Spoudogeloion. История Европы в романах

понято. В тебе же есть благодать Господа, ты избран для служения. Твоим старанием учение Спасителя от лживых измышлений очищается и, подобно сиянию утреннего солнца, озаряет тьму.
– Ладно, не будем загадывать, – сказал Афанасий, смягчаясь. – Дни наши не нами сочтены, и жизнь наша принадлежит не нам… Значит, тебе нужно от меня послание к братьям и сестрам? Напишу. Многое уже написано; да, вот, хотя бы в этом трактате о власти и вере… Ты заночуешь у меня, Мафусаил?
– Если ты успеешь написать послание сегодня, то я, с твоего позволения, сегодня и отправлюсь назад.
– Сегодня? Но зимой быстро темнеет, как же ты пойдешь во мраке? Да по скользким склонам, да над обрывами? – Афанасий с сомнением посмотрел на Мафусаила.
– Бог поможет. Дойду, – уверенно проговорил тот. – Пиши, отец, а я пока приберусь в твоей келье. Ишь, какой погром у тебя устроила дьявольская сила!
***
В подземелье под развалинами старой крепости собрались сторонники Афанасия. Они едва узнавали друг друга в тусклом мерцании масляных плошек; кто–то радостно приветствовал своих единоверцев, а кто-то мрачно рассказывал об очередных жестокостях императора.
– Ждать больше никого не будем. Пора начинать, – сказал Мафусаил. – Чем дольше мы здесь находимся, тем это опаснее, – по всему городу идут аресты. У меня послание Афанасия, слушайте, что он написал нам.
Послание было ясным по смыслу, точным по содержанию и бодрым по настроению. Мафусаил читал его выразительно и энергично, делая упор на наиболее важные замечания  Афанасия.
Закончив чтение, Мафусаил обвел взглядом собравшихся, стараясь рассмотреть выражения их лиц, а потом спросил:
– Что будем делать, братья и сестры?
– А разве непонятно?! – крикнул Мелхиседек, юноша с копной черных волос на голове. – Сказано же в послании Афанасия, что сатана, которому не удалось одолеть Благую Весть кознями и казнями, решил одолеть ее внешним объединением церкви с государством. «И кто установил сей дьявольский порядок, кто? Император Константин, «святой Константин», до конца дней своих остававшийся грубым язычником, убивший сына своего Криспа и жену свою Фаусту. Он, этот убийца, председательствовал на Никейском соборе и устанавливал правила церковной жизни!» Так сказано у Афанасия, верно? Я запомнил дословно. А еще он говорит нам о церкви кафалической, церкви сатанинской: «Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живого…».
– Это не Афанасий сказал, а Павел, – поправил Мелхиседека старик Аввакум. – Афанасий приводит слова Павла.
– Тем более! – не смутившись, продолжал Мелхиседек. – Сам апостол говорил, что храм Божий внутри нас, а мы принуждены ходить в их проклятые капища, которые дерзко и лукаво называют они божьими храмами. Там мы видим идолов, – в дереве и на дереве, в камне и на камне, – видим идолопоклонничество и суеверие. Нельзя того терпеть! Как далее сказано в послании, «вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха…».
– Не в послании, а в Писании, – снова поправил юношу Аввакум. – Здесь Афанасий еще раз вспоминает слова Павла.
– Тем более! –  отмахнулся от старика Мелхиседек. – И уж если ты такой знаток Писания, то вспомни и то, что сказал Спаситель: «Не мир я принес вам, но меч». Разве не понятно, что нам делать? Завтра же соберем всех наших, кто есть в городе, до единого человека, – и пойдем громить их идолища! Да, мы погибнем, но обретем вечное спасение, а пример наш станет маяком, указывающим другим путь в океане мракобесия.
– Ты сошел с ума, брат Мелхиседек! – возмутился Аввакум. – Афанасий не призывает нас к насилию, и не мог призвать, ибо весь дух нашей веры проникнут прощением и любовью. «А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас», – ты забыл заповедь Христа, Мелхиседек? Мы не бунтовщики, и Афанасий – не бунтовщик, он лишь удалился от мира, отделился от среды грешников, но зла им не желает. Если бы мы могли, то последовали его примеру, но у нас есть семьи, о которых мы должны заботиться. Поэтому нам надо воздавать кесарю кесарево, не роптать, не возмущаться, и, если надо, делать вид, что мы подчиняемся правилам кафалической церкви, – даже исполнять ее обряды.
– Это ты с ума сошел, брат Аввакум! – вскричал Мелхиседек. – К чему ты нас зовешь?! К предательству, к отступлению от нашей веры?!
– Нет, я не зову к отступлению от нашей веры, – возразил Аввакум. – Мы будем в точности следовать ее предписаниям. Афанасий нам пишет: «Вера должна прийти раньше крещения. Недопустимо, чтобы тело принимало таинства, в которых душа не участвует. Господь не повелел крестить в младенчестве. Окрестил ли Христос хотя бы одного младенца?.. Да и сам Спаситель в каком возрасте крестился? Или мы поставлены исправлять заветы Его?  Или Он уже не пример для нас во всем? Господь повелел сначала научить. Вера должна прийти как следствие научения, а крещение – как подтверждение веры». Так мы и будем поступать. Истинное крещение для нас – после научения; но если станут нас заставлять крестить младенцев, то мы будем их крестить, но то крещение не признаем между собой за истинное. Так и во всем остальном, – внешне станем подчиняться, а втайне будем делать по-своему. И Господь наш, который видит все тайное, воздаст нам за крепость в вере нашей.
– Ну, ты вывел, брат Аввакум, дальше некуда! – выпалил Мелхиседек.
– Я вывел, куда надо, брат Мелхиседек, – обиделся Аввакум. – А ты молод и горяч.
– Не вижу в этом ничего плохого, брат Аввакум, – отрезал Мелхиседек.
– Братья! Братья! Если в своем доме беспорядок, то непрочен этот дом, – сказал Мафусаил.
– А ты сам-то что предлагаешь? – спросил его Мелхиседек.
– Я предлагаю не отступать от нашей веры ни на йоту. Братья и сестры, будем следовать Писанию во всех делах наших; всей жизнью своей докажем, что мы хотим уподобиться Христу, и он – пастырь наш! Ради него мы готовы на какое угодно поношение, на любые страдания, на самую жуткую смерть. Страдания наши пусть послужат учению его; не насилие, но кроткое служение наше да возвеличат имя его и распространят веру Христову по всей земле, – произнес Мафусаил с таким чувством и с такой убежденностью, что братья и сестры пали на колени и зашептали слова молитв.
Молился и Мафусаил. Закончив молитву, он добавил:
– И еще хочу вам сказать. В послании Афанасия есть пророчество, на которое вы не обратили внимание. Он пишет: «Было бы ошибкой полагать, что если церковью завладели заведомо невозрожденные люди и увели ее от слова Божьего, то Бог отказался уже, за отсутствием проповедующих, спасти верующих юродством проповеди. Нет! Бог никогда не отступал от спасения человечества, также, как никогда не лишался он верных свидетелей своих. Бог всегда находил людей, которые любили его больше, чем самих себя, больше всего на земле. Так было, и так будет. И чем гуще тьма лжеучителей застит свет, тем ярче воссияют во тьме факелы проповедующих свидетельство Божье. Грядет, грядет торжество веры нашей! Грядут те, кто найдут спасение в жертвенной крови Агнца и засвидетельствуют о том всем погибающим!». Вот о чем пророчествует Афанасий. Не нами достигнется торжество веры нашей, но мы подготовим приход тех, через кого она восторжествует. Да будет так, братья и сестры. Аминь.

Часть 1. Брошенные в землю семена

Германия, Франция. Начало XVI века

Готлиб

Посреди могучего елового леса, над глубоким оврагом стоял монастырь. Внизу быстрая река несла свои воды, которые пенились около огромных валунов и кружились в запрудах, что были образованы стволами упавших деревьев. Склон оврага постоянно осыпался, верхняя кромка его была неровной, – то зияла пустотами от обрушившихся пластов земли, то нависала над обрывом ненадежными уступами, ощетинившимися изломанными корнями. Монастырь возник накануне светопреставления, ожидавшегося в семитысячном году от сотворения мира: понятно, что братия, пришедшая спасать свои души, не заботилась о том, рухнет их обитель в овраг или не рухнет. Конец света, однако, не наступил, а овраг продолжал разрастаться, и теперь нужно было или укреплять склоны, или переносить обитель дальше от обрыва, или положиться на волю Господа.

– А что, брат Якоб, светопреставление, судя по всему, случится не раньше, чем через пятьсот лет? – говорил тощий монах толстому, спускаясь за водой по шаткой лестнице, ведущей от монастыря к реке.
– Ох, не трави душу, брат Иоганн! – отвечал тот, медленно, по шажочку, следуя за тощим собратом. – Вина в подвале осталось самое большое на пару месяцев, а что делать дальше – ума не приложу.
– Может быть, барон привезет нам пару бочек с нового урожая?
– Привезет ли? Да и что нам пара бочек? Душу только растравливать. Ох, брат Иоганн, хоть бы скорее упасть с этой лестницы, да и отмучиться разом!
– Не отчаивайся, брат Якоб, ибо отчаяние – это грех. Господь не даст нам пропасть.
– Господь, Господь… Где он, Господь? – буркнул Якоб.
Иоганн остановился и оглянулся на толстяка.
– Окстись, брат! Страшно тебя слушать.
– Ха! Страшно слушать! Будто я не вижу, как ты молишься. Разве так молятся, когда веруют?
– Тсс, брат Якоб! Еще дойдет до аббата… Мало нам этой епитимьи?
– Ты думаешь, что аббат верует по-настоящему? Сомневаюсь. Да есть ли у нас хотя бы один истинно верующий в монастыре? – скривил рот в усмешке Якоб.
– Есть, брат! Взять Готлиба…
– Ну, Готлиб! Готлиб, конечно, верующий, но вера его не наша. Он – еретик.
– Да вот он спускается сюда. Тоже за водой идет. Эй, брат Готлиб, осторожнее, не так резво! Свалишься на нас – костей не соберем.
– Мир вам, братья, – сказал Готлиб, догнав Иоганна и Якоба. – Медленно же вы ходите.
– Куда торопиться?..
Монахи спустились к реке, набрали воды и потащили ведра наверх.
– Давайте передохнем! – взмолился Якоб, не дойдя и до середины лестницы. – Вам-то, худым, хорошо, – вас не мучает отдышка и жир не плавится у вас под кожей, заливая тело потом.
– Ничего, будешь каждый день приносить по пятьдесят ведер воды – быстро сбросишь жир, – ехидно заметил Иоганн.
– Святые угодники, мне этого не выдержать, – всхлипнул Якоб.
– Аббат велел нам всю эту неделю приносить каждый день по пятьдесят ведер воды, – пояснил Иоганн, обращаясь к Готлибу.
– В наказание за пьянство, чревоугодие и невоздержанность в словах, – добавил Якоб. – Как будто сам наш настоятель не грешит тем же. Подумаешь, пьянство, – пьянство не великий грех! Праведный Ной был пьяницей, великомудрый Соломон вино любил, и Христос вино не отвергал, и апостолы вкушали!
– Молчи, молчи, брат Якоб! Твой язык и по сто ведер воды заставит тебя носить, – одернул его Иоганн.
– А я искал здесь святости, – пробормотал про себя Готлиб.
– Что ты говоришь? Я не расслышал, – спросил его Якоб.
– Нет, ничего, – ответил Готлиб, нагибаясь, чтобы взять свои ведра.
– Постой, брат, отдохнем еще немного, – остановил его Иоганн. – Ты не сказал нам, за что тебя отправили воду носить?
– Я поспорил с настоятелем.
– И о чем был ваш спор?
– О посте.
– Как это?
– Я сказал аббату, что пост не нужен, бесполезен для веры и противоречит учению Христа.
– Вот здорово! – вскричал Якоб. – Я с этим полностью согласен! Я и сам знал, что пост не нужен!
– Помолчи, брат Якоб!