Spoudogeloion. История Европы в романах

проворчал папа. – Да, пожалуй, мне придётся поговорить с ним. Зови его сюда.
– …Поднимись и скажи коротко и внятно, чего ты хочешь, – сказал папа, когда Франческо, упав к его ногам, совершив положенный ритуал приветствия.
– Я слуга Господа, меня зовут Франческо. Я пришёл из Ассизи просить вашего благословения для моих братьев и сестёр во Христе.
– Ага, ты уже имеешь последователей! Так я и думал, – язвительно улыбнулся папа. – Сколько их у тебя: двадцать, тридцать, или уже перевалило за сотню?
– У меня три духовных брата и две духовные сестры, – спокойно ответил Франческо, не желая замечать издевательского тона папы.
– Сколько? Три брата и две сестры? – удивился папа. – И ты из-за пяти человек решился придти ко мне? В уме ли ты, сын мой?
– Каждая человеческая душа ценна и неповторима, – всё так же спокойно продолжал Франческо. – Наши души, как звёзды в небесах, – есть похожие, но нет одинаковых. И если погаснет хотя бы одна звезда, небо сделается темнее.
– Ты, наверное, сочиняешь стихи, – сказал Папа. – Признайся, ты поэт?
– Нет, я не сочиняю стихов, но люблю их, – ответил Франческо.
– Какие стихи ты любишь? О чём? – продолжал допытываться папа.
– Обо всём. О цветах, птицах, деревьях, о реках и ручьях, о небе и облаках, о Солнце и Луне, о людях и их чувствах, о Боге. Я не стараюсь запоминать стихи, но они сами приходят мне в голову, когда душа требует их, – ответил Франческо.
– Ты поэт, – то ли с осуждением, то ли с одобрением заключил папа. – А чем ты занимался в мирской жизни?
– Торговал сукном, потом хотел стать рыцарем, потом снова торговал сукном, – отвечал Франческо.
– Ты торговал сукном? – рассмеялся папа. – Рыцарем – это я ещё понимаю, но тебе ли торговать сукном? Ты странный человек, сын мой.
– Я шут Господа, – пояснил Франческо с застенчивой улыбкой. – Я веселю его своими выходками.
– Да ты, к тому же, дерзок. В сущности, мы все шуты Господа, только не признаемся в этом, а ты говоришь в открытую, – возразил Папа. – Не кажется ли тебе, что ты присвоил себе высокое звание безо всяких на то прав?
– Всё вышло само собой, – виновато сказал Франческо. – Порой мне не понятно, я ли шучу перед Господом или он шутит надо мной.
– Да, ты дерзок, – повторил папа, – но оставим это. Скажи, что ты проповедуешь, к чему призываешь? Каковы твои идеи?
– У меня нет своих идей и я не призываю ни к чему новому. Я всего лишь следую словам Спасителя, которые были обращены к его ученикам: «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха», – ответил Франческо.
– Значит, ты прославляешь бедность, – сказал папа. – А чем вы живёте – подаянием?
– Нет, работой. Мы стараемся не просить подаяние. Зачем искушать людей, – они думают, не мошенники ли перед ними?
– Ишь ты, – искушать! Христиане обязаны давать милостыню, не раздумывая, ибо если они подают только тем, кто действительно нуждается в помощи, то какая в этом заслуга?  Даже животные, не имеющие души, помогают своим попавшим в беду собратьям, – желчно возразил папа. – Дающий милостыню даёт её прежде всего для себя, чтобы доказать, что не имеет греха сребролюбия. А тот, кто берёт милостыню, пусть сам позаботится о своих грехах: если он просит во имя Христа, не имея в том особой нужды, он губит свою душу, – но тем более достоин жалости и сострадания… Так ты проповедуешь бедность? Это и хорошо, и плохо. Что ты на меня так смотришь?.. Хочешь знать, почему это плохо? Потому что Церковь всегда поддерживала, поддерживает и будет поддерживать богатых, ибо какая польза от бедных, и чем станет Церковь, если потеряет свои богатства, а вместе с ними могущество и влияние? Боюсь, что твоё подвижничество станет благим намерением, которое приведёт нас в ад. Не разрушишь ли Церковь, вместе того чтобы укрепить её?
Франческо, потрясённый до глубины души откровенностью папы, не знал, что ответить.
– Молчишь? Что же, ты можешь ничего не говорить: твоя душа – открытая книга, – улыбнулся папа. – Нет, ты, конечно, не причинишь зло Церкви, – ты не способен причинить зло кому бы то ни было. Но вот те, кто пойдут за тобою, – а я предрекаю, что таковых будут тысячи, – те, кто пойдут за тобою, не принесут ли они вред нашей матери Церкви? Молчишь?.. Не знаешь?.. И я не знаю… Но с другой стороны, – взгляд папы стал острым и цепким, – мне постоянно приходится слышать от моих кардиналов, что народ задавлен нуждой и хотел бы, чтобы презираемая ныне бедность была возведена на алтарь. Богатство сейчас не пользуется уважением, богатых ненавидят.
Ты любишь стихи, так я прочту тебе стихотворение, которое мне подросили недавно, оно называется «Богатый и нищий»:

Нищий стучится в окошко:
«Дайте мне хлебца немножко!»
Но разжиревший богач:
«Прочь убирайся отсюда!..»
Вдруг совершается чудо:
Слышится ангельский хор,
Суд беспощаден и скор.
Нищий, моливший о хлебе,
вмиг поселяется в небе.
Дьяволы, грозно рыча,
в ад волокут богача.

Брюхо набил себе нищий
лакомой райскою пищей –
у богача неспроста
слюнки текут изо рта.
Нищий винцо попивает,
бедный богач изнывает:
«Хоть бы водицы глоток!..»
...Льют на него кипяток.

А вот ещё острее; называется «Взбесившийся мир»:

Блуд и пьянство
в христианство
золотой привнес телец.
Мир разврата
в Тартар рухнет наконец.
Наши души
ночи глуше,
наши хищные сердца
осквернили,
очернили
Всемогущего Отца.

Блудодейство,
лиходейство,
воровство, разбой и мор!..
Мир греховный!
Суд верховный
грозный вынес приговор...

Есть подобные стихи и о Церкви, – особенно, о наших монахах и монастырях. Я не стану читать эти стихи, чтобы не вводить тебя в смущение… А недавно у меня было видение, – продолжал папа, – я увидел, как Латеранская базилика рушится: её колонны подламываются, а своды осыпаются. Но внезапно является кто-то в бедной одежде, – он растет и растет, достигает гигантских размеров и подставляет спину падающей базилике… Может быть, именно ты, Франческо, станешь защитником веры вместо рыцарства, потерявшего своё былое рвение. Твои ученики, добровольно принявшие обет бедности, смогут словом и делом доказать, что чистое служение Господу возможно. Возможно, это укрепит Церковь, а твои ученики сделаются её новыми апостолами. Вот  почему твоя проповедь бедности хороша… Что же, дерзай! – папа хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – Я даю тебе благословение, божий человек Франческо, и желаю тебе успеха в той миссии, которую ты на себя возложил.
– Мы можем создать общину? – спросил Франческо.
– Можете.
– И обитель для сестёр? – продолжал спрашивать Франческо.
– Можете.
Франческо явно хотел спросить ещё что-то, но не решался.
– Ну, говори, – улыбнулся папа. – Чего тебе бояться?
– Если мы будем служить Господу самостоятельно, по своему разумению, без чьей-либо помощи и чьего-либо вмешательства, нам понадобятся такие же права, как у священников, – ибо кто будет исповедовать и причащать нас и пришедших к нам, и отпускать наши грехи и грехи тех, кто придёт к нам?
– Ты хочешь получить право на совершение таинств и на отпущение грехов? Но такое право даётся, не считая священников, только тем, кто отправляется в Крестовый поход – освобождать Гроб Господень. Мои кардиналы вряд ли согласятся, если я предоставлю это право тебе, – папа призадумался, а после спросил: – На сколько лет ты просишь это  право?
–  Мне нужны не годы, а души для того чтобы привести их в рай, – отвечал Франческо.
– Да, твоя просьба необычна… Ну, хорошо, я постараюсь утвердить её в курии, – согласился папа.
– Благодарю вас, ваше святейшество, – Франческо низко поклонился и собирался удалиться, но папа остановил его:
– Послушай, святая простота, куда же ты идешь без документа, удостоверяющего моё разрешение?
– Мне довольно вашего слова, – сказал Франческо. – Мне не нужно бумаг. У меня вместо бумаг – Пресвятая Дева Мария, вместо нотариуса – Христос, вместо свидетелей – ангелы.
– Да, разумеется, – улыбнулся папа, – я забыл, с кем имею дело. С такими бумагами, с таким нотариусом и с такими свидетелями тебе не страшен земной суд. Ступай, божий человек, но смотри, никому не рассказывай, о чём мы здесь говорили, – пусть это останется нашей тайной.
– Я буду молить Господа, чтобы он не оставил вас, – горячо произнёс Франческо.
– Ступай, – махнул ему рукой папа. – Может быть, Бог уже пришёл ко мне вместе с тобою, – прошептал он, когда за Франческо закрылись двери.
***
Как ни сопротивлялся Франческо, но перед его отъездом Лия решила устроить прощальный ужин. Слухи о благосклонном приёме, оказанным папой молодому ассизцу, быстро распространились по Риму. Богатое угощение тоже сыграло свою роль, – Лия знала, чем привлечь гостей: громадный стол в парадном зале её дома был весь заставлен винами и закусками; здесь были и такие блюда, которые можно было попробовать лишь во дворцах знатных господ.
Франческо не притронулся к еде, но гости ели и пили с большой охотой, причём, лица духовного звания нисколько не отставали от мирян. Вскоре за столом начали рассказывать забавные истории вольного содержания. Один краснощёкий аббат поведал, как папа принял двух евреев, изо дня в день ходивших к нему. «Ходят они, ходят, к папе их не пускают, но они всё равно ходят, – рассказывал аббат. – Целый год так ходили, и, наконец, его святейшеству доложили об этих евреях. Заходят они в папские покои.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Вы папа?
– Мы папа.
Один из евреев достает из кармана какой-то листок:
– Вы кого-нибудь из этих людей знаете?
Папа смотрит в бумажку, а там нарисована «Тайная вечеря».
– Разумеется. Это наши святые: апостол Пётр, апостол Павел... А вот – Иисус... Да, я знаю их всех...
Другой еврей тоже достает из кармана какую-то бумажку:
– Тут мне от моих предков счет остался. Ваши тогда за обед не заплатили».
Гости встретили эту историю громким хохотом, – точно так же, как и другие подобные истории, которые, по мнению Франческо, были кощунством. Он чувствовал себя крайне неловко; к тому же, гости то и дело спрашивали его, в чём смысл служения бедности и косились на его нищенское одеяние. При этом все восторгались словам Франческо, а какие-то две пышные синьоры следовали за ним по пятам и непрестанно повторяли: «Пресвятая Дева, как это прекрасно! Вы открыли нам глаза, – о, боже, вы великий проповедник, такой же, как Иоанн Златоуст!». Не ограничиваясь восхвалением, эти синьоры норовили прижаться к Франческо, – одна справа, а другая слева, – и порой они зажимали его так сильно, что у него сдавливало дыхание.
Кардинал Ринальдо, тоже присутствовавший на ужине, вначале присматривался к Франческо с изрядной долей ревности, но убедившись, что тот далек от мирских соблазнов, перестал видеть в нём своего соперника. Кардинал настолько расслабился, что принялся полушутя, полусерьёзно нахваливать Франческо перед Лией:
– Какая твёрдость духа, какая стойкость у вашего земляка! Смотрите, эти две синьоры просто-таки из платьев рвутся, а он ухом не ведёт! Другой на его месте не устоял бы; вот что значит человек истинной веры и духовного призвания.
– Перестаньте, ваше высокопреосвященство, – недовольно сморщилась Лия. – Франческо смолоду избегал греха.
– Однако же вы были близки? – кардинал посмотрел на Лию.
–