Spoudogeloion. История Европы в романах

– досадливо отмахнулся от него Иоганн и спросил у Готлиба:
– Какие же твои аргументы? В таком серьезном вопросе без аргументов не обойтись.
– Сказано в Евангелии от Матфея: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека. Но то, что выходит из уст, оскверняет человека», – взгляд Готлиба возгорелся и впился в Иоганна. – Чревоугодие, конечно, грех (тут Готлиб посмотрел на Якоба), как и все излишества, и вообще все земные удовольствия, отвлекающие от мыслей о Боге и заменяющие их плотскими радостями. Но ни воздержание, ни голодание не откроют дорогу в рай, и не приблизят нас к Господу даже на полшага. Ибо не голодание и не воздержание приближают нас к Богу, но только постоянная связь души нашей с Господом приближает нас к нему. Не забудем, что Христос навечно искупил нас. Его страдания – это вечная жертва, удовлетворяющая божественную справедливость во имя тех, кто с твердой и несокрушимой верой уповает на нее… Съешь ли ты кусок мяса в страстную пятницу, или не съешь, – от этого никак не будет зависеть вера твоя и спасение твое. Вера твоя и спасение твое – в полной отдаче себя Христу, в соблюдении заветов Спасителя всегда и во всем!
– Смело. Очень смело ты рассуждаешь, брат Готлиб, – произнес Иоганн то ли с одобрением, то ли с осуждением. – Но я догадываюсь, что возразил тебе наш настоятель: кроме Священного Писания, есть, ведь, и Священное Предание, установившее многие обычаи и обряды.
– А чем оно священно? – живо спросил Готлиб.
– Будто сам не знаешь?  – Иоганн подозрительно покосился на него, чувствуя подвох в вопросе. – В Предание входят писания святых отцов церкви, а также великих богословов, чей авторитет в вопросах веры непререкаем. К тому же, все это утверждено решениями Вселенских Соборов и буллами святейших понтификов.
– Святых отцов церкви? Святейших понтификов? – язвительно переспросил Готлиб. – А я-то, наивный, полагал, что лишь Иисус свят, а людей безгрешных не бывает! Не подумай, что я отрицаю заслуги тысяч и тысяч подвижников веры, страстотерпцев и мучеников, пострадавших во имя нее, – однако на них была только благодать Христа, но не святость его. Из всех живших на земле один Христос свят; он – Бог наш и Спаситель! Лишь его слово непререкаемо и безошибочно, брат Иоганн, а людское слово – обсуждаемо и оспариваемо, ибо оно может быть ошибочным.
– Боже правый, такие рассуждения ведут на костер! – перекрестился Иоганн.
– Кстати, осенять себя крестом Христос тоже не велел, – с усмешкой заметил Готлиб. – Если бы Спаситель захотел, чтобы мы осеняли себя крестным знамением, то после Воскрешения своего он бы заповедовал крестное знамение апостолам в память о муках своих и через них всем нам, – но об этом ничего не сказано в Божественном Писании.
– Помилуй Бог! – Иоганн собрался снова перекреститься, но рука его дрогнула и опустилась.
– А я и в этом согласен с Готлибом! – выпалил уставший молчать Якоб. – Я во всем с ним согласен! Если мы христиане, то жить должны по заветам Христа, а не каких-то там аббатов и богословов! Иначе, что же это получится: сегодня я ляпну что-нибудь одно о вере, завтра Иоганн – другое, послезавтра отец настоятель – третье, а через сто лет, положим, нас причислят всех троих к лику святых, – и разбирайся тогда, кто из нас был прав!
– Ну, тебя-то к лику святых не причислят, можешь быть спокоен, – хмыкнул Иоганн.
– Да, не причислят, – но если вдуматься, сколько мук я терплю в монашестве... Что далеко ходить за примером: скоро апостольский пост, и сколько бы брат Готлиб не убеждал настоятеля в том, что Христос поститься не велел и, стало быть, апостолы тоже не постились перед тем как пойти проповедовать Слово Божье, аббат все равно заставит нас голодать. Ох, братья, если бы вы оказались в моей шкуре и почувствовали, что значит для меня недоедание, вы бы поняли, как тяжко я страдаю во время поста! – простонал Якоб. – Где уж там размышлять о Боге, когда я только и мечтаю о свином окороке, розовом, нежном, с тонким слоем дрожащего желе на румяной корочке, политым чесночным соусом с перетертой зеленью да еще завернутом в капустные листья. Ах, братья, мои муки невыносимы!
– Так уйди из монастыря, – сказал ему Готлиб.
– Уйти в другой монастырь? Что в этом проку? Везде одно и то же, – безнадежно махнул рукой Якоб.
– Я говорю о том, чтобы вообще бросить монашество.
– Ты шутишь? Или издеваешься надо мной? – Якоб растерянно взглянул на Готлиба. – Ты предлагаешь мне стать расстригой?
– Я тоже им стану.
– Ты боишься мести аббата? – с пониманием спросил Иоганн.
– Нет, не боюсь. Я не боюсь ничьей мести. Все мы в руках Господа, и судьба наша определена им. Без воли его ни один волос не упадет с головы человека, – убежденно отвечал Готлиб. – Не страх гонит меня из монастыря, а приверженность к Христу. Когда я приехал сюда, я надеялся найти здесь святость. Однако Бог привел меня в монастырь как раз за тем, чтобы я увидел, – ее тут нет, и быть не может. Именно благодаря жизни в монастыре, я прозрел и понял то, о чем вам уже сказал, – лишь Бог свят.
Понял я и другое: монастырь – самое бесполезное и самое вредное установление. Бесполезное – оттого что сообща хорошо строить дом, или тушить пожар, или вытаскивать невод из реки, – то есть выполнять земные работы и обязанности. Однако  спасение души – дело личное, определенное исключительно Богом. Поэтому, если вместе соберутся и сто, и тысяча, и сто тысяч человек, – они не смогут сделать для спасения своей души более,  чем каждый из них в одиночку.
Но ладно бы, если монастыри были только бесполезны, но они еще и вредны! Я не буду вспоминать о пороках монахов, вы и без меня об этом хорошо знаете, я скажу о вреде монашеской жизни в целом. Она богопротивна и оказывает разлагающее влияние на веру. Мы, монахи, бросили вызов самому Спасителю, ведь он жил среди людей, и апостолы его жили среди людей. Он пришел, чтобы спасти людей, а не обособиться от них, и апостолам своим наказывал жить в миру, заботясь об обращении человеков к истинной вере. Мы же, вопреки заветам Христа, отвергли мир земной во имя собственного спасения. Мы стали подобны тому зерну, которое не было брошено в землю во время посева, и потому само сохранилось, но всходов не дало!
Скажу и больше: через монашество в мир входят многие грехи. Куда направляется согрешивший христианин, где он ищет искупления? А направляется он в паломничество по «святым обителям», оставляя там деньги и делая богатые вклады, – после чего, успокоенный, возвращается домой, препоручив нашей братии молиться о его душе. Что может быть вреднее для христианства, чем такое «искупление», чем перекладывание заботы о своем спасении на якобы особо приближенных к Богу угодников? Не удивительно, что христиане делаются легкой добычей сатаны, поддаются его соблазнам, грешат вновь и вновь! Мы, монахи, совращаем стадо христианское и прокладываем ему дорогу в ад… Вот отчего я решил уйти из монастыря и вас призываю к этому.
– Я готов хоть сейчас! Я еще и первого ведра с водой наверх не поднял, а мне предстоит сегодня пятьдесят ведер поднять! – воскликнул Якоб. – Но прежде чем уйти, надо запастись едой, – что мы будем есть в пути? Я не могу…
– В пути? А куда мы пойдем, ты не подумал? – перебил его Иоганн. – Кому мы нужны и чем будем жить?  
– За это не беспокойтесь, братья, Бог нас не оставит, – улыбнулся Готлиб. – В пути  прокормимся милостыней, а пойдем мы в город, где я учился до того как принять постриг, и где по-прежнему живут мои родственники и друзья. Они помогут нам, но главное – мы будем служить Христу!
– Это главное для тебя, – сказал Иоганн едва слышно.
– Ну, что ты застыл? – дернул его за рукав сутаны Якоб. – Пошли, скорее! Не дай Бог, нелегкая принесет аббата… Пошли же, ну?
– Что, в обитель даже и не зайдем? – спросил Иоганн.
– Нет, зачем? Все наше с нами. Но давайте все-таки поднимем наверх эти ведра, что мы уже наполнили. Пусть они останутся братии.
– Так и быть, поднимем, – согласился Якоб. – О-хо-хо, какая тяжесть! И как бы я носил по пятьдесят ведер ежедневно? Эх, аббат, аббат, – надо же было такое придумать!

Гийом

Наутро после праздника Всех Святых в городе был полный бедлам. Улицы были завалены маскарадным хламом, черепками глиняной посуды, разбитыми бутылками, шкурками от копченых колбасок, соленым горохом, огрызками брюквы и луковиц.
С рассветом десятки городских дворников и специально нанятых для этого случая уборщиков вышли на расчистку улиц. Их сопровождали стражники, которые прогоняли собирающих объедки бродяг и нищих, относили в «холодную» перепивших, не могущих подняться с земли горожан, а также отправляли в анатомический театр трупы тех, кто умерли минувшей ночью от пьянства или обжорства, или погибли в драках, или были убиты грабителями.
К десяти часам улицы должны были принять свой обычный вид, поэтому уборка шла полным ходом, до ее окончания пройти по городу было почти невозможно. Тем не менее, небольшой отряд полиции упорно продвигался от центра города к одному из кварталов, расположенных за рекой. Обычно этот путь занимал полчаса, но сегодня полицейские шли уже более часа, а добрались только до моста. Здесь движение отряда остановилось, потому что к мосту привозили мусор со всех близлежащих улиц и сбрасывали в реку.
Отчаянно ругаясь, возглавлявший отряд сержант пытался пробиться со своими людьми между тачками, тележками и колымагами мусорщиков, но устроил еще большую неразбериху.
– Не кипятитесь, сержант, – сказал ему человек в штатском, сопровождающий полицейских. – Вы же видите, что люди заняты делом. Если до десяти часов они не расчистят улицы, то потеряют значительную часть своего вознаграждения. Поэтому ваши окрики и угрозы для них ничто; давайте подождем немного, а после спокойно перейдем на ту сторону реки.
– Вам-то хорошо говорить, а у меня есть приказ, – возразил сержант.
– У меня тоже есть приказ, и мы его, безусловно, выполним. Не волнуйтесь, – человек, которого мы должны задержать, никуда от нас не денется. Домой он вернулся поздно; я так полагаю, что он еще с постели не встал, – флегматично проговорил штатский.
– Ну, не знаю, не знаю… Но пусть будет по-вашему, делать нечего, – сержант прислонился к перилам моста, показывая, что подчиняется обстоятельствам.
…Гийом одевался, когда в дверь дома постучали.
– Кто там? – раздался сонный голос хозяйки.
– Откройте, полиция! Нам нужен ваш постоялец. Он у себя?
– Да, господа, проходите! А зачем он вам понадобился? Такой милый молодой человек…
– Не ваше дело. Проводите нас к нему.
Гийом схватил кошелек с монетами и спрятал его под камзол. В ту же минуту в комнату вошли хозяйка дома, сержант с полицейскими и человек в штатском.
Хозяйка встала у порога, а сержант достал свиток бумаги, развернул его и показал Гийому:
– На основании постановления городского суда мне надлежит задержать вас и препроводить для допроса.
– Почему? В чем я провинился? – Гийом изобразил удивление.
– Вы вчера участвовали в некоей акции, в ходе которой были допущены оскорбительные выпады в адрес святейшего папы? – сказал человек в штатском скорее утвердительно, чем вопросительно.
– Я вас не понимаю.
– Это ничего. В суде вам еще раз объяснят, в чем вас обвиняют. Мы проводим вас туда, но