Spoudogeloion. История Европы в романах

Савонаролой убедить меня, что мои муки были напрасными? Да идите вы к дьяволу с вашими проповедями!.. Эй, ребята! – крикнул он сидевшим за столом. – Хотели бы вы всю жизнь провести в бедности и молитвах?
– Ещё чего! – засмеялись они в ответ.
– Нет, потрясти богатеев, – это неплохо, – заспорил Пьетро. – Но, конечно, жить так, как призывал этот Савонарола, глупцов немного сыщется.
– Вот тот-то и оно, – кивнул Марио.
***
Старик вздохнул.
– К сожалению, вы предугадали судьбу Джироламо. Толпа изменчива в своих настроениях, а людские пороки неистребимы… Ещё недавно Джироламо носили на руках, но скоро против него ополчились почти все жители Флоренции. Составилась целая партия, которая решила во что бы то ни стало уничтожить его. У неё были мощные союзники, – ведь в своих обличениях Джироламо не щадил никого, включая самого папу.
Чтобы испытать справедливость учения Джироламо, был назначен суд Божий,  испытание огнем: Джироламо должен были пройти сквозь костры и остаться невредимым. Он отказался; не потому, что испугался, но дабы избежать искушения, подобного искушению Христа в пустыне.
В один миг народ разочаровался в Джироламо, обвиняя его в трусости. На другой день Джироламо был схвачен и заключён в темницу; папа учредил следственную комиссию, в которую вошли враги Джироламо. Его допрашивали с применением жесточайших пыток, заставляя впадать в противоречия  и вынуждая признаться, что все его проповеди – ложь и обман. Но Джироламо всё же не был сломлен, – в темнице на переплёте Библии он написал свои последние послания к людям. До меня не дошли эти послания, я не видел их, но кое-что мне пересказали. «Беги из этой земли, – писал Джироламо, – где тот называется благоразумным, кто грабит бедного, вдову и сироту; тот считается мудрым, кто думает только о накоплении богатств; тот благочестивым, кто грабит другого с наибольшим искусством! Нигде ничего не видно, кроме нечестия, ростовщичества, грабежа, грубого богохульства, хищничества, содомства и распутства; зависть и человекоубийство, гордость и честолюбие, лицемерие и ложь, нечестие и беззаконие господствуют повсюду. Я вижу разрушенным весь мир, безнадёжно попранными добродетели и добрые нравы; нигде нет живого света и существа, стыдящегося своих пороков… Но у меня есть ещё надежда, которая спасает меня от окончательного отчаяния: я знаю, что в другой жизни будет ясно тем, чья душа была благородна и высоко возносилась в своих порывах».
Джироламо был повешен, – прилюдно, на площади. После повешения его тело было сожжено, а прах развеян по ветру… Вот и весь мой рассказ.
– Нет, не весь, – возразил Пьетро. – Ты ничего не рассказал о себе. Ты говорил, что уважал Савонаролу, – стало быть, ты знал его?
– Какая разница, знал он его или нет? Кому нужен этот старик? – грубо перебил его Марио.
– Нет, пусть доскажет. Мне интересно, – Пьетро взглянул на Марио. Тот отвернулся, показывая, что его это не интересует.  
– Рассказывать особенно нечего... Я был с Джироламо, помогал ему по мере моих сил, пока не убедился, что «deest remedii locus, ubi, quae vitia fuerunt, mores fiunt», – невесело усмехнулся старик.
– Опять ты со своей латынью, – сказал Пьетро. – Скажи попросту, чтобы мы тебя поняли.
– Я отошёл от Джироламо, когда он был ещё на вершине своей славы, – поэтому, наверное, остался жив, хотя и лишился всего, что имел. Не самый худший исход. «Nihil habeo, nihil curo».
– Да брось ты эту проклятую латынь! – вскричал Пьетро. – Значит, ты теперь нищий? Понятно… Хочешь, мы возьмём тебя к себе? – внезапно предложил он. –  Нет, не в шайку, куда тебе!.. Будешь просить милостыню в базарные дни, а выручку поделим пополам. Не бойся, тебя никто не обидит, – на базаре мы главные, нас уважает даже его смотритель.
– Да, старик, с нами будешь сыт. Как сыр в масле будешь кататься, – подхватили за столом.
– Благодарю, но это не для меня, – сказал старик.
– Брезгуешь нами? – прищурился Пьетро. – А просить хлеба у Марио не брезгуешь? А есть наши харчи не побрезговал?
– Хлеба я попросил Христа ради, но денег не стал бы просить никогда. К тому же, наш добрый хозяин велел мне отработать мой хлеб, чем очень меня обрадовал, – улыбнулся старик. – Что касается вас, то вы угостили меня за мой рассказ, я окупил им ваше угощение.
– Что же дальше – будешь работать у Марио? – ухмыльнулся Пьетро.
– Я передумал, мне такой помощник без надобности, – вставил Марио.
– Видишь, тебя выгоняют, – сказал Пьетро. – Последний раз предлагаю нашу помощь.
– Благодарю, – старик поднялся со скамьи и оправил своё ветхое платье. – Я пойду, – он направился к двери.
Марио притянул к себе Пьетро и шепнул ему на ухо:
– Нельзя выпускать его. Он может донести на нас.
Пьетро заколебался.
– А, перестань! – махнул он рукой. – Этот старик не доносчик.
– Как знать, – протянул Марио. – Я уже побывал у палача и не хочу снова попасть к нему, – он достал из-под крыши острый кривой нож и пошёл вслед за стариком.
– Пропал старик. Ну, видно, судьба у него такая, – сказали за столом. – Эй, Пьетро, садись, чего вскочил? Смотри, сколько вина и мяса осталось. Погуляем, как положено.
Пьетро постоял, подумал и сел к столу.
– Смешной был старик, – он налил себе вина. – Пусть покоится с миром!  



Страсть и вера

В XVI веке Европа содрогалась от религиозных войн; христиане убивали христиан из любви к Богу. Как все это началось, как жили, любили и умирали те, кто с именем Христа на устах восстал против Церкви? Истоки Реформации, соотношение между религиозными принципами и жизнью – показаны в романе через призму простых человеческих чувств.


Пролог. Предсказание св. Афанасия

Византия. IV век н.э.

Склоны горы были покрыты толстыми многолетними плетями плюща. Его побеги лезли отовсюду, поэтому Афанасий должен был каждую неделю пропалывать крохотную площадку перед входом в пещеру. Это занятие заставляло отшельника грешить: он раздражался и ничего не мог с собой поделать, – лишь в зимние месяцы, когда плющ переставал расти, Афанасий освобождался от греха раздражительности.
Зимой дожди размывали горные тропы и к отшельнику никто не приходил. Афанасий боялся себе признаться, что от этого, главным образом, и пропадала его раздражительность: уж очень сильно досаждали ему паломники, бесцеремонно вторгавшиеся в его жизнь.
Туманным зимним утром, помолившись усердно Богу в своей земляной келье, Афанасий уселся за трактат о власти и вере, который собирался нынче закончить. Но дьявол, не желая, чтобы этот трактат был написан, принялся смущать отшельника. В углу кельи что-то зашевелилось и Афанасий отчетливо увидел мерзкую рожу черта. Смиренно вздохнув, отшельник трижды прочитал «Отче наш»; черт пропал, но на лежанке появилась молодая блудница, исполненная соблазна. Афанасий вновь прочел молитву, – не помогло; блудница повела себя с еще большим бесстыдством. На такой случай у него были заготовлены камни, которые он и принялся кидать в сатанинское видение. Однако блудница с хохотом увертывалась от камней, а потом принялась порхать по келье, сбрасывая стоящие в нишах книги и нехитрую утварь отшельника.
– Да что же это, Господи! – с отчаянием воскликнул Афанасий.
Изловчившись, он все-таки попал в пакостницу, но камень пролетел сквозь нее прямо во входную дверь, которая тут же открылась сама собой.
– О боже! – раздался снаружи мужской голос, а блудница шаловливо улыбнулась и исчезла.
– Отец Афанасий, ради бога, что у тебя происходит? – произнес все тот же голос снаружи. – Не кидайся камнями, это я – Мафусаил!
– Мафусаил? Как ты смог пройти по размытым тропам? – недоверчиво спросил отшельник.
– С божьей помощью, отец Афанасий, с божьей помощью! – ответил Мафусаил, войдя в пещеру. – Но почему ты так странно смотришь на меня?
– Прочти четвертый псалом Давида.
– Четвертый псалом? Дай бог памяти…
– Не можешь? – рука Афанасия нащупала камень.
– Сейчас, сейчас! – заторопился Мафусаил. – Ага, значит так: «Когда я взываю, услышь меня, Господь правды моей! В тесноте ты давал мне простор. Помилуй меня и услышь молитву мою…»
– Достаточно. Теперь из Екклесиаста, что-нибудь из второй главы.
– Пожалуйста. «Не во власти человека и то благо, чтоб есть и пить, и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это – от руки Божьей…»
– Хорошо. Последние строки Откровения Иоанна Богослова?
– «Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми нами. Аминь».
– «Благодать со всеми нами»?
– Ох, извини, оговорился! «Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь».
– Мафусаил! Как славно, что ты пришел! – обрадовался отшельник. – Но как ты прошел по размытым тропам?
– С божьей помощью, отец Афанасий, – повторил Мафусаил. – А ты зачем кидаешься камнями? У тебя все тут вверх дном. Опять мучают дьявольские наваждения?
– Не дает мне покоя сатана, не дает, проклятый: то кошмары насылает, то соблазны! Уж я борюсь с ним, борюсь, – и божьем словом, и молитвой, и камнями, и клюкой, – не отступает он от меня, искушает меня за грехи мои, – пожаловался Афанасий.
– Ну, твою душу ему, поганому, не получить! – уверенно сказал Мафусаил.
Он снял мешок с плеч и стал его развязывать.
– Я тебе принес немного еды. У меня здесь мука, горох, два кочана капусты и вяленая рыба.
– Спаси тебя Бог, Мафусаил, за заботу, но не хлебом единым жив человек. К концу прошлой зимы у меня оставались лишь сушеные смоквы, да мед, – но ничего, не дал Господь умереть! И дух мой был бодр, и тело не ослабло, – с некоторой гордостью произнес отшельник.
– Прими дары, отец Афанасий, – Мафусаил выложил продукты на полку в стене. – «Не осквернит в уста входящее».
– Спаси тебя Бог! И тебе дастся, как ты даешь; и о тебе позаботятся, как ты заботишься!.. Ты лишь с тем пришел ко мне, чтобы еду принести?
– Нет, отец. Хотя и ради одного этого я бы прополз сюда по краю пропасти, но у меня есть к тебе просьба от наших братьев и сестер. Гонения на нас усиливаются: патриарх  уговорил императора издать особый эдикт против нашей веры, –  и уже начались аресты и казни. Большинство наших восприняли гонения мужественно; с именем Господа на устах идут они в тюрьму и на плаху. Но есть и такие, кто смутился. «Там Бог, и тут Бог, – какая же разница, где и как ему поклоняться? – говорят они. – Разве мы язычниками станем, если признаем церковь иную, но с Богом тем же?». Спорим мы с ними, отец Афанасий, но нужно нам твое слово, дабы увещевать их.
– Предвидел я жестокие гонения и мученические страсти, предвидел, что будет так с моей семьей духовной, – отшельник порылся в листках на столе, нашел нужный и зачитал:
– «Зверством вооружась, лютостью подпоясавшись, выйдет враг свирепый на битву с нами и много прольет крови невинной. Не через долгое время то будет, а случится вскорости». Предвидел… Весной, как только просохнут тропы, уйду отсюда, – в мир вернусь! Хочу разделить с братьями и сестрами своими духовными участь их.
– Во имя Спасителя не делай этого, отец! – вскричал Мафусаил. – Осиротеем мы без тебя, кто наставит нас на путь?
– Бог наставит, – сурово ответил Афанасий. – Его слушайте, а не меня.
– Нет, нет, отец, не покидай свое убежище! – продолжал протестовать Мафусаил с горячностью. – «Не каждому дано, но тому, кто вместит». Слово Божье для всех писано, но не всеми