Spoudogeloion. История Европы в романах

Что за чудо, как играет этот мех, как блестит!
– Вы тоже одеты не в рубище, – сказал граф.
– Мне положено по сану, я – первое лицо здешней церкви. Но оставим разговоры о нарядах, дорогой граф. Я просил вас приехать по очень важному делу.
– Я вас слушаю, ваше преосвященство.
– Прошлой осенью мы назначили некоего немца по имени Готлиб настоятелем храма Умиления Девы Марии. Боже мой, и для чего я взял немца на эту должность! У немцев нет легкости, они слишком тяжеловесны, склонны к ненужному умствованию и впадают в крайности. Вот и этот немец стал умничать: проповедовать Слово Божье по-своему.
– Я слышал его проповеди.
– Вот, вот! В них-то и проблема. Отец Готлиб получил от нас наставления, которые он должен был неукоснительно соблюдать как священник. То есть я хочу сказать, что он как священник обязан был твердо помнить о наших наставлениях.
– Я понял, ваше преосвященство.
– Мы говорили ему, что произнося проповедь с кафедры или принимая исповедь, он должен наставлять верующих аккуратно платить десятину и все пошлины, чтобы паства таким образом доказывала свою любовь к церкви. Кроме того, он обязан был поддерживать в верующих благоговение и трепет перед святыми мощами и чудотворными иконами, хранящимися в соборе. Религиозное чувство, как известно, слабеет без чудес. Не то чтобы оно вообще слабеет, а слабеет без чудес. Как видите, отцу Готлибу были даны четкие и ясные наставления, и мы ожидали от него верной службы нашей матери-церкви и святейшему папскому престолу. Но отец Готлиб увлекся соблазнами красноречия и впал в грех критицизма. Под видом служения Спасителю сей священник уводит народ от апостолической веры. К сожалению, проповеди Готлиба имеют такой большой успех, что многие прихожане ходят теперь в храм лишь за тем, чтобы послушать его. Уважение к святыням же падает, падает и авторитет святейшего папы. До чего мы дойдем, если обрушатся наши устои?  Кто будет пасти стадо Христово, – сами овцы, что ли, станут себя пасти?
– Да и доходы ваши резко упали, – усмехнулся Рауль.
– Вы правы, граф. А что такое церковь без доходов: беспомощная и слабая, как способна быть она фундаментом веры?
– Но, с другой стороны, фундамент без стен – совершенно бесполезная штука.
– Ах, ваше сиятельство, сейчас не лучшее время для упражнений в остроумии! Положение очень серьезное. Дошло до того, что из Рима к нам прислали папского легата. Он вызвал Готлиба на суд, и нашему немцу грозит обвинение в еретичестве. Сами понимаете, граф, чем это может кончиться… Но мне как быть, вот в чем вопрос! То есть я хочу сказать, что как мне быть – это не вопрос, мне должно быть епископом и верным слугой его святейшества. Но вопрос в том, как мне быть, чтобы и папского легата не раздражать и жителей нашего города против себя не настроить?
– Да, положение ваше, правда, очень серьезное, – согласился граф Рауль, пряча улыбку. – И что же вы решили?
– За тем я и позвал вас, ваше сиятельство. Я знаю, что вы неважно относитесь к римской курии, а его святейшество даже как-то раз назвали, – епископ оглянулся и понизил голос, – гнусной пиявкой, сосущей чистую христианскую кровь. О нет, я не осуждаю вас, граф! Я помню завет Спасителя: «Не судите, да не судимы будете». Знаю также, что вы покровительствуете ученым мужам и приветствуете новые идеи. Подумайте сами, кому же, как не вам, взять под свою защиту отца Готлиба? Вы ведь разделяете его  убеждения? Не отпирайтесь, я знаю, что разделяете!
– Я не отпираюсь.
– Вот и славно! Не беспокойтесь, я никому не скажу… Вы сильны и могущественны, ваше сиятельство, – ну, кому же, как не вам, спасти нашего немца?
– Для этого мне придется выступить против Рима. Вы предлагаете мне начать войну с папой?
– Упаси господи! Вам достаточно просто увезти Готлиба из города и укрыть в одном из ваших замков, где-нибудь в горах. Вы, собственно, ничем особенно не рискуете: ведь отца Готлиба еще не объявили еретиком, а значит, его укрывательство – не преступление.
– И вам будет хорошо, ваше преосвященство, – в тон ему продолжил граф. – Вы избавитесь от вредного для вас проповедника, но не навлечете на себя при этом гнев народа. Да и перед Римом вы останетесь чисты – во все будет виноват граф Рауль, который помог еретику скрыться.
– Как приятно беседовать с умным человеком! – не моргнув глазом, ответил епископ. – Стало быть, мы договорились?
– Только один вопрос, ваше преосвященство. Кого вы хотите назначить настоятелем храма Умиления Девы Марии вместо Готлиба?
– Есть у меня на примете отец Тарантен. Он славный малый, – наш, француз. Не без грешков, но кто из нас без греха? С грешниками приятнее иметь дело, дорогой граф, – они не возносятся, не гордятся, они послушны и исполнительны. Будь моя воля, я бы вообще не брал на службу честных людей.
– Аминь! – сказал граф Рауль.
***
Замок стоял у подножья высокой горы, на берегу голубого озера, – а в озеро впадала река, несущая с заснеженных горных вершин ледниковую воду.
С трех сторон окружали замок синие ели, и они напоминали Готлибу о монастыре, откуда он ушел с Иоганном и Якобом. Несмотря на то что красота здешних мест была неописуемой, а условия содержания Готлиба – королевскими, ему все казалось, что он снова находится в монашеской обители, под зорким оком ее настоятеля. Но из этой обители уйти было нельзя, хотя путь был свободен и друзья ждали Готлиба в городе.
Папский суд, на основании одних только записей проповедей Готлиба, объявил еретическим учение бывшего настоятеля храма Умиления Девы Марии. А решением епископской власти, как не противились ему граф Рауль и сам епископ, Готлиб был подвергнут еще и государственной опале. Доказанное же обвинение в ереси и государственная опала – означали костер. К счастью, агентам инквизиции не удалось разузнать, где скрывается опальный проповедник, поэтому папскому легату пришлось поверить в версию о бегстве еретика из епископских владений. Однако уход из замка стал для Готлиба решительно невозможным, потому-то он чувствовал себя здесь как в тюрьме.
Графа в замке не было, а солдаты из охраны мало интересовались вопросами веры, поскольку вся их солдатская жизнь была простой и понятной. Они честно служили своему  господину, точно исполняли его приказы, рисковали собой, когда это требовалось, получали за свою службу хорошее жалование и весело проводили свободное время, – если, конечно, смерть не прерывала такое привычное и понятное им существование. Но и в этом случае их ждало торжественное погребение, с музыкой и прощальным салютом, – и они знали, что похороны их будут красивыми.
Готлиб пытался поговорить с солдатами о Спасителе, но не встретил у них никакого сочувствия.
– Зачем солдату об этом думать? – сказал ему старый воин. – Мы всегда командиру подчиняемся, наши жизни в его руках. А что людей убиваем, так это по приказу, не по своей воле. Нам приказывает сержант, а ему лейтенант, а тому капитан, а уж капитану – сам граф. А над графом верховный командир – сам господь Бог, без приказа которого вообще ничего на свете не совершается. Выходит, он наш главнокомандующий, и коли мы в чем перед ним провинились, то перед ним и ответим. Какое наложит на нас взыскание, такое и понесем, – мы всегда командиру подчиняемся…
Наконец, преодолев свое подавленное состояние, Готлиб взялся за труд, который давно замыслил – за перевод Священного Писания на немецкий и французский языки. Труд этот был тяжел, огромен и требовал великого религиозного пыла, поэтому, вдохновившись своей работой, Готлиб забыл о своих невзгодах и своем вынужденном заточении.

Гийом

Члены Городского Совета готовили революцию: брожение, охватившее значительную часть города, было хорошим поводом для поднятия восстания против бургомистра. Граждане выражали свое недовольство предпринятыми бургомистром преобразованиями, причем, одни считали эти преобразования слишком смелыми, а другие – недостаточно решительными. Как всегда, первыми пошли на активные действия радикалы – они устроили в городе беспорядки, в результате которых пострадали богатые горожане из числа приверженцев старых порядков, а также были разграблены несколько церквей. Однако, не обладая оружием, не имея денег и не будучи организованными, бунтовщики потерпели поражение; зачинщики бунта были казнены.
Тогда выступили консерваторы. Принципиально отвергая уличные беспорядки как метод политической борьбы, они решили произвести переворот законным способом, то есть революцию сделать в Совете, сместив бургомистра и его сторонников. Но бургомистр, своевременно узнавший об этих планах, немедленно перешел на сторону революционеров, и таким образом сам встал во главе восстания.
Утром он ехал в здание Совета, где его ждали заговорщики для того чтобы принять окончательный план переворота. На улицах кипела работа, город приводили в порядок после недавнего бунта: каменщики заделывали дыры в булыжных мостовых, строители копошились на лесах возле разрушенных домов, маляры красили стены.
Колымага бургомистра продвигалась медленно, но его это не беспокоило. Глядя на рабочих, он с удовольствием припоминал, какие барыши получила городская казна от ликвидации последствий мятежа; по всем подсчетам выходило, что эти доходы превышают расходы, понесенные городом от бунта. Бургомистр был доволен: он с гордостью осознавал, что именно благодаря ему в городе заведен такой порядок, при котором, что бы ни случилось, казна в накладе не останется…
В Совете были приняты все меры по обеспечению конспирации, которые должны были создать иллюзию, что ничего особенного не происходит. Поэтому городского главу встретил, как обычно, сначала пьяный привратник в подъезде, потом секретарь с кипами бумаг у дверей кабинета, – и лишь там, в кабинете, можно было понять, что революция уже назревает. При закрытых окнах, в духоте, потея и нервничая, бургомистра ожидали заговорщики.
– Плотнее закрывайте дверь, герр бургомистр! – приглушенно вскричал один из них, едва бургомистр вошел. – Повсюду шпионы и доносчики.
– О, да тут нечем дышать! – сказал бургомистр. – Может быть, окна все же приоткрыть?  Сегодня такой прекрасный день!
– Вы с ума сошли, герр бургомистр! – прошипел все тот же осторожный революционер. – Вы хотите нас погубить?
– К делу, господа! – вмешался в разговор другой, очень нервный заговорщик.  – У нас мало времени, нельзя медлить ни минуты!
– Позвольте огласить план наших действий, герр бургомистр, – третий из заговорщиков вытащил из потайного кармана измятый листок. – Предупреждаю, господа, что все это – строго секретно, и не подлежит оглашению. Помните о страшном грехе предательства, господа, и возмездии за него; помните об участи Иуды Искариота.
– Бог мой, да кто же может нас предать? – удивился бургомистр. – Кто же может нас предать, когда тут собрались все, кому принадлежит власть в городе? Здесь я, здесь начальник полиции, здесь начальник городского ополчения, здесь начальник тюрьмы, здесь главы всех цехов и почти все члены Городского Совета, здесь старосты церковных общин, здесь смотритель рынка, здесь ректор нашего университета, директора двух наших школ и надзиратель за сиротскими заведениями, – кто же