Spoudogeloion. История Европы в романах

может нас предать?
– Ради бога, говорите тише! – с ужасом воскликнул осторожный революционер. – Вы нас погубите!
– Зачитываю план действий, – продолжил заговорщик с листком в руке. – Во-первых, необходимо досрочно распустить Городской Совет под предлогом того что после случившихся беспорядков надо выбрать новых его членов, пользующихся полным доверием граждан. При этом в итогах выборов мы можем не сомневаться: зачинщики бунта казнены, его рядовые участники сидят в тюрьме, народ полностью контролируется нами и занят на работах, за которые мы неплохо платим. Таким образом, момент для проведения выборов самый подходящий. Во-вторых, в ходе избирательной кампании мы должны опорочить наших врагов, напомнив гражданам, что приведший к разрушениям и человеческим жертвам бунт, – прямой результат необдуманных, а может быть, и злонамеренных поступков наших противников. Опорочить наших врагов будет несложно, их идеи, к счастью, не успели еще широко распространиться в городе, сторонников у них немного; к тому же, лидер их партии Гийом – француз, и наши добрые немцы (а их у нас большинство) относятся к нему с вполне понятным недоверием.
– Боже мой, и для чего вы приняли на службу француза, герр бургомистр! – схватился за голову нервный революционер. – У французов нет основательности и надежности, они слишком легковесны, несерьезны и склонны к авантюрам.
– Но герр Гийом был хорошим проповедником: с его помощью мы уяснили, на чем должна основываться наша вера, – возразил бургомистр. – Кроме того, герр Гийом как юрист способствовал улучшению законодательной базы нашей городской жизни, что, в свою очередь, привело к росту деловой активности.
– В-третьих, мы обязаны добиться изгнания из города вышеупомянутого Гийома и его товарищей. Добившись победы на выборах, мы примем соответствующее постановление, – закончил чтение революционер с листком в руке. – Таков, в общих чертах, план наших действий. Поддерживаете ли вы его, герр бургомистр?
– Конечно. Я с вами, господа. Но у меня есть маленькая поправка. По моему мнению, нам не надо принимать постановление об изгнании герра Гийома… Прошу меня выслушать, господа! Тише, господа, вы сами призывали к тишине! Напрасно вы считаете, что я испытываю тайную симпатию к этому французу, – вовсе нет, я совершенно с вами согласен, его надо выслать из города. Но зачем принимать специальное постановление об этом? К чему выставлять себя в невыгодном свете? Еще скажут, что мы изгнали его по религиозным соображениям, представят нас, пожалуй, гонителями проповедника истинной веры! Зачем нам это, то есть зачем принимать официальный документ? Я берусь уладить вопрос об отъезде герра Гийома без лишнего шума, я сам поговорю с ним и думаю, что сумею его убедить.
– Но тогда к чему вся наша революция? – осторожный заговорщик с надеждой посмотрел на своих товарищей.
– О, нет, господа, революция необходима, здесь вы совершенно правы! – сказал бургомистр. – Она позволит нам укрепить свои позиции. Заручившись поддержкой народа, мы получим такие возможности, о которых и мечтать не смели… А доходы?  Я предвижу их бурный рост, господа.
– Да здравствует революция! – закричал нервный заговорщик.
На него испуганно зашикали, а осторожному революционеру сделалось плохо и он в обмороке сполз на пол.
***
К своему изгнанию Гийом отнесся спокойно. На прощание он сказал бургомистру только одну фразу: «Если бы я служил людям, то был бы плохо вознагражден за свои труды, но я служу Богу, и награда от меня не уйдет». «О, я не сомневаюсь в том, что вы многого достигнете, герр Гийом!» – пожал ему руку бургомистр и, понизив голос, добавил: «Как знать, возможно, вы к нам еще вернетесь»...
Гийом поселился в большом городе, где стал преподавать в университете и проповедовать в церкви. День Гийома был расписан по минутам. С утра – лекции, которые он читал исключительно по обязанности. Студенты, почти его ровесники, казались ему малыми детьми. Они вели себя несерьезно, не вникали в предмет, отлынивали от занятий, являлись на лекции не выспавшиеся, с опухшими физиономиями. Было ясно, что студенты пьянствуют, распутничают и сумасбродничают. По-хорошему, их следовало бы сечь розгами, но к сожалению, телесные наказания были недавно отменены в университете, – и это было очень плохо для учебного процесса, по мнению Гийома.
После окончания университетских занятий Гийом проповедовал в церкви. Тут все было замечательно, – его слушали, затаив дыхание, на его проповеди приезжали даже из-за границы; все речи Гийома аккуратно записывались, а потом печатались местной типографией на деньги французской общины.
Вечером он либо участвовал в публичных диспутах, либо готовил к изданию свои «Наставления в истинной вере», которые уже были близки к завершению.
Ночью Гийом отвечал на послания, приходившие к нему отовсюду. В первую очередь он писал ответы незнакомым людям, а после – друзьям. «Надеюсь, ты простишь мне, если я буду краток, – извинялся он в письме перед одним из своих приятелей. – Право, мой сегодняшний день был очень тяжел – лекции, проповедь, двадцать страниц корректуры и четыре больших послания»…

Часть 5. Триумфальное возвращение

Готлиб

«…Они же продолжали грешить,
И не верили чудесам Его.
И погубил Он тогда
Дни их в суете, и лета их в смятении.

И только, когда Он убивал их,
Они искали Его, и обращались,
И с раннего утра прибегали к Нему.

И вспоминали, что Бог – их прибежище,
И Бог – избавитель их,
И льстили Ему устами своими,
И языком своим лгали перед Ним.

Сердце же их было не право перед Ним,
И они были не верны заветам Его.
Но Он, милостивейший, прощал грех,
И не истреблял их.

Многократно отвращал Он гнев Свой,
И не возбуждал всей ярости Своей,
Ибо помнил, что они - плоть, дыхание,
Которое уходит и не возвращается»…

Готлиб отложил перо и устало потер глаза. Была уже глубокая ночь, а он сидел за переводом Писания с раннего утра. Сложив готовые листы в стопку, Готлиб поднялся и вышел на воздух.
Осенняя ночь была темна и холодна. Луны не было, но сотни звезд светились в черном небе и высь была яркой. Готлиб, запрокинув голову, смотрел в небеса, и душа его переполнялась восторгом и восхищением перед величием Творца, который сумел создать такой огромный дивный мир, наполненный красотой и гармонией. Музыка зазвучала вдруг в ушах Готлиба, тонкая, нежная и величественная, – и так стало хорошо ему, легко и сладостно, что он прослезился…
«Слушай! Слушай!» – перекликались часовые на стенах замка. Голоса часовых далеко разносились по окрестностям, и Готлибу представилось, что призыв этот обращен ко всем людям, дабы чаще прислушивались они к божественной мелодии, звучавшей повсюду, и не заглушали ее низменным шумом суеты.
Совсем растрогавшись (еще, правда, замерзнув на ночном ветру), – Готлиб поспешил возвратиться в свою комнату, разделся, задул свечу, забрался под одеяло и мгновенно уснул.
***
Граф Рауль ехал в своей карете по своей земле, направляясь к своему замку, расположенному в принадлежащих графу горах.
В графских владениях все было спокойно. Страну сотрясали волнения, в городах вспыхивали бунты, в обществе от низов до верха бушевали бури страстей, но здесь, в землях графа Рауля, жизнь текла мирно и спокойно. Главным ее содержанием сейчас были празднества по случаю окончания сбора урожая. Деревенские гуляния, полные открытого веселья, задора, соленых шуточек, – всегда радовали графа Рауля, и сейчас он охотно принимал в них участие, иногда задерживаясь для этого на целый день в какой-нибудь богом забытой деревне.
Довелось графу побывать и на трех свадьбах. По обычаю и по закону ему принадлежало право первой ночи, но он отказывался от него, шутливо ссылаясь на свои немолодые года, – и отводил невесту к жениху. Один раз это вызвало благодарность, но на двух других свадьбах на графа обиделись за то, что он пренебрегает своим народом и нарушает древнюю традицию. Сильно подвыпивший старик-крестьянин осмелился даже попенять Раулю на это, улучив момент, когда вся свадьба от мала до велика лихо отплясывала разухабистый танец:
– Вы, ваше сиятельство, господин граф, – говорил старик, вцепившись Раулю в руку и стараясь удержаться на ногах, – вы, ваше сиятельство вольны, конечно, поступать как вам захочется. Но ваше сиятельство, господин граф, за что вы нас обидели? За что? Чем мы вам не угодили? За что вы отвергли мою внучку, ваше сиятельство? Как мне теперь людям в глаза смотреть?
Вот поеду я на днях на ярмарку, ваше сиятельство, и встречу там, само собой, моего кума. А молва, ведь, быстро разносится, не успеет где-то что-то случиться, а уж вся округа об этом знает! И вот, господин граф, кум меня и спросит на ярмарке, как бы невзначай, – а что, спросит он, правда ли, что на свадьбе твоей внучки был сам его сиятельство господин граф? И такую он при этом морду состроит, ваше сиятельство, будто и ведать ничего не ведает, а спросил просто так,  из одного любопытства.
Ну что мне на это отвечать? «Да, кум, – скажу я ему, – его сиятельство господин граф Рауль был на свадьбе». «Ох, и повезло же тебе! – скажет мне кум. – Стало быть, ты породнился с самим его сиятельством. Глядишь, и семя его твоя внучка вырастит! Да, кум, такое везение – редкость в наших местах, господин граф у нас нечасто бывает».
Так он мне, ваше сиятельство, и скажет, слово в слово, вот посмотрите. Но какая рожа у него будет, – какая рожа, святые угодники! Серьезная–пресерьезная, уважительная–преуважительная, и даже завистливая. Тьфу, прости господи, так и вижу эту рожу перед собой!.. А в душе он надо мною насмехается, да что там насмехается, – ржет, как жеребец! Да и как тут не ржать, я бы и сам ржал на его месте: в кои то года его сиятельство приехал в наши края, – и попал прямо на свадьбу моей внучки. Вот везение, вот удача! А господин граф, то есть вы, ваше сиятельство, взяли и не пожелали провести первую ночь с невестой! Будто внучка моя хромая или горбатая, золотушная или припадочная, зловонная или слюнявая, – в чем вы, ваше сиятельство, нашли в ней изъян, а?
– Успокойся, старина, – посмеиваясь, сказал граф. – Твоя внучка красива, стройна, чиста лицом и румяна; у нее прекрасные золотистые волосы, густые и волнистые; грудь ее так упруга, что соски рвутся вон из корсажа, а ножки у твоей внучки длинные и с маленькой стопой. Поверь мне, старина, твоя внучка могла бы блистать в высшем обществе, – никто не вспомнил бы, что она простая крестьянка.
– Ваше сиятельство, господин граф, до чего вы приятно говорите, – всхлипнул старик. – Но почему же тогда вы не оказали нам уважение; почему не вам, а этому увальню, ее жениху, достанется девичья честь моей внучки! Эх, ваше сиятельство, уж ваш покойный батюшка не пропустил бы такую девку! Оно и правильно, вы же наши хозяева, вы – наши защитники и покровители! Мы с вами как одна семья,  а вы – во главе ее. Кому же, как не вам, первому брать девок, чтобы родство между нами было самое настоящее? Эх, ваше сиятельство, ваше сиятельство!
И старик заплакал навзрыд.
– Ну, ну, ну, старинушка! Не переживай ты так, – граф ласково похлопал его по спине. – Я бы уважил твою внучку, да года мои не молодые. Для мира я еще жив, а для женщин я уже умер.
– Да что вы,