворчал Иоганн.
– Во-первых, еще не ночь, просто темнеет рано. А во-вторых, Готлиб, в отличие от тебя, может и ночью кататься придти.
– А в-третьих, закрой ставни, всю комнату выстудил! Ты тоже сумасшедший: целый день у окна простоял. Иди лучше сюда, к огню. Поешь, выпей, – по случаю праздника еды и выпивки у нас вдоволь, а ты как будто обет воздержания дал. Не узнаю тебя, брат Якоб.
– Ах, брат Иоганн, у меня сегодня случилась меланхолия, а может быть, даже ипохондрия, – ужасные болезни! Они случаются вдруг, как при виде плохого, так и хорошего: от плохого, потому что оно плохое, а от хорошего, потому что оно не для тебя.
– Выпей, и все пройдет.
– Вино не помогает от ипохондрии и меланхолии, оно только усиливает эти болезни.
– Да брось ты, в самом деле, Якоб! Что ты