Spoudogeloion. История Европы в романах

тем оружьем, а они и рады;
Покажу, – так еще больше лезут!

Умоляю я Бога каждодневно,
Пусть урежет мою мужскую силу,
И тогда я отведаю покоя.
А не то пусть назначит мне подмогу!

– Какой хороший стишок! – сказал Якоб. – Вы мне повторите его после, господин студент, я постараюсь запомнить.
– После того как наш отец настоятель сбежал, нам навязали нового аббата, – продолжал свой рассказ Иоганн. – Тот женщинами не интересовался, поскольку был склонен к содомии. Он окружил себя любимчиками из числа молодых смазливых послушников, а всей остальной братии пришлось туго. Аббат со своими ангелочками жил подобно какому-нибудь Калигуле, а нас они держали в черном теле. За малейшую провинность – плети, за ослушание – сырой подземный карцер. Мы пытались жаловаться его преосвященству, но новый аббат такие для него собачьи бои устроил и такие подарки преподнес, что архиепископ встал на его сторону. Жалобщиков наказали, – кого плетьми, на кого наложили строгую епитимью, кого в карцер заперли, кого разослали по дальним монастырям. Я был среди последних, – так я очутился в горах и встретил там брата Якоба, будь он неладен!
– Не встретил бы меня, не сидел бы здесь, а все таскал и таскал бы воду из реки, если бы, конечно, не сорвался с обрыва и не сломал себе шею! – живо возразил Якоб. –  Ты и с нашим аббатом не очень-то ужился; ты ни с кем и нигде не уживешься, ты брюзга и со всеми ссоришься, – тебя даже из ада выгонят. Только я, с кротостью своей, могу терпеть тебя.
– Можно подумать, что ты воду не таскал. У себя в глазу бревна не видишь, брат Якоб.
– Если не вижу, то его там нет. Бревно в глазу невозможно не заметить.
– Ты всегда был еретиком и безбожником, брат Якоб.
– Чья бы корова мычала, а чья бы и помолчала!
– А вы подеритесь, святые отцы! Ну-ка, давайте, смелее! – стал подзуживать их студент.
– Без нас уже дерутся, – Иоганн кивнул на другую сторону зала, где сцепились три человека.
– Причащение – лишь символ вкушения плоти и крови Христа! Нет, причащение – это превращение вина с хлебом в кровь и плоть Христову! Врешь, хлеб и вино сразу становятся плотью и кровью, а не в ходе причащения! – трясли они друг друга за грудки.
– В вере много неясного, – пробормотал студент.
– Вот приедет отец Готлиб и прояснит неясное, – сказал Якоб, вытрясая остатки вина из бутылки свой стакан.
***
Вначале решили, что проповедь будет прочитана в самом соборе, но так он был разгромлен, а кроме того, церковные строения были теперь неприятны народу, то Готлибу предложили выступить под открытым небом. Он согласился, и на соборной площади была сколочена из досок высокая кафедра.
В этом году осенняя погода менялась подобно погоде апрельского дня: если с утра набегали тучи, то в обед светило яркое солнце, вечером шел проливной дождь, а к ночи на безоблачном небе появлялась луна.
Когда Готлиб взошел на кафедру, как раз стал накрапывать дождик, хотя еще час назад можно было поклясться, что дождя не будет. Несмотря на то, что морось скоро сменилась настоящим ливнем, Готлиб сбросил капюшон и снял берет. Длинные редеющие волосы проповедника намокли в одну минуту; Готлиб откинул их со лба, и они рассыпались неровными прядями по его плечам и спине.
– Братья и сестры! – начал он. – Большие перемены произошли в нашем городе, пока меня не было…
Готлиб сделал паузу и утер лицо.
– Бедненький! – заохала какая-то женщина в толпе. – Промокнет до нитки. Навес бы ему сделали, что ли, когда кафедру сколачивали. Ох, эти мужчины! До чего бестолковые!
– Пусть наденет берет, зачем он его снял, – проворчал хмурый мужчина, стоявший слева от сердобольной женщины.
– Потому что Христос никогда в берете не говорил с народом, – назидательно произнес другой мужчина, стоявший справа.
– Христос-то, наверное, и плаща не носил, и сапог тоже, – тут же вставила женщина. – А у нас осенью без плаща и сапог не обойдешься. А там зима наступит, тогда…
– Помолчи, кума, – прервал ее хмурый мужчина. – Слушай, он дальше говорит.
– …Большие перемены произошли. Да, большие перемены! Закрыты языческие капища, которые, как бы в издевку над Евангелием, назывались храмами Божьими. Выброшены идолы, которым поклонялись вместо Бога Единого. Уничтожены так называемые реликвии, которые якобы обладали чудодейственной силой, а по сути, были лишь теми предметами, кои видел наш глаз, – и ничем более! Нанесен удар по суеверию, отвращающему от Христа; нанесен удар по ханжеству, прикрывающему глумление над именем и духом Христовыми; нанесен удар по мнимой святости, – ибо никто не свят, кроме Христа, – по мнимой святости, за которой скрывались извращение веры и пустота! – Готлиб перевел дух и отряхнул капли дождя со лба.
– Истинно, истинно так! – раздалось множество голосов в толпе.
– Заболеет, бедняжка, – продолжала сокрушаться сердобольная женщина.
– Большие перемены произошли… Но все ли они во благо, все ли они во имя торжества веры Христовой?  Сверимся с заповедями Спасителя, посмотрим, так ли мы делаем, как он нам завещал? Да, свергнута власть лжепророков и разорваны цепи, которыми сковали нас, разрушена темница, в которой держали нас, разбиты орудия, которыми мучили нас! Рассеян мрак обмана, в который мы были погружены. Но возрадовался ли Спаситель, глядя на нас? Нет, не возрадовался! Что видит он в граде нашем ныне? Разбой и воровство, пьянство и разврат. Даже те, кто должен был бы, казалось, показывать пример христианского поведения остальным, – погрязли в пороках! – Готлиб стряхнул воду с волос и окинул взглядом народ на площади. – Стыдно, братья и сестры! Стыдно и грешно!
– Ой, правда, правда! – прорезал наступившую тишину женский возглас.
– Но я знаю, что как бы не был силен лукавый, соблазняющий нас и толкающий ко греху, мы одолеем его! Мы одолеем нечистого, ибо есть у нас заступник, перед которым трепещет сатана и бежит от одного его слова. «Христос наш заступник всегда и во всем, к нему обратившись, дорогу найдем!» – торжественно сказал Готлиб. – Он поможет нам наладить новую жизнь, – лишь обратимся к нему сердцами нашими! Братья и сестры, я привез вам гимн, сложенный в честь Спасителя в Германии и присланный мне моими немецкими друзьями. Я предлагаю, чтобы он стал гимном нашего города:

Твердыня наша – наш Господь.
Мы под покровом Божьим.
В напастях нас не побороть.
Все с Богом превозможем.

Пускай Вселенная полна
Исчадиями ада,
Нас не проглотит сатана
Бояться нам не надо.

Осталось только бы при нас
Навеки Божье слово!
Не пожалеем в грозный час,
Имения мирского.

Готлиб, весь дрожа, еле выговорил последнюю строку стихотворения.
– Совсем окоченел, бедолага! – всплеснула руками сердобольная женщина, а люди уже лезли на кафедру и восторженно кричали:
– Отец Готлиб – наш Моисей! Главой города его! Изберем Совет, главой – отца Готлиба! В епископский дворец его! Отца Готлиба – в епископский дворец!
Насквозь промокшего, замерзшего Готлиба подхватили  и понесли по улицам к дворцу.
– Ну вот! Он им говорит, не сотвори себе кумира, а они из него кумира делают, – пробормотал хмурый мужчина.
– Капюшон ему на голову накиньте, дурни! Заболеет, ох, заболеет отец Готлиб! – женщина вздохнула, плотнее закуталась в плащ и пошла к своему дому.

Гийом

Бургомистр сидел в кресле, в гостиной Гийома, и терпеливо ждал, когда тот найдет время с ним поговорить.
В доме было очень тихо. Слуга, вошедший для того чтобы поправить поленья в камине, ступал бесшумно и старался не греметь кочергой. «Ровно через десять минут мессир Гийом освободится», – шепнул он бургомистру.  Действительно, через пять минут на втором этаже послышался голос Гийома, зовущего слугу, и еще через пять минут в гостиную вошел сам Гийом.
– Добрый день, герр бургомистр! – поклонился он. – Что привело вас ко мне?
– Добрый день, герр Гийом, – отвечал бургомистр, поднимаясь с кресла и в свою очередь кланяясь. – Видите ли…
– Может быть, вы расскажете мне о цели вашего приезда за ужином? – прервал его Гийом. – Сейчас время ужинать, у меня имеется двадцать минут для приема пищи. Вы не откажетесь поужинать со мной? Я буду принимать ужин и слушать вас, – таким образом, мне удастся совместить два дела.
– О, герр Гийом, вы так пунктуальны и педантичны! Вы могли бы быть образцовым немцем, если бы не были французом, – почтительно заметил бургомистр.
– Благодарю вас, герр бургомистр, но я предпочитаю быть образцовым христианином, – возразил Гийом.
– Конечно, конечно, герр Гийом, это важнее всего! – тут же согласился бургомистр.
Пока они вели этот разговор, слуга накрыл на стол и принес ужин на двух человек.
– Прошу вас, герр бургомистр. Извините, если моя трапеза покажется вам скудной. На ужин я ем только рыбу. После тяжелой еды клонит ко сну, а мне еще предстоит до поздней ночи отвечать на письма моих единомышленников.
– Очень разумный подход, герр Гийом.
– Но мы теряем время. Я слушаю вас, герр бургомистр. Что привело вас ко мне?
– Видите ли, герр Гийом, в нашем городе произошли большие перемены. У нас снова случилась революция: на выборах победили радикалы. Они заняли большинство мест в Совете и проводят собственную политику.
– Значит, вы больше не городской голова? – бесстрастно произнес Гийом.
– Почему? – поднял брови бургомистр. – Я поддержал тех, кого избрал народ, и они попросили меня остаться на моем посту. «Если кто-то хорошо работает, зачем его снимать?» – сказали они. Так что я по-прежнему бургомистр, герр Гийом.
– Что же привело вас ко мне?
– Взяв маленький отпуск, я специально приехал к вам. Вы оставили по себе хорошую память у нас. Все помнят ваши прекрасные проповеди, все знают, как вы привели в порядок наше законодательство, все до сих пор восхищаются вашими организаторскими способностями.
– Мне это лестно слышать, герр бургомистр, но мы опять теряем время, а его осталось не так уж много до конца ужина.
– Да, герр Гийом, я понимаю, что вы очень занятой человек, поэтому перехожу к сути дела. После известных вам беспорядков, учиненных в нашем городе преступными элементами, городской Совет принял решение учредить особый орган по надзору за поведением и нравственностью граждан. Это было, когда вы уже уехали, герр Гийом, но идея принадлежит вам. Помните, вы мне говорили, что хорошо бы создать некий... забыл, как вы его называли, – Комитет?..
– Я не давал названия.
– Да, конечно, дело не в названии! …Комитет, состоящий из уважаемых проповедников и городских старейшин, который исходя из принципов веры осуществлял бы контроль за частной жизнью горожан.
– У меня была такая идея, но вы ее отвергли.
– О, будьте снисходительны, герр Гийом! Я не мог одобрить ваш план, пока он не получил поддержки в Совете и у наших почтенных граждан. Я всего лишь выборное должностное лицо и мною руководит воля народа, избравшего меня. Ныне, когда народ хочет учреждения Духовного Комитета…
– Лучше назвать этот орган Коллегией, – сказал Гийом.
– Коллегией? Да, вы правы, герр Гийом, так гораздо лучше… Ныне, когда народ хочет учреждения Духовной Коллегии, этого хочу и я. Но кто, лучше вас, герр Гийом, справится с управлением этой Коллегией? Нет такого человека, который лучше вас  справился бы с управлением ею! С тем я и приехал к вам; я приехал к вам, чтобы просить вас