Spoudogeloion. История Европы в романах

подчиняясь общему порядку… Что же, я собирался провести здесь зиму, но придется уходить отсюда.
– Чудак, как бы ты выжил зимой, не имея никаких запасов? Зимой ведь не утащишь, к примеру, капусту с огорода, – Якоб покосился на бороду Клауса.
– Значит, я бы умер. Смерть меня не страшит, – с мрачной решимостью ответил тот.
– К чему торопиться? Если есть возможность отсрочить приближение смерти, то этим надо воспользоваться. Смерть – вечность, отодвинуть вечность – вот это задача! Представляешь, что такое вечность, бесконечная громада, – а мы ее отодвигаем! – хихикнул Якоб.
– Богохульник и еретик! – строго сказал Иоганн. – Ты отвергаешь бессмертие души, воздаяние и потусторонний мир.
– Не слушай его, он сам – еретик, – подмигнул Якоб. – И я, между прочим, не отвергаю бессмертие души, как не отвергаю существование двухголовых людей. Утверждают, что все это существует; я, лично, не видел. Когда мне, как Фоме неверующему, дадут посмотреть и потрогать, тогда будет другой разговор.
– Бессмертие души – это было бы слишком жестоко для человека, – покачал головой Клаус. – После страданий земной жизни он заслуживает вечного покоя.
– Там увидим! – Якоб беспечно махнул рукой. – Ну, а теперь, друзья мои, пора приниматься за дело; вы поглядите, уже луна появилась на небе! Клаус, ты пришел на это поле с той же целью, что и мы? Правильно, мертвым ничего уже не нужно, о чем я толковал брату Иоганну как раз перед твоим появлением. Давай же объединим наши усилия и посмотрим, чем можно поживиться на поле смерти.
Клаус молча кивнул и опустил рыжую шавку на землю. Перестав лаять, собачонка принялась обнюхивать Якоба и Иоганна.
– Милейшая собака, – сказал Якоб и осторожно, кончиками пальцев, погладил ее по голове.
– Как странно выглядят на поле эти убитые: их будто выбросили откуда-то, – заметил Иоганн, с явной неохотой направляясь к трупам. – Когда я принял постриг, в нашем монастыре был небольшой водоем со стеклянными стенками, в котором плавали диковинные рыбки. К стенкам водоема можно было подойти и понаблюдать за жизнью этих рыб: они гонялись друг за другом, резвились и веселились, не подозревая, что за ними кто-то подсматривает, – вряд ли вообще понимая, где они находятся и для чего они здесь. Когда какая-нибудь из рыбок умирала, ее просто вытаскивали из воды и выбрасывали, и вот, глядя на это злосчастное поле, мне подумалось: все мы, как те рыбки, живем в нашем большем водоеме, в нашем мире, и не можем из него выйти, потому что за его стенками жизни для нас нет. А когда умираем, то нас просто выбрасывают из него.
– И кто, интересно, зря болтает языком? – ехидно поинтересовался Якоб. – А все для того чтобы скрыть простую истину – тебе не хочется обшаривать мертвецов и забирать их вещи. Но наши добрые хозяева удивятся, если мы вернемся с пустыми руками. Мы болтаем, а темнота все гуще; давайте разойдемся в разные стороны и приступим, наконец,  к делу!
…Клаус подошел к убитому человеку, лежавшему около изуродованной пушечным ядром белой костлявой лошади. Он нагнулся к нему – и тут же отшатнулся. В стеклянных глазах мертвеца отражалось сияние луны, от этого создавалось впечатление, что они холодно, с презрением смотрят на ночного грабителя.
– Не гляди так строго, приятель – сказал Клаус покойнику, – я ничего у тебя не возьму. Да и взять нечего, – тебя, видать, уже обчистили дневные воры.
– Эй, образина, а ты чего там нашла? – добавил он, обращаясь к рыжей шавке. – Дай сюда! Евангелие карманного формата? Зачем тебе оно? Все эти мертвецы наверняка шли в бой с именем Христа и с этим именем убивали друг друга. Остановила ли их эта книжица? Смотри сама, во что они превратились...
Клаус хотел отбросить Евангелие в сторону, но потом передумал и положил в сумку, в которую складывал найденную добычу.
– Клаус, закругляйся! – услышал он крик Якоба. – Иди к нам!
– Много насобирал? – спросил Якоб, когда он подошел.
– Нет, всякую мелочь. Несколько медяков, дешевый перстень, да карманное Евангелие.
– И у нас не густо. Те, кто были тут днем, основательно поработали, – так что брату Иоганну не придется надрываться под тяжестью мешков с добром.
– Тем более что мешки понес бы ты, брат Якоб, – желчно ответил Иоганн.
– О чем препираться, если мешков с добром все равно нет? – ухмыльнулся Якоб. – Каждый понесет свою котомку сам.
– Куда же мы пойдем? На ферму? – спросил Иоганн.
– Нет. Далековато. К тому же, даю голову на отсечение, что наши хозяева уже заперли ворота и улеглись спать. Если заявимся, наделаем переполоху, – раньше утра нас не ждут.
– Пошли ко мне, – предложил Клаус.
– В монастырь? – протянул Якоб. – Когда-то мы с Иоганном дали деру из монастыря, неужели пришла пора вернуться?
– Тогда с нами был Готлиб, – сказал Иоганн.
– А теперь он высоко вознесся – или низко пал? Ну да Бог ему судья.
– Но у меня нет еды, – признался Клаус.
– Зато у нас найдется. Есть и вино, – Якоб потряс бутылью в сумке. – Пойдемте, друзья. Отбросьте уныние, мы славно посидим до утра. Выпьем за тех, кто умер, и выпьем за тех, кто жив. Веди нас, Клаус, и пусть всю ночь над этим мрачным полем раздаются наши веселые песни!
– Вот это – хорошие слова! – обрадовался Иоганн. – Пошли, толстяк!
 

Измена Анны Болейн королю Генриху VIII

В XVI веке в Англии правит династия Тюдоров. Внезапно Генрих VIII, второй король из этой династии, отказывается от прежней веры и идёт на опаснейший конфликт с римским папой для того чтобы развестись со своей женой Екатериной и жениться на Анне Болейн, которую Генрих безумно любит.
Эта любовная история послужила поводом к радикальным политическим реформам в стране, - но всего через три года Анну Болейн казнят по обвинению в государственной измене…
                       
Часть 1. Охота короля

Путь от часовни до личных покоев короля проходил через длинную галерею, где  толпились придворные, желавшие лишний раз показаться перед своим государем, и всякого рода просители, попавшие во дворец по протекции или за взятку. Король Генрих ненавидел эту галерею: пройдя через нее, он лишался даже той жалкой частицы религиозного чувства, которую давала ему утренняя молитва. Людские помыслы были настолько далеки от идеалов веры, что религия начинала казаться Генриху фантазией, имеющей мало общего с реальностью. Подобные мысли пугали короля, он мрачнел и с трудом скрывал раздражение.
В то же время его жена Екатерина, находясь в прекрасном расположении духа после заутрени, милостиво улыбалась народу. Королева лишь в периоды собственных неудач замечала несоответствие между тем, что говорили священники в церкви, и тем, что было в жизни. Тогда она плакала и обвиняла причинивших ей огорчение людей в несоблюдении религиозных заповедей и в отступлении от веры. Своим доверенным фрейлинам королева шепотом поясняла при этом, что главным виновником всех бед, происходящих с королевством и лично с ней, является, конечно же, сам король, известный вольнодумец и циник.
Генриха возмущали выпады Екатерины против него. Он женился на ней не по любви, а из высших государственных соображений; из подобных соображений и она вышла за него замуж. В отношениях с женой король старался соблюдать правила, основанные на принципах взаимного уважения и невмешательства в жизнь друг друга, однако Екатерина постоянно нарушала эту договоренность, и часто вела себя враждебно в отношении Генриха. Ее женские обиды причудливым образом перемешивались с присущим Екатерине религиозным фанатизмом, создавая ядовитую смесь ненависти и презрения, которая стала совершенно непереносима для Генриха в последние месяцы.
Простившись с женой у дверей своих личных покоев, Генрих не смог сдержать облегченного вздоха, не оставшегося незамеченным членами Ближнего Королевского Совета. Многозначительно переглядываясь, они проследовали за королем в зал гобеленов, где Генрих обычно отдыхал после заутрени. Здесь слуги быстро и ловко сняли с шеи короля тесное жабо, распустили шнуровку на камзоле и ослабили подвязки на чулках. Генрих грузно опустился в большое кресло, вздохнул еще раз и сказал своим приближенным:
- До чего не люблю я современную мужскую моду! Чертовы чулки с чертовыми подвязками сжимают ногу, как «испанский сапог». Камзол не дает дышать, а жабо, мало того что давит горло, так еще не позволяет повернуть голову. Тому, кто телом тощ, и то нелегко, а каково мужчине дородному, да тучному, - такому, как мне. Кровь приливает к затылку, в глазах темнеет, а лодыжки так болят, что начинаешь хромать, подобно нищему калеке.
Члены Совета сочувственно поддержали короля:
- Вы правы, ваше величество! Ужасная мода!
- Ужасная. Да, ужасная, - повторил Генрих. – Одно, хорошо, господа, - буфы широкие, не стесняют задницу, и гениталии также не стеснены. Это очень важно для продолжения рода, господа, чтобы гениталии не были стеснены, - мне  ведь еще предстоит обзавестись наследником. Моя жена родила мне дочь, да на том и успокоилась, а мне нужен сын – принц и будущий король. Сэр Джеймс, вы хотите мне что-то сказать? Говорите.
Вперед выступил человек выше среднего роста, скорее молодой, чем зрелых лет. Почтительно поклонившись королю, сэр Джеймс потрепал свою изящную темную бородку и вкрадчиво проговорил:
- Ваше величество, то, что я сейчас скажу, вы можете счесть неслыханной дерзостью, но моя совесть и мое чувство долга побуждают меня сказать вам это, даже если моя голова будет срублена палачом и выставлена на всеобщее обозрение на мосту.
- Ближе к делу, сэр Джеймс, ближе к делу! Потом решим, что делать с вашей головой, – сказал король.
- Позвольте мне сообщить вам то, о чем со скорбью сердечной думают все подданные вашего королевства: ее величество недостойна  вас. Такому выдающемуся королю, как вы,  подобает жена под стать вам, -  я имею в виду, конечно, ваши душевные качества, а не телесную оболочку.
- Вы, действительно, дерзки, сэр Джеймс. Высказываться подобным образом о моей жене, об особе королевской крови. Неслыханная наглость!.. Впрочем, продолжайте, я всегда готов услышать слова правды, как бы горько они не звучали.
- Вы – образец государя, ваше величество, чего никак нельзя сказать о ее величестве, - продолжал сэр Джеймс. - Интересы ее родной страны ближе королеве, чем интересы нашего государства.
- Так вот как думают мои подданные, сэр Джеймс!
- Они страдают от несправедливости к вам судьбы, ваше величество. Денно и нощно они молятся о вашем благополучии.
- Но что вы предлагаете?
- О, ваше величество, смею ли я советовать вам?
- Бросьте, милорд! Для чего же я включил вас в состав Ближнего Королевского Совета, как не для того чтобы вы мне советовали?
- В таком случае, я рискую окончательно потерять ваше доброе ко мне расположение, но я должен посоветовать вам расстаться с королевой для того чтобы связать свою жизнь с другой, более достойной особой, - решительно произнес сэр Джеймс.
- Бог мой! Вы, должны быть, сошли с ума, достопочтенный сэр! Мне расстаться с королевой? Это невозможно, немыслимо! Как я могу оставить ее? К тому же для этого надо иметь веские основания. Вы, наверно, забыли, что разрешение на развод мне может дать только сам святейший папа, а он тесно связан с императором Карлом, племянником моей жены, и никогда не пойдет