Spoudogeloion. История Европы в романах

умеющий и ничего не знающий. Вот, набрёл на мою хижину, попросил хлеба.
– Всего-то?! – за столом грянул дружный хохот. – Эй, друг, чтобы получить кусок хлеба, надо работать, а не шляться без дела! На дармовщинку хочешь прожить?
– Я ему так и сказал, – кивнул Марио. – Пусть, де, он мне поможет, а потом дам ему поесть. С одной рукой мне нелегко приходится.
– Да много ли от него пользы? Но тебе виднее… Я хочу поговорить с ним. Ты кто? – обратился Пьетро к старику. – Ты, часом, не соглядатай? – Пьетро подмигнул Марио.
– Нет, я не соглядатай, – ответил старик, – и не способен к этому занятию.
– А к чему же ты способен? – продолжал допытываться Пьетро. – Чем ты жил раньше?
– Я? – переспросил старик и в глазах его промелькнуло что-то странное. – Раньше я был магистром философии и богословия Болонского и Падуанского университетов, и магистром права Пизанского университета.
– Врёшь! Ты магистр?! – изумился Пьетро.
– Да какой он магистр! – закричали за столом. – Перепил и крыша съехала.
– А ну-ка изобрази что-нибудь на латыни, – сказал Пьетро.
Старик улыбнулся.
– Пожалуйста. «Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem».
– Он может наболтать что угодно, – заметил Марио. – Мы всё равно ни черта не понимаем.
– Хорошо, тогда вопрос посложнее, – не унимался Пьетро. – Если ты магистр богословия, скажи, как звали тех двух разбойников, которые были распяты вместе с Христом?
– Дисмас и Гестас, – ответил старик.
– Да, точно, – кивнул Пьетро.
– Ну и что? – сказал Марио. – Что это доказывает?
– То, что он действительно занимался богословием. Не каждый священник знает эти имена, не говоря уже о простом народе, – наш приходской священник, например, этого не знал. Я и сам-то узнал имена этих разбойников, когда мы держали у себя в шайке аббата и ждали, что его братия заплатит за него выкуп, – признался Пьетро. – Такой говорливый был аббат, столько рассказал всего интересного. Жаль, что его пришлось прирезать: выкупа мы так и не получили, – ну, и сколько можно было его кормить?.. Ладно, ещё вопрос тебе, старик. Скажи, кто из разбойников был распят по правую руку от Христа, а кто – по левую?
– Дисмас – по правую, а Гестас – по левую. Дисмас раскаялся и вошёл в Царствие Небесное, а Гестас не пожелал раскаяться и был проклят Богом, но Христос просил за него, и Гестас всё же был прощён, – отвечал старик.
– Надо же! И впрямь учёный человек! – воскликнули за столом.
– Видал? – Пьетро повернулся к Марио. – Убедился, что он магистр? Всё знает о разбойниках.
– Я тоже много чего о них знаю, – проворчал Марио, – но я же не магистр.
– Иди к нам, старик, – Пьетро подвинулся на скамейке. – Ешь и пей, я угощаю. А в благодарность расскажи нам что-нибудь занятное.
***
Сев за стол, старик съел кусок хлеба, немного вареных овощей и крошечный кусочек жареного мяса. Выпив глоток вина, он сказал:
– Благодарю вас. Я сыт.
– Мало же ты ешь, – заметил Пьетро. – Ты взял хорошего помощника, Марио. Уж не знаю, как он будет помогать, но его питание тебе дёшево обойдётся.
– Поглядим, – буркнул Марио.
– Если ты наелся, начинай рассказ, – Пьетро хлопнул старика по плечу. – Эй, ребята, тихо! Слушайте.
– Хотите, я расскажу вам о человеке, которого я уважал, Это был хороший человек, но погиб на виселице, а перед этим его жестоко пытали, – сказал старик.
– Он был вором или грабителем? – спросил Пьетро, а Марио невольно провёл рукой по своему изуродованному лицу.
– Нет, наоборот, – ответил старик.
– Что значит – наоборот?
– Разрешите, я расскажу по порядку. Тогда всё будет понятно.
– Давай, мы слушаем.
– Этого человека звали Джироламо Савонарола…
– Чего-то я о нём слыхал, – сказал Марио.
– Пусть старик говорит, не будем ему мешать, – шепнул ему Пьетро. – Позабавимся.
– Джироламо происходил из старинного падуанского рода, – продолжал старик. – Его дед, Микеле Савонарола, был известным врачом.
– Был у нас в шайке один врач, – Пьетро не выдержал и перебил старика. – Любил закладывать за воротник, вот его и выгнали из цеха лекарей. Поскольку он больше ничего делать не умел, пришёл к нам, – и такой из него вышел разбойник, любо-дорого посмотреть! Кистенём орудовал мастерски… Пропал он всё из-за той же любви к выпивке: как-то перебрал в трактире и расхвастался о своих подвигах. Его схватили и повесили, – а перед смертью он сказал: «Вы казните меня за людей, которых я убил, будучи разбойником, но это лишь малая часть от тех, кого я умертвил, будучи врачом. Какая несправедливость – тогда вы благодарили меня, а теперь вешаете!».
– Я могу рассказывать дальше? – спросил старик.
– Валяй! – Пьетро хлопнул его по плечу. – Это так, к слову пришлось.
– Джироламо тоже готовился стать лекарем, но его постигла несчастная любовь. Расставшись с мирскими соблазнами, он ушёл в монастырь.
– Дурак, – отрезал Марио. – Если из-за каждой упрямой девки мы будем в монастырь уходить, кто работать станет?
– Но тогда и монастырей не было бы! – расхохотался Пьетро. – Девки разве позволили бы, чтобы все парни от них в монастыри убежали? Они монастыри по камешкам разнесли бы!
– Точно, разнесли бы! – подхватили за столом. – Нам без девок худо, а им без нас и вовсе житья нету.
– Шпарь дальше, старик, – сказал Пьетро.
– В монастыре он вёл суровую жизнь, – терпеливо продолжал старик, – и посвящал время, свободное от молитв, учению Отцов Церкви. Увидев такую праведность и набожность, настоятель поручил Савонароле обучать новичков и возложил на него обязанность проповедника. Вскоре Джироламо отправили проповедовать в Феррару, а потом приказали отправиться во Флоренцию.
– Вспомнил! – вмешался Марио. – Это тот самый Савонарола, что перевернул вверх дном весь город. Да, я о нём слыхал.
– Не мешай слушать, – попросил его Пьетро. – Говори, старик.
– Во Флоренции правил тогда Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным. Городской Совет полностью подчинялся ему и даже отдал Лоренцо государственную казну, которой тот распоряжался как личной собственностью.
– Ого! Ловкий парень! – воскликнул Пьетро. – Попробуй кто-нибудь в воровской шайке присвоить себе общие деньги, его тут же прирезали бы.
– Ещё бы! – подхватили за столом. – Надо соблюдать законы.
– Но у богатых свои законы, – с некоторой завистью произнёс Марио. – Вернее, богатым плевать на любые законы, кроме тех, что идут им на пользу.
– Это точно, – согласился Пьетро, – вот оттого там полный беспредел. Я не взял бы в шайку богатенького, – разве можно на него положиться?
– …Лоренцо использовал общественные деньги для того, чтобы поддержать философию, литературу, скульптуру и живопись, – рассказывал старик.
– Вот идиот, – прошептал Марио.
– При нём в городе работали знаменитые живописцы и скульпторы…
– Какая это работа?! – фыркнул Пьетро.
– Он и сам писал стихи, рассказы, а также учёные трактаты…
– Экий бездельник! Хорошо устроился! – вскричали за столом.
– Всё бы ничего, – упорно продолжал старик, – однако роскошь и удовольствия значили для Лоренцо куда больше, чем заповеди Спасителя. То же могу сказать о флорентийской Церкви: храмы были красивы и роскошны, но Бога в них не было; священники пользовались всеми благами земной жизни, но забывали о жизни вечной.  Простой же народ плохо жил при Лоренцо. Глядя на его прекрасные дворцы, слыша о его несметных богатствах, люди не могли не думать, что ради этого великолепия у них отбирают последние гроши. Действительно, Лоренцо искал всё новые и новые способы увеличения поборов с народа, и многие из них были нечестными.
– Да уж, ловкач, – заметили за столом. – Куда нам до таких…
– Ещё бы! Мы честные грабители, – согласился Пьетро.
***
Старик откашлялся, перевёл дыхание и продолжал:
– В эту пору Джироламо приехал во Флоренцию. Он сразу поставил себя в независимое положение по отношению к Лоренцо Медичи, отказавшись явиться к нему с выражением почтения; Лоренцо пришлось уступить.
– Молодец, – сказал Пьетро. – Важно сразу показать, кто ты есть.
– Мало того, когда Лоренцо тяжко занемог, он призвал Джироламо, чтобы тот исповедал его. Однако Джироламо убеждал  Лоренцо возвратить флорентийцам свободу и отдать всё несправедливо приобретённое имущество; Лоренцо отказался, и Джироламо ушёл, не дав умирающему отпущения грехов.
– Ишь ты, – покачал головой Марио, то ли осуждая, то ли одобряя этот поступок.
– …Прошло немного времени, и Джироламо стал так любим народом, что его слушались более, чем раньше Лоренцо Медичи… Как он проповедовал, – с какой страстью, с каким чувством, как убедительно! – глаза старика блеснули. – «Всякое зло и всякое благополучие государства зависит от его главы, – говорил Джироламо. – Тираны неисправимы, ибо горды, ибо любят лицемерные похвалы, ибо не хотят возвратить обратно захваченное несправедливо. Они предоставляют общественное управление дурным чиновникам, склоняются на лесть, не выслушивают несчастных, не судят богатых… Богачи присваивают себе заработную плату простонародья, – ещё говорил Джироламо, – все доходы и налоги, а бедняки умирают с голода. Всякий излишек – смертный грех, так как он есть достояние бедных».    
И он не только говорил, но и действовал: когда большинство мест в Городском Совете досталось его друзьям, были приняты законы об освобождении заёмщиков от уплаты долгов, а затем был учреждён один-единственный заёмный банк, где с заёмщиков брали маленькие проценты, ссужая деньги на большой срок. Все прежние банкиры, бравшие большие проценты, были изгнаны из Флоренции.
Были приняты законы и против ненужной и вредной для дела Христова роскоши Церкви… «Изображение святых и мадонны яркими красками в живописных одеждах – разве это не грех? – убеждал нас Джироламо. – Надо любить их такими, какими они предстают на первых рисунках и изваяниях христиан – простыми, незамысловатыми, ибо важно не изображение, но смысл, заложенный в него…  
Ливни, землетрясения, град и бури призывают людей мира сего к покаянию, а они не хотят слушать; наводнения, эпидемии, страшные язвы, голод – всё это по очереди взывает: «Покайтесь!» — однако люди мира сего не внимают, – говорил Джироламо. – В Церкви не осталось ни на йоту любви; где же старые учители и старые святые, где христианская любовь, чистота минувших времён? – спрашивал он и сам же отвечал на свои вопросы: – Посмотрите на человека благочестивого, мужчину или женщину, в котором преобладает дух Божий. Посмотрите на него, говорю я, когда он молится, когда его согревает божественная красота, когда он кончает молитву: небесная прелесть светится в его лице, вид его уподобляется ангельскому».
Слова его падали, как семена на вспаханное поле, и прорастали добром в людских душах. Тысячи людей следовали его проповедям, и Флоренция преобразилась; Иисус Христос был объявлен её синьором…
– Вот что я тебе скажу, старик, – хорошо, что твоего Савонаролу вздёрнули, – прервал Марио этот рассказ. – Ведь на что он покусился? Богатства не нужны, роскошь не нужна, удовольствия под запретом, – живи себе в бедности, да читай молитвы? Да кому это понравится?.. Погляди на моё лицо, погляди на мою отрубленную руку, – палач поработал надо мной как раз за то, что я хотел получать удовольствия от жизни, а для этого мне нужны были деньги. И ты хочешь вместе с твоим