Spoudogeloion. История Европы в романах

уничтожить, чтобы прекратить соблазн идолопоклонничества; храмы приспособить под молельные дома, а также под склады или что-нибудь в этом роде, полезное для города и горожан. Монастыри закрыть, также найдя им полезное применение; монашество – как ненужное и несовместимое с идеями Христа – ликвидировать, а самих монахов обратить в добрых христиан, живущих в миру. Имущество и деньги монастырей, равно как и храмов, изъять в городскую казну.
Члены Совета оживленно зашумели.
– Ого-го! Тут такие деньги! – с вожделением воскликнул кто-то.
– Не ради изъятия денег закрываем мы церкви и монастыри, но во имя Бога нашего, которому не нужны посредники между ним и каждым из нас, – наставительно сказал Гийом. – Кстати, насчет денег, – я бы посоветовал уважаемому Совету выделить некоторые средства на благотворительные нужды, на помощь бедным. Да, бедняки прокляты Богом и отмечены им как предназначенные к погибели, но это не означает, что мы не должны помогать сим несчастным. Долг христианского милосердия зовет нас позаботиться о них.
– И в городе будет спокойнее, если беднота не будет стоять на грани отчаяния, – согласно кивнул бургомистр. – Ваши предложения очень разумны, герр Гийом. Они вдвойне разумны, потому что обоснованы как верой, так и здравым смыслом. Однако меня тревожить то, что мы фактически идем на открытый конфликт с Римом. Не слишком ли это радикально даже для нашей радикальной партии, герр Гийом?…
– Да, слишком радикально! – испуганно вскричали на дальнем конце стола.
– …Ведь война с Римом для нас нежелательна, – закончил свою мысль бургомистр.
– Почему? – Гийом изобразил удивление. – Почему вы боитесь войны, уважаемые господа? Если воспользоваться лексикой герра бургомистра, война вдвойне разумна для нашего города, как с точки зрения веры, так и основываясь на здравом смысле. С точки зрения веры борьба за истинное христианство есть дело богоугодное и возвышенное. Исходя из здравого смысла, война – дело чрезвычайно прибыльное. В результате прошлой войны, которую вел ваш город с соседями, городские корпорации получили огромные прибыли. Почему же вы опасаетесь войны, господа?
– А потери в военных действиях? – спросил бургомистр.
– Но не вы же будете сражаться на поле боя и погибать! Это удел солдат и ополченцев, то есть тех самых бедняков, которых Бог уже отметил своим проклятьем. Их гибель в бою – лишнее доказательство того, что они прокляты. А места погибших горожан займут выходцы из деревень. Городу от этого только польза, поскольку новые рабочие здесь чужаки, не имеют прав, не имеют связей с коренным населением, а следовательно, не способны на бунты, – снисходительно пояснил Гийом.
– Но если мы проиграем войну? – снова выкрикнули с дальнего конца стола.
Гийом вздернул голову и холодно проговорил:
– Вы знаете лучше меня, что любое крупное дело связано с риском. Если вы боитесь риска, не занимайтесь делами.
– О, герр Гийом, я думаю, ваши объяснения всех устраивают! – сказал бургомистр. – Я полагаю, господа члены Совета, что нам надо голосовать за все предложения герра Гийома разом, не теряя времени на их обсуждение по отдельности. Тем более что у нас тут, как вы, наверно, почувствовали, холодно, мы с вами уже порядком замерзли. Увы, городской бюджет не позволяет нам тратить много денег на покупку дров!.. Нет возражений против голосования за все предложения герра Гийома разом? Хорошо… Тогда я попрошу вас начать голосование. Порядок вам известен: кто голосует за предложения герра Гийома, кладет в ящик белый шар, кто голосует против – кладет в ящик черный шар. Прошу вас, господа, приступайте…
***
Бургомистр уходил из Совета последним. Отпустив секретаря, он прошелся по коридорам и убедился, что все сотрудники Городского Совета ушли.
Тогда он вернулся в свой кабинет, вытащил из крепкого дубового шкафа оплетенную телячьей кожей книгу и уселся с ней возле свечи, горевшей на столе. Это была маленькая слабость бургомистра: он каждый вечер записывал в книгу все, что произошло за день, – разумеется, за исключением выходных дней, которые бургомистр проводил в кругу своей семьи и о которых, поэтому, писать было нечего.
Бургомистр надеялся, что в будущем, когда он станет старым и уже не сможет служить родному городу, записки эти опубликуют. Он не сомневался, что публикация записок вызовет интерес в обществе и послужит назидательным и просветительским целям. Втайне, не признаваясь самому себе, бургомистр верил, что издание этой книги внесет его имя в скрижали истории, чего ему хотелось бы.
Накинув на плечи добротную шубу из хорошего сукна, подбитую недорогим, но теплым волчьим мехом, бургомистр аккуратно занес в книгу все главное, что случилось сегодня. Без сомнения, сегодняшний день был знаменательным и важным: учреждение Духовной Коллегии, избрание Гийома ее председателем, принятие предложений Гийома – начинали новую эру в жизни города. Бургомистр особо подчеркнул в своих записках, что успех Гийома на заседании Совета был обеспечен заранее, умелой и предусмотрительной деятельностью герра бургомистра (бургомистр писал о себе в третьем лице).
Поставив точку, он перечитал написанное и с огорчением нашел в своем тексте три орфографические ошибки, – видимо, сказывалась усталость после трудного дня. Пришлось зачистить те места на листах, где были ошибки, и переписать неправильные слова заново, после чего еще раз все перечитать: бургомистр особенно гордился тем, что его труд пишется на славном, добром немецком языке, – в этом был виден признак патриотизма.
Закончив записи, бургомистр убрал книгу обратно в шкаф и тщательно запер его ключом, который всегда носил с собой; затем закрыл двери кабинета, закрыл двери на этаж, а ключ от них понес вниз, чтобы отдать привратнику.
Привратника, однако, не оказалось на месте. В его каморке коптил огарок бесформенной сальной свечи в осколке глиняной тарелки, на табурете лежала обгрызенная луковица и кусок вареной свеклы, а в углу валялся пустой бочонок, резко пахнувший перестоявшейся бражкой.
Бургомистр недовольно поморщился и хотел уже покричать привратника, но тот появился сам в конце коридора, ведущего во внутренний дворик. Невообразимого окраса разноухая шавка, путающаяся под ногами привратника, затявкала на бургомистра, но подойдя поближе и учуяв знакомый запах, перестала лаять и даже дружелюбно помахала хвостиком.
– Опять вы со своей собакой бродите где-то во дворе, герр привратник. А если кто-нибудь войдет в это время в здание? Не забывайте, что вы получаете деньги за то, чтобы вы надлежащим образом исполняли ваши обязанности, – со строгостью сказал бургомистр.
– Попробуйте, войдите, – снаружи, на площади, стоят стражники, а двери заперты! Вы думаете, что у меня голова совсем пустая, герр бургомистр? – грубо ответил привратник.
– И во что вы одеты? Что это за тряпье на вас? Мне неоднократно жаловались, что вы своим видом пугаете посетителей.
– Посетители больше пугают меня, чем я их. Вчерась к вам приходила какая–то важная дама, которая так глянула на меня в дверях, что я чуть не упал. Глаза у нее, как у гадюки; я всего лишь спросил у этой змеюки, куда она идет, а она в ответ брызнула на меня своей отравленной слюной и непременно укусила бы меня, когда бы ни побрезговала моей грязной щетиной. Вот он, где страх-то, а вы говорите!
– Послушайте, герр привратник, у меня был трудный день, я не намерен шутить с вами, – поморщился бургомистр. – Прошу вас, приведите себя в порядок, перестаньте пить, – по крайней мере, на службе, – и добросовестно относитесь к вашим обязанностям,  иначе вы потеряете свою работу.
– Как вам угодно, герр бургомистр, – обиженно произнес привратник. – Только к обязанностям своим я и так отношусь добросовестно. В чем вы можете меня упрекнуть? А? Ну-ка, вспомните? Не можете вспомнить? То-то же! А что касается моей одежды, так в том ваша вина: платили бы вы мне жалования побольше, не был бы я похож на бродягу. Стыдно, герр бургомистр, – привратник Городского совета у вас выглядит, как нищий.
– Однако у вас хватает жалования на выпивку, – бургомистр кивнул на бочонок из-под браги.
– А как мне не пить? – живо отозвался привратник. – Вот сейчас на улице морозно, а вы экономите на дровах. В здании холодно, как в погребе богадельни, куда сваливают трупы умерших бездомных бродяг. Это, во-первых. А во-вторых, если я не буду пить, то зарежу кого-нибудь. Только выпивка меня и спасает от греха. Не могу терпеть жителей нашего города, они омерзительны, – все омерзительны, каждый по-своему. От эдакой мерзости одно спасение – выпивка.
– Ну, герр привратник, на Иезекииля вы никак не похожи! – хмыкнул бургомистр. – Роль пророка-обличителя вам не подходит.
– А вы знаете, как выглядел Иезекииль? – с вызовом спросил привратник. – Может, он тоже был привратником при каком-нибудь там иерусалимском синедрионе. Стоял в дверях, выпивал, как я, – а потом, насмотревшись на мерзости людские, в один прекрасный день начал проповедовать.
– Хватит, Клаус! – перебил бургомистр. – Я сильно устал сегодня, поэтому хватит трепать языком. Прислушайся к тому, что я тебе говорю: если ты не изменишь своего поведения, то лишишься этого места. Я и так слишком многое прощаю тебе по старой дружбе… Как ты опустился, Клаус! Да, жена от тебя сбежала; да, деньги ты потерял; да, дома лишился, – все это очень тяжело, я не спорю, но попробуй начать все сызнова. Ты же умный человек, у тебя всегда была хорошая деловая хватка. Пристройся к делу, у нас в городе много всяких дел, наживай деньги, со временем купишь себе дом, – а жениться, вообще, не проблема: как только будут у тебя деньги, невесты в очередь станут к тебе выстраиваться.
– Нет, Франц, я не хочу начинать все сызнова, – замотал головой привратник. – Вначале я и сам думал начать по-новому, но как-то не получилось, а после уже не захотел. Пусть я сопьюсь, пусть я сдохну на улице, но я не полезу больше в эту золотарскую бочку с дерьмом, которую вы называете своей жизнью. Мой приятель мусорщик, который раньше, пока не спился, был профессором университета, хорошо сказал про эту вашу жизнь, что тот, кто преуспел в ней, тот, значит, погрузился на самое дно бочки и весь облеплен дерьмом. А тот, кто выскочил из бочки, с того дерьмо спадает, и, стало быть, каждая потеря – это шаг к очищению. Чем меньше остается на тебе дерьма, тем чище ты становишься, – разве это непонятно?
– Хватит, Клаус, – устало повторил бургомистр. – Возьми ключи от третьего этажа и открой мне входные двери… Будем считать, что этот наш разговор – последний. Если ты не исправишься, я больше не смогу держать тебя на службе.
– Понятно, герр бургомистр… Вот вам открытая дверь, а вон там ваша карета, извольте войти… Всего вам доброго, герр бургомистр, и приятных вам снов! – кривляясь, прокричал привратник в темноту.
Тут пегая собака выскочила из-под его ног и с лаем понеслась за повозкой бургомистра.
– Ты-то куда, образина? – завопил привратник. – Вернись, а то солдат тебя пикой заколет!
С виноватым видом собака вернулась  к хозяину.
– Ах ты, холера! – шлепнул он ее по спине. – Куда побежала? Полаять захотелось? Ну и дура, – думаешь, удивила ты кого своим лаем? Никого не удивила, всем