Spoudogeloion. История Европы в романах

писавший на длинном листе бумаги. Гийом назвал свое имя, секретарь кивнул и сказал:
– Господин бургомистр ждет вас, – и снова занялся своими бумагами.
Кабинет бургомистра был отделан просто и добротно: стены были обшиты панелями из мореного дуба, а пол выложен каменными плитами. Под стать отделке была мебель: два огромных шкафа из того же мореного дуба, а также длинный стол, с деревянными полукреслами с одной стороны, и одиноким бархатным креслом бургомистра –  с другой. Единственным украшением кабинета была большая, выложенная синими изразцами печь, в которой сейчас весело потрескивали дрова.
– О, герр Гийом! – бургомистр отложил приходно-расходную книгу, которую просматривал. – Прошу вас, присаживайтесь. Мы благодарны вам за то, что вы откликнулись на наше предложение. Вы – единственный человек, герр Гийом, кто откликнулся на него. Возможно, страшный холод – причина того, что к нам никто не едет.  Да, герр Гийом, холод страшный, самые старые жители нашего города не помнят, чтобы были такие холода. Но перейдем к делу, герр Гийом, – вначале я хотел кое-что уточнить. Вы учились в университете?
– Да, герр бургомистр.
– На каком отделении?
– На юридическом, герр бургомистр.
– А после окончания университета вы получили место помощника советника в городском парламенте?
– Да, герр бургомистр.
– Очень хорошая должность для молодого человека! Что же вас заставило покинуть ее?
– Религиозные преследования. Я осмелился высказать собственные мысли по поводу Священного Писания, кроме того, вместе со своими друзьями публично выступил против некоторых злоупотреблений римской курии, – твердо ответил Гийом, с вызовом глядя на бургомистра.
– Однако, вы – смелый юноша, – бургомистр несколько смутился и отвел взгляд. – Впрочем, смелость и прямота должны быть в характере молодого человека. Но наряду с осторожностью и осмотрительностью, конечно. Да, герр Гийом, с осторожностью и осмотрительностью! В нашем городе немало людей,  которые были вынуждены покинуть  свои родные места из-за религиозных преследований. Многие из этих людей стали нашими достойными гражданами, но все они знают границу дозволенного. Они осторожны и осмотрительны, поэтому мы не имеем особых проблем с церковью, тем более что наше духовенство не позволяет себе такого наглого высокомерия и необузданного властолюбия, как представители римской курии.
– Вы тоже смелый человек, герр бургомистр. Вы не боитесь высказываться подобным образом о Риме?
– О нет! Чего бояться, когда сейчас все говорят об этом на каждом углу. Подождите, вот ослабеют холода, и наш город зажужжит, как растревоженный рой пчел в улье! Каждый наш горожанин, даже распоследний нищий, имеет свое собственное суждение о религии и необходимых изменениях в устройстве церкви. Дошло до того, что бесконечные дискуссии о вере стали мешать деловой жизни города, – бургомистр недовольно покачал головой. – Именно поэтому мы решили пригласить к нам сведущих в вере людей, умеющих проповедовать, дабы они успокоили бушующие у нас страсти и привели верующих к согласию. В числе прочих проповедников нам рекомендовали вас, герр Гийом. Скажу честно, ваше имя ничего нам не говорило, а ваша молодость внушала опасения в успехе предстоящей вам деятельности. Скажу вам еще, столь же откровенно, что мы ждали более опытных и солидных проповедников. Но уже при первой нашей встрече вы произвели благоприятное впечатление на Городской Совет, и он дал мне право привлечь вас к указанной деятельности. Я сообщаю вам, герр Гийом, что отныне вы можете проповедовать в нашем городе, – торжественно произнес бургомистр.
– Благодарю вас, герр бургомистр, – склонил голову Гийом.
– Но помните об осторожности и осмотрительности. Нам не нужны конфликты со святейшим папой. Хорошо бы, если бы вам удалось ослабить у нас влияние римской курии, но без конфликта с ней. Наша главная задача – восстановить деловую активность нашего города, в результате чего должны увеличиться доходы горожан, а значит, и городской казны. Не забывайте об этой главной задаче, герр Гийом.
– Я понял вас, герр бургомистр.
– Приятно беседовать с таким разумным и учтивым молодым человеком. Вы – француз?
– Да, герр бургомистр.
– Это хорошо, что вы француз. У нас, немцев, есть основательность, но не хватает изящества и легкости, свойственной французам. Основательность, однако, – тоже неплохо. Вы должны будете учесть, что среди тех, кто станет слушать ваши проповеди, большинство будут немцы. Их трудно убедить поверхностными рассуждениями, ваши доводы должны быть столь же основательными, как основательны наши добрые бюргеры. Впрочем, немец любит и пошутить; немцы ценят славную шутку не меньше, чем ваши французы. Учтите все это, герр Гийом.
– Я учту, герр бургомистр.
– Помните: решение вопросов веры без конфликта со святейшим папой, восстановление порядка в городе и, как следствие, возрастание деловой активности горожан и увеличение доходов городской казны, – вот цель вашей деятельности. В зависимости от того, удастся ли вам ее достичь, мы будем судить о вас.
– Я прекрасно вас понял, герр бургомистр.
– Вы приятный молодой человек, – сказал бургомистр. – Что же, я вас более не задерживаю.
Гийом встал и низко поклонился ему.
– Благодарю вас за доверие, герр бургомистр.
– Приятный молодой человек, – повторил бургомистр.

Часть 3. Прозвучавшее слово

Готлиб

– Трактирщик! Пива!
– Пива больше нет.
– Как это – нет пива? Говорят тебе, подай нам пива!
– А я говорю вам, что пива больше нет.
– Как это может быть, чтобы в трактире не было пива? Живо подай нам пива, мошенник!
– Вы выпили последний бочонок, который у меня был. Пива больше нет.
– Вот те раз! Ты думаешь, что нам на двоих достаточно бочонка? Да я один могу выпить целую бочку!
– Я не сомневаюсь, судя по той скорости, с которой вы пьете. Но пива больше нет: все пивоварни в городе позакрывались, а крестьяне боятся к нам ехать. Чума, господа, чума, – или вы забыли?
– Ну, так что же? Или во время чумы человека не мучает жажда, или ему не надо промочить горло? Чума не может отменить ни пива, ни колбасок, ни окорока, ни соленого гороха. Тот, кто умер, тот, конечно, ничего этого уже не хочет, но мы-то живы, дьявол меня забери, и, стало быть, хотим пить и есть.
– Веселые господа! И чума вам нипочем! Но пива больше нет и съестные припасы у меня закончились. Сплошное разорение… Так что, будьте любезны, идите домой, я закрываю трактир.
– Э-хе-хе, вот беда! Если закроются все трактиры, если в городе не останется никакой выпивки, – то и впрямь помереть можно. Водой, ведь, не напьешься, к тому же она вредна для утробы, – а нет ничего хуже, чем оставить брюхо в сухости. Сухие кишки тут же начинают слипаться и препятствуют нормальному кровообращению; кровь идет вспять и ударяет в голову, отчего человек сходит с ума или умирает. Поэтому-то все трезвенники – сумасшедшие. Я еще не встречал ни одного непьющего, который сохранил бы здравый рассудок. Поверь мне, трактирщик, трезвость – гораздо страшнее чумы. Я читал когда-то Гиппократа и Авиценну, и они в один голос говорят: хочешь погубить свое здоровье – не пей вина!
– Веселые господа, спаси вас Бог! Ну, идите, я закрываю.
Якоб и Иоганн вышли на улицу. Мимо них проехала погребальная телега, наполненная мертвыми телами. «Выносите ваших умерших! Выносите ваших умерших!», – раздавался загробный голос возницы.
– Отмучились, сердешные, – сказал Якоб, с жалостью глядя на покойников.
– Однако каждый из них согласился бы мучиться дальше, чем без забот лежать на кладбище, – возразил Иоганн. – А ты что предпочел бы: успокоиться навек или продолжать свою беспокойную жизнь?
– Не знаю, брат Иоганн. Иной раз так, а иной раз эдак.
– Угу, я вижу, как эдак! Еще в монастыре ты каждый день стонал, что лучше бы тебе умереть, чем так мучиться, – но ты не умер. Когда же мы ушли из монастыря (между прочим, ты первый порывался уйти) и скитались по стране, нищенствуя, ты каждый час повторял, что лучше бы тебе умереть, – но ты не умер. А когда мы пришли сюда без гроша в кармане, не имели крыши над головой и куска хлеба, ты твердил уже не переставая, что лучше бы тебе умереть, – но ты не умер! И вот, что я тебе скажу, брат Якоб: твои стенания о смерти нужны тебе только для того, чтобы усилить вкус жизни. Они – как соль, как приправа для пищи; без них еда пресная, но, с другой стороны, кому нужна приправа без еды?
– Ох, брат Иоганн, чему удивляться, – я так люблю поесть! А в загробном мире что за еда? Дадут ли мне там сочного жареного мяса на сахарной косточке, рыбы, запеченной в тесте с луком и пряностями, омлета с поджаристыми сосисками, сыром и гренками, пышных пирожков с яблоками, с вишнями и абрикосами? Нальют ли мне там стакан терпкого рубинового вина или янтарного сладкого, нальют ли золотистого агатового бренди, наполненного ароматами теплой земли и дубовой бочки? А прочие радости?  Пока мы прозябали в монастыре, я и забыл, что такое женская плоть, но стоило мне один лишь разочек поцеловать женские уста, погладить ножки, поласкать грудь, – как меня снова и снова тянет к женщинам! Мне кажется, я взорвался бы от внутреннего напряжения, если бы не наша соседка, вдова плотника, которая полна столь же сильного влечения к мужскому полу, как я – к женскому. Дай бог ей здоровья, – она и утром, и днем, и вечером, и ночью спасает меня от смерти!
– Как быстро с тебя сошла монашеская святость, – ухмыльнулся Иоганн. – А как же геенна огненная? Не боишься воздаяния?
– А кому я делаю зло? Да и есть ли она – геенна огненная?
– Потише, брат Якоб. У тебя слишком длинный язык. В монастыре ты уже был наказан за него водой, а здесь тебя могут прижечь огнем, – и поверь, здешний огонь не менее жаркий, чем адский. Да и что сказал бы Готлиб, если бы услышал тебя сейчас?
– Готлиб – не от мира сего.
– Это правда. А нынче как бы ему в самом деле не отправиться в мир иной: вчера Готлиб был совсем плох, чума взяла его в свои цепкие объятия.
– Да что ты? Пойдем же скорее к нему, – как-никак, но я разбираюсь в медицине. Если он умрет, что мы будем делать, чем жить?
– Ага! Жить-то все же приятнее, чем умирать, брат Якоб? Ну, что я говорил?!
– А я с тобой и не спорил.
…Готлиб болел десятый день: вначале у него вздулись подмышки и на них появились бубоны; потом бубоны пошли по всему телу, пульс участился; затем заболела спина и одновременно с ней – голова; наконец, поднялась температура, что сопровождалось приступами жесточайшей лихорадки. Все эти дни к Готлибу приходил хороший опытный врач, который аккуратно записывал симптомы болезни и утешал пациента тем, что болезнь развивается как надо, без каких–либо отклонений. На десятый день врач предпочел удалиться, дабы оставить больного один на один со смертью, не забыв, понятное дело, взять деньги за свои посещения. Вслед за врачом сбежал служка Готлиба, приставленный от храма, – так что за больным некому было теперь ухаживать, поэтому приход Иоганна с Якобом был как нельзя кстати.
Готлиб лежал в кровати на сбитых простынях, укрывшись углом одеяла. Другой угол свисал на пол, и крысы, шнырявшие по комнате, взбирались по нему на кровать, чтобы проверить, жив ли человек, который там лежит, или умер. Самые нетерпеливые из