Spoudogeloion. История Европы в романах

хил.

Был богатым, стал я нищим,
стал весь мир моим жилищем,
горбясь, по миру брожу,
весь от холода дрожу.

Хворь в дугу меня согнула,
смерть мне в очи заглянула.
Плащ изодран. Голод лют.
Ни черта не подают.

Люди волки, люди звери...
Я, возросший на Гомере,
я, былой избранник муз,
волочу проклятья груз.

Зренье чахнет, дух мой слабнет,
тело немощное зябнет,
еле теплится душа,
а в кармане - ни шиша!

До чего ж мне, братцы, худо!
Скоро я уйду отсюда
и покину здешний мир,
что столь злобен, глуп и сир.

– А когда француз её поёт, он смеётся или плачет, – сказал Джеронимо.
– А иногда смеётся и плачет одновременно, – прибавил Клементино.
– Смеётся и плачет? – переспросил Франческо. – Так возьмите же эти деньги, – внезапно прибавил он, пнув ногой мешки, полученные от Джованны и Ортоланы, – и отдайте их вашему французу. Здесь тысяча сто золотых.
– Тысяча сто золотых! Целое состояние! – Джеронимо и Клементино открыли рты и выпучили глаза. – За что ему, пьянчуге?
– Для того чтобы он не смог сказать «ни черта не подают», – Франческо вдруг подмигнул своим друзьям.
– Но зачем?! Объясни! – взмолились Джеронимо и Клементино.
– Он шёл ко мне за помощью и он её получит, – сказал Франческо. – Так и объясните ему: это, мол, помощь от Франческо, он слышал о тебе и велел передать эти деньги. Если француз спросит, как вы сейчас, за что они даны ему и на что он их должен истратить, отвечайте – тебе лучше знать. Вот увидите, он распорядится ими так хорошо, что все будут приятно удивлены и имя его будет благословенно.
– Да, но… – замялись Джеронимо и Клементино.
– Просто возьмите эти деньги и отдайте французу, – настойчиво сказал Франческо. – А за те деньги, что вы принесли мне, не беспокойтесь: обещаю, они пойдут на благое дело.
Джеронимо и Клементино в нерешительности продолжали стоять на месте.
– Прощайте, друзья, – Франческо обнял каждого из них. – Мне пора идти к братии.
– Прощай, Франчо, прощай, друг… Но как же?..
Он отвернулся от них и пошёл к хижинам своей братии.
***
– Паоло, прими пожертвование, – Франческо передал ему мешочек. – Десять золотых сольдо. Они даны нам хорошими людьми, от чистого сердца.
– Сколько же у нас всего золота? – поинтересовался Сабатино и его глаза жадно сверкнули. – Даже когда я был купцом, у меня не было такого богатства.
– Когда ты был купцом, твоё богатство принадлежало только тебе и никому больше не приносило радости, – возразил Паоло. – А это золото принадлежит всей нашей братии и пойдёт на благие цели.
– А где же наша бедность? – спросил находившийся здесь же Филиппо. – Разве не её мы воспевали?
Франческо с интересом ждал, что ответит Паоло.
– Разве мы не бедны? – Паоло показал на нищую обстановку хижины. – Разве мы живём в роскоши, носим тонкую одежду, вкушаем изысканную пищу? Кто упрекнет нас, что мы забыли обет бедности?
– Я знавал одного скупца, который имел несколько сундуков с золотом, но жил хуже последнего нищего, – сказал Филиппо. – Он был беден или богат, как ты считаешь?
– Он был мёртв, – отрезал Паоло. – Он умер для мира, а мы живы, ибо живем для других.
– А ты что скажешь, Франческо? – Филиппо обернулся к нему.
– Я? – растерялся Франческо. – Не знаю… Я выбросил бы всё наше золото в реку, но мне жаль всех тех нищих, обездоленных, нуждающихся, вдов, сирот и калек, что приходят к нам. Порой одна золотая монета значит для них больше, чем тысяча слов утешения. Я не знаю… Может быть… – он запнулся, а затем неожиданно добавил после паузы: – Я ухожу.
– Куда? – Паоло, Сабатино и Филиппо изумлённо посмотрели на него.
– Куда-нибудь, где нет людей. Мне надо побыть одному; не беспокойтесь обо мне и не ищете меня. Обещаю, я вернусь.
– Погоди, а как же с ответом кардиналу Ринальдо? – остановил его Паоло. – Мы так и не выслали в Рим наш устав, кардинал ждёт. Я набросал примерный текст, послушай: «Соблюдать святое Евангелие Господа нашего Иисуса Христа, живя в послушании, без собственности и в чистоте; носить одну рясу с капюшоном, а кто вынуждаем необходимостью, может носить обувь», – Паоло прервался и взглянул на Франческо. – Трудно ходить без обуви, особенно на большие расстояния, а ещё труднее обходиться без обуви в северных странах. Наши братья, которые босиком пошли в такие страны с проповедью, болели и умирали. Вот почему я думаю, что можно разрешить носить обувь.
– Тебе виднее, ты учёный человек, – равнодушно ответил Франческо, думая о чём-то своём.
– «Братья не должны принимать никаких денег ни для себя, ни для другого лица», – продолжал Паоло.
Филиппо удивился, Сабатино изумленно открыл рот.
«Однако для нужд больных и для того, чтобы одеть других братьев, – читал Паоло, – пусть возьмут столько, сколько им покажется необходимым».
– Что это означает? – прервал его Филиппо. – Не брать деньги или брать можно?
– Да, я тоже не понял, – сказал Сабатино.
Паоло покосился на Франческо, но тот, казалось, не слышал этих вопросов.
– Слушайте дальше, – проговорил тогда Паоло: «Те братья, кому Господь дал благодать работать, пусть работают верно и благочестиво, но так, чтобы, лишившись враждебного душе досуга, не угасили бы дух святой молитвы и благочестия, которому должно быть посвящено все преходящее. Из платы же за работу пусть возьмут необходимое для телесных нужд себе и своим братьям, – смиренно, как подобает рабам Божиим и последователям святейшей бедности».
Филиппо опять хотел спросить что-то, но Паоло предостерегающе поднял руку и продолжал:
– «Братья, словно странники и пришельцы в этом мире, в бедности и смирении Господу служащие, пусть без смущения ходят за подаянием, и не следует им стыдиться, потому что Господь ради нас сделался бедным в этом мире».
– За подаянием? Будем ходить за подянием? – возмутился Филиппо. – Разве мы не отвергли подаяние? Разве не решили зарабатывать свой хлеб?
– Да, но теперь мы уже берём подаяние, разве нет? – возразил Сабатино.
– А ты что скажешь, Франческо? – спросил Филиппо.
Франческо вздрогнул и хотел что-то ответить, но Паоло перебил его:
– Позвольте, я закончу. «Вот та вершина высочайшей бедности, каковой предавшись всецело, ничего другого вовеки под небом не желаем стяжать, и которая, сделавшись нашей долей, приведет нас к земле живых». И ещё тут у меня говорится: «И, где бы ни были и ни находились братья, пусть считают друг друга членами одной семьи. Пусть безбоязненно открывает один другому свою нужду, потому что, если мать питает и любит сына своего во плоти, насколько больше должен каждый любить и питать брата своего духовного? И если кто из них впадет в немощь, другие братья должны ему служить, как хотели бы, чтобы им самим служили»… Далее я пишу о нашем повиновении святейшему папе, о великом почтении, которое мы к нему испытываем… По слухам, кардинал Ринальдо, наш покровитель, может быть избран новым папой после нынешнего, а тот, передают нам из Рима, очень плох и скоро отойдёт в мир иной.
– Кто передаёт? Уж не сам ли Ринальдо? – спросил Филиппо. – Он хочет взять нас под свою руку.
– Как твоё мнение, Франческо? – не обращая внимания на Филиппо, спросил Паоло. – Ты одобряешь наш устав?
– Разберись сам, брат. Ты же учёный человек, – с едва приметной улыбкой повторил Франческо. – Ну, а мне надо идти. Простите, братья.
– Но ты вернёшься? – не удержался Филиппо.
– Я же сказал, что вернусь. Пока прощайте, – Франческо поклонился им до земли и зашагал прочь.
***
Перед тем как взобраться высоко в горы, он отправился в женскую обитель, возглавляемую Клариссой.
Он шёл по тропинке и впервые за последние месяцы душа его была спокойна, а сердце  счастливо. Он как будто снял со своих плеч тяжёлый груз, который его заставляли нести помимо воли. Солнце ярко светило, в синем небе лениво плыли пышные облака; в лесу пели птицы, гудели пчёлы, перелетавшие с цветка на цветок; на опушку вышел молодой олень, склонил голову набок и тряхнул ею от избытка сил. Франческо вспомнил, как на этом самом месте видел молодого любопытного оленёнка. «Уж не тот ли это оленёнок?», – подумал Франческо. Он не удержался и свистнул; олень вздрогнул всем телом, в то же мгновение, сделав огромный прыжок, с треском помчался через кустарник в чащу леса. «Ого-го-го!», – крикнул Франческо, чем напугал всех лесных обитателей: кто-то из них сразу же затих и притаился, а кто-то, напротив, страшно переполошился и принялся истошно кричать. Франческо засмеялся так, как давно не смеялся, и продолжал свой путь легко и радостно.
…Кларисса вышла к нему немедленно, стоило попросить привратницу позвать её.
– Здравствуй, сестра, – сказал Франческо.
Кларисса хотела пасть к его ногам, но он не позволил:
– Не надо, если не хочешь, чтобы я тоже встал перед тобой на колени.
– В твоём лице я поклоняюсь Богу, – возразила она.
– Тогда тебе надо поклоняться каждому человеку, или – никому, – ответил он. – Ибо божья частица есть в каждом человеке, но никто не свят так, как Бог.
– Твои слова будто исходят из его уст, – проговорила Кларисса, вдруг смутившись и покраснев.
– Не надо меня обожествлять. Я всего лишь шут, который немного повеселил Господа и весь белый свет, но теперь мои шутки стали несмешными, – сказал Франческо.
– Ты шут?! – Кларисса приложила руки к груди и умоляюще взглянула на него.
– Да, я шут, неудачный шут, я шут, отвергнутый Господом, но теперь я хочу вернуться к нему. Я очень люблю Бога и надеюсь, что он возьмёт меня к себе. Моя душа истомилась в этом мире, она рвётся в небесные выси, – Франческо болезненно улыбнулся. – К тебе я пришёл вот для чего: во-первых, я хочу проститься. Я знаю, что эта наша встреча – последняя. Я хотел попросить, чтобы ты, именно ты омыла моё тело и облачила его для погребения, когда моя душа отойдёт к Богу. Тебе не будет это трудно или противно?
– Франчо! – выдохнула Кларисса сквозь спазмы, сдавившие ей горло. – Конечно… – больше она не могла говорить и заплакала.
– Благодарю тебя, сестра, – он поклонился ей. – Во-вторых, я хочу предостеречь тебя от снисходительности по отношению к тем, кто приносит тебе дары. Не принимай их, сестра, умоляю, не принимай! Пусть бедность, в которой вы пребываете, останется с вами, – только так вы сможете истинно служить Богу.
– Мы жили, живём и будем жить в бедности, – отвечала Кларисса сквозь слёзы.
– Я дал тебе этот совет лишь потому, что у тебя будет много соблазнов, – сказал Франческо, извиняясь. – И один из них ждёт тебя в ближайшем будущем: твоя матушка хочет поступить в твою обитель. Мало того, она собирается пожертвовать вам изрядную сумму денег, а ещё отдаёт свой дом в городе.
– Пречистая Дева! – всплеснула руками Кларисса, а слёзы вмиг высохли на её глазах – Только этого нам не доставало! Я и две мои родные сестры не для того ушли из дома, чтобы этот дом пришёл к нам. Прости меня, Господи, за гордыню и суесловие, – она перекрестилась.
– Пусть Бог поможет тебе принять правильное решение, – Франческо тоже перекрестился. – Что же, прощай, сестра.
– Прощай, брат, – глухо проговорила она, но тут же встрепенулась: – Нет, подожди! Если мы прощаемся, если мы больше не увидимся на этом свете… – она страстно и сильно обняла Франческо и горячий поцелуй обжёг его губы. – Вот так. Можешь осуждать меня.
– Я не осуждаю, – тихо произнёс Франческо. – Я могу лишь