Spoudogeloion. История Европы в романах

на сцену, как было заведено, вышли комики и показали шуточное лицедейство под названием «Я пришел поцеловать мою подружку». Комики, которые истосковались за время Великого Поста по работе, выделывали в «Моей подружке» такие штуки, что в зрительном зале не стихал гомерический хохот…
– Ох, уж эти актеры! Дорого, ох, дорого они берут за свои представления! – вздыхал бургомистр, подписывая счета к оплате. – Вы посмотрите, герр Гийом, какие деньжищи они затребовали: «Причитается за исполнение ролей в пьесах: «Усечение главы Иоанна Крестителя», «Страсти и Распятие Христово», а также в буффонаде «Я пришел поцеловать мою подружку»: Ироду – 10 серебряных монет, Иоанну Крестителю – 5 серебряных монет, Саломее и Иродиаде – по 3 серебряные монеты, Иисусу Христу – 10 серебряных монет, женам–мироносицам – 1 серебряная монета на всех, Богу – 1 серебряная монета, Дьяволу – 2 серебряные монеты; прочим персонажам, включая комиков и человека-оркестра – 5 серебряных монет на всех. Итого – 40 серебряных монет». Сорок серебряных монет! Ремонт ратуши обошелся нам дешевле! И что это за «человек-оркестр»? Был ли в представлении «человек-оркестр»?
– Да. Тот что одновременно играл на флейте и барабане, – сказал Гийом.
– Ах, да! Он, действительно, заслужил, старался до пота, – но объясните мне, почему Дьявол  с Богом должны получить так много? Оба появились на сцене только на одну минуту, сказали по три-четыре слова и исчезли, а получить должны: Бог – столько же, сколько женщины-мироносицы, вместе взятые, а Дьявол – в два раза больше, чем Бог! Я пытался, было, указать актерам на эту несуразность в оплате, но они набросились на меня с воплями, как умалишенные. «Как, – кричали они, – заплатить Богу меньше одной серебряной монеты?! Разве это возможно?! А Дьявол, – вы только подумайте, какой грех взял на душу тот, кто исполнял эту роль! Что же вам двух монет за это жалко?!».
– Театральные представления сами по себе сомнительны, герр бургомистр, – сказал Гийом. – Они являются, по сути, шарлатанством, а эффект, который ими производится, подобен эффекту пьянства.
– Ну, герр Гийом, вы чересчур суровы! – рассмеялся бургомистр. – Это слишком строгая оценка театра.
– Ничуть, герр бургомистр. На чем основаны все шарлатанства и мошенничества? На обмане людей и злоупотреблении их доверчивостью. В театре же обман стал искусством, актеры постоянно совершенствуются в том,  как бы лучше обмануть зрителя, околдовать его действием на сцене настолько, чтобы он забыл реальность и поверил в вымысел. Но обмануть можно лишь того, кто верит в возможность осуществления обещания обманщика…
– О, герр Гийом, как пунктуально вы изъясняетесь! Если бы я не знал, что вы француз, я бы подумал, что вы – немец, – бургомистр перевесился через стол и добродушно похлопал Гийома по плечу.
– …Следовательно, – продолжал Гийом, – зрители в театре обманываются как искусством актеров, так и своим собственным желанием быть обманутыми, – и это самое страшное! Вместо того чтобы искать правду в жизни, люди идут в балаган за обманом.
– Но у нас актеры представляли Иоанна Крестителя и Иисуса, – вставил бургомистр.
– Это полная бессмыслица. Зачем истинному христианину смотреть на то, как мерзкий фигляр изображает Спасителя? Читайте Евангелие, оно дает куда более яркие картины из жизни Иоанна и Христа, чем могут нам показать эти жалкие кривляки из балагана!.. А комическая пьеска, которую представили нам в заключение? Полнейшее неприличие и самый грубый разврат! Да я не то что не стал бы платить этим фиглярам, а приказал бы их высечь публично и отправил бы потом в рудники.
– О, я должен снова повторить, что вы очень строгий молодой человек, герр Гийом! – захохотал бургомистр.  
– За нравственность надо бороться и жестоко карать тех, кто оскверняет ее чистоту, герр бургомистр… С вашего разрешения, я продолжу свои рассуждения о вреде искусства. Итак, мало того, что театральное лицедейство, – обман, но обман этот оказывает, как я уже сказал, эффект, подобный эффекту от выпитого вина. Вино вызывает деланное веселье, дает ничем не обоснованное успокоение от жизненных тягот и забвение их. Между тем, чтобы достичь подлинного спокойствия и уверенности в жизни, надо совершить гигантские усилия над собой и, прежде всего, сердце свое всецело отдать Христу! Но языческие чудища –  отвратительный Бахус, лицемерная Мельпомена и циничная Талия –  обещают радость без каких-либо особых усилий, если не считать, конечно, усилием проталкивание вина в глотку или приход в балаган. Однако когда опьянение проходит, – от вина или от театра, – то наступает похмелье, и жизнь без Христа кажется еще хуже, еще гаже, еще непереносимее, чем прежде. Поэтому, жалея людей, своих братьев и сестер во Христе, я бы посоветовал вам, герр бургомистр, запретить театральные представления в городе, также как и иные зрелища, обманывающие прихожан и отвлекающие их от христианского учения. Лишь в учении Спасителя найдем мы подлинное утешение, утешение высшей правды, утешение на все времена… Впрочем, для тех кто любит музыку, можно оставить хоровое пение. Пение псалмов очень хорошо действует на верующих, просто и доходчиво доносит до них истины нашей веры.
– Не знаю, что вам и ответить, герр Гийом, – бургомистр растерянно ерзал на своем бархатном кресле. – Запретить театр, запретить зрелища? Не знаю, не знаю… Ну, а пьянство? Вы же не предлагаете закрыть все трактиры и запретить продавать вино?
– Нет, не предлагаю. Я не мечтатель и не фантазер, витающий в облаках, я твердо стою на земле. С искусом пьянства справиться труднее, чем с соблазном искусства. Если вы завтра закроете театр, то самое большое, что случится, – соберется горстка недовольных, которые пошумят немного и разойдутся. Но если закрыть трактиры и запретить продавать вино, то может произойти бунт. Увы, Бахус так силен, что нам придется бороться с ним еще долго, очень долго! Однако уже сейчас мы можем, все-таки, принять некоторые меры: например, обязать трактирщиков следить за тем, чтобы в их заведениях люди не напивались допьяна; устроить публичные осуждения злостных пьяниц, приковывать их к позорному столбы, держать в колодках, – в конце концов, нещадно пороть, чтобы болью отбить охоту к возлияниям. Также, по моему разумению, мы должны ввести в городе культ бережливости и экономии, то есть всячески осуждать бездумные траты, роскошь и мотовство, чтобы людям стыдно было бросать деньги на ветер, в том числе тратить их на богомерзкое пьянство.
– Экономия? – встрепенулся бургомистр. – Экономия – это очень хорошо.
– Никакой роскоши, никакого расточительства. Трудиться и верить в Бога, – трудиться и верить, как нам заповедано Спасителем.  Вера и труд должны стать основами нашей жизни, – жестко отчеканил Гийом. – Во исполнение этого я предлагаю следующее. Первое, я составил на основе Евангелия свод наиглавнейших правил и наставлений для верующих. Считаю, что эти правила нужно немедленно начать заучивать в школах и в университете, а помимо того, распространить среди всех прихожан. Второе, я разработал проект нового церковного устройства. Если говорить кратко, то основная идея проекта состоит в том, чтобы всемерно блюсти правильную веру и нравственную чистоту общины. Для этого все граждане должны подписать формулу исповедания и присягнуть ей. Отрекшиеся люди будут отлучены от церкви. Важное замечание: поскольку дьявол силен, нельзя оставлять человека один на один с ним. Следует помогать людям бороться с искушениями, для чего предлагаю установить постоянный надзор за частной жизнью граждан. Осуществлять надзор будут как проповедники, так и старейшины городского Совета. От них у людей не должно быть никаких секретов, поэтому проповедники и старейшины имеют право в любое время входить в дома горожан и смотреть, что там происходит. Хочу подчеркнуть, герр бургомистр, что наведение порядка в городе – это было ваше пожелание, но порядок в городе напрямую зависит от порядка в семьях, а во главе всего стоит порядок в вере.
– Это так, но не всем понравится надзор, который вы предлагаете, герр Гийом, – покачал головой бургомистр. – Люди горды, заносчивы и своенравны; смирение тяжко им дается. Им не понравится, что кто-то будет наблюдать за их жизнью, входить в их дома. Такой вопль поднимется, – не приведи господи!.. Но многое в том, что вы мне сегодня сказали, достойно внимания. Мы обсудим ваши предложения на Совете, и я думаю, что наши бюргеры одобрят кое-что… О, герр Гийом, вы молодой человек, но вы далеко пойдете! Настанет время, когда мы все будем слушаться вас беспрекословно!
  Бургомистр захохотал, очень довольный своей шуткой.
– Все что делается мною, делается во имя Христа. Не мне, а ему следует подчиняться беспрекословно, – сухо заметил Гийом.

Часть 4. Отступление

Готлиб

С гор дул сильный ветер. Он стучал ставнями на окнах, срывал с веревок постиранное белье, сбрасывал с крыш куски черепицы и завывал в печных трубах – то протяжно и тонко, то отрывисто и басисто. Редкие тучи стремительно проносились по прозрачно-синему глубокому небу, изредка закрывая диск солнца, который сегодня был такой  правильной круглой формы, как будто мастер-ювелир тщательно изготовил его и прикрепил к небесам для украшения. Когда очередная туча набегала на солнце, вдруг стремительно темнело и густо начинали сыпаться мелкие горошины снега. Но затем небо вновь прояснялось, и белые  горошины таяли на красных крышах, на серой мостовой, на нежной зеленой траве, что пробивалась на валу у крепостной стены…
Порывы ветра были так сильны, что раскачивали даже тяжелую и длинную графскую карету, подъезжавшую к городским воротам. Алебардщики, которые держали тут стражу, не пожелали выходить из караульной будки. Один из них махнул рукой, показывая, что можно ехать дальше. По безлюдной центральной улице графский кортеж быстро докатил до дворца епископа и здесь остановился. Сопровождавшие графа Рауля конные дворяне спешились, отворили дверцу кареты и приставили специальную лесенку, чтобы его сиятельство мог выйти.
Граф спустился на землю, распрямил затекшую спину и с удовольствием подставил свое широкое румяное лицо навстречу налетевшему снежному вихрю, – при этом седая борода графа так смешно зашевелилась на ветру, что дворяне невольно заулыбались. Граф Рауль кашлянул и направился во дворец.
Епископ принял графа в библиотеке.
– Ваше сиятельство, вы, как всегда, вовремя! А мои клирики приучили меня к вечным опозданиям. Они заставляют меня ждать их по часу и более. Что же, я – смиренный раб рабов Божьих – не ропщу и не гневаюсь, я смиренно прощаю моим клирикам неуважение ко мне. Но все же неудобно не иметь возможности заранее планировать свой день. Из-за опаздывающих и я вечно опаздываю.
– Да, да, я уже это слышал, – сказал граф Рауль, снимая перчатки, – вы мне уже не раз жаловались на своих клириков.
– Что делать, – таков, видно, мой крест, мне его и нести… Ах, граф, как вам идет ваш наряд! Горностай так подходит к бархату на камзоле, а ваш атласный плащ просто великолепен! Чем это он подбит, что это за мех? – с завистью спросил епископ.
– Белая северная лисица.
– Никогда не слышал о такой.