Spoudogeloion. История Европы в романах

выпечены из теста! Это экспромт… Я такую свадьбу закачу, что и через сто лет в Ассизи будут помнить о ней!..
Наскоро переодевшись, Кларисса оставила Бону укладывать парадное платье в сундук, а сама побежала к своей сестре Агнессе. Младшие сёстры, Пененда и Беатриче, ушли с няней в церковь; Агнесса была одна и с нетерпением ждала Клариссу.
– Ну, что? Как тебе Гвидо Квинтавалле? – спросила она, едва Кларисса вошла в комнату.
– Так ты уже знаешь?  – удивилась Кларисса.
– Мне Бона рассказала, пока ты была у матушки с этим Гвидо. Быстро они тебя окрутили, – не успеешь оглянуться, как станешь синьорой Квинтавалле. А потом подойдёт и моя очередь, – но меня им не удастся окрутить: я скорее умру, чем выйду замуж, – возмущённо сказала Агнесса. – Если бы ты знала, как отвратительны мне мужчины, эти грубые, грязные, вечно жующие и пьющие скоты! Позволить, чтобы это животное взяло власть надо мною, приказывало мне, что делать; чтобы оно принуждало меня жить с ним, – да ещё рожать от него детей?! Ну уж, нет! Лучше я уйду в монастырь и посвящу себя Богу. Какая тихая, светлая, благостная жизнь в монастыре, а весь этот мерзкий, жестокий, мужской мир пусть останется за его стенами; внутри – рай, снаружи – ад!
– Тише, не кричи, – сказала Кларисса. – Я знаю, что замужество не для тебя. Но я тоже не пойду замуж. Я не пойду замуж за Гвидо Квинтавалле…
– Замуж за Гвидо Квинтавалле? – переспросила Агнесса. – А за кого ты хочешь выйти? А, я поняла!.. Но он же…
– Да, не все мужчины таковы, какими ты их себе представляешь, – перебила её Кларисса. – Есть такие, любить которых – большое счастье. Ах, милая сестрица, знала бы ты, что такое настоящая любовь! – Кларисса слабо улыбнулась и прочла на память:

Полна любви молодой,
Радостна и молода я,
И счастлив мой друг дорогой,
Сердцу его дорога я —
Я, никакая другая!
Мне тоже не нужен другой,
И мне этой страсти живой
Хватит, покуда жива я.

– «Сердцу его дорога», – повторила Агнесса. – Ты ему открылась?
– Нет, – вздохнула Кларисса, – но теперь откроюсь. Медлить больше нельзя: матушка назначила на воскресенье мою помолвку с Гвидо.
– Но ведь твой Франческо почти что монах. Про него разное говорят: кое-кто говорит,  что он живёт, как святой отшельник, но большинство – что Франческо связался с бродягами и разбойниками.
Кларисса невольно рассмеялась:
– И ты этому веришь? Франческо – бродяга и разбойник? Франческо?.. Никогда!
– Но верно, значит, что он святой отшельник, – как же тогда быть с твоей любовью? – спросила Агнесса.
– Вот это я и хочу выяснить, – сказала Кларисса. – Прямо сейчас, не откладывая… Я иду к нему, он живёт у Кривой речки. Ты пойдёшь со мной?
– Пойду, я не отпущу тебя одну в горы, – решительно ответила Агнесса. – Но если он откажет тебе, что ты будешь делать? До воскресенья осталось всего три дня.
– Я не вернусь домой. Или я стану женой Франческо Бернардоне, или… – Кларисса запнулась.
– Или?.. – Агнесса внимательно посмотрела на неё.
– Там видно будет, – ответила Кларисса. – Пойдём же скорее, пока здесь никого нет.
– Сейчас идём, я только возьму с собой что-нибудь из одежды, – Агнесса задумалась, а потом решительно сказала: – Нет, я ничего не буду брать. Я тоже не вернусь больше домой, – так уйдём же, как есть, в этих простых платьях и с пустыми руками.
***
Крестьяне, у которых работали Франческо и его товарищи, относились к ним по-разному. Франческо они жалели, считая его безобидным юродивым, человеком не от мира сего; слушая его речи о Боге и божьих заповедях, они вздыхали и говорили: «Да, это так. Воистину так. Оно, конечно, правильно». Женщины при этом тайком шептались: «А он ничего… Мог бы хорошую девушку взять за себя. Такой молоденький, бедняжка, и вот вам… Ох, грехи наши тяжкие!».
Филиппо крестьяне почему-то побаивались – возможно, из-за его постоянно сурового вида и привычки изъясняться резко и коротко, по-военному. Но к нему же они шли за советом, стараясь запомнить слово в слово, что он говорил, и переспрашивая, если чего-нибудь не понимали.
Паоло крестьяне невзлюбили. Они настороженно воспринимали всё, что от него исходило, – дельные, подкреплённые знанием законов советы Паоло по житейским вопросам и по тяжбам, которые были у крестьян, они выслушивали так, будто искали здесь какой-то подвох. За глаза они называли Паоло «грамотеем» и «законником», что имело для них особое значение, не очень хорошее, близкое к таким понятиям, как «хитрость» и «мошенничество».
Зато к Сабатино крестьяне относились запросто, по-свойски. Они подтрунивали над ним, отпускали шуточки насчёт его полноты и явного интереса к женщинам, но больше всего их веселила страсть Сабатино к вкусной и обильной еде. Как он ни старался избавиться от чревоугодия, у него ничего не получалось: стоило Сабатино увидеть тушёную свиную ножку или варёную телячью грудку, или жареную баранью лопатку, или запечённый куриный окорочёк, или копчёную гусиную шейку, – он терял голову и мгновенно забывал о воздержании и посте.
Тайком от Франческо крестьяне соблазняли Сабатино, чтобы вволю посмеяться над толстяком.
– Эй, монашек, смотри, что мы принесли, – шептали ему, показывая завёрнутую в холстину телятину в можжевельнике.
Сабатино сглатывал слюну, сердито отворачивался и продолжал собирать виноград.
– У-у-у, как пахнет! – сладостно говорили соблазнители. – А вкус какой: свежая нежнейшая телятина, только что приготовленная, еще тёплая, – а к ней хлебушек прямо из печки, и сыр, на котором тает слеза, и молодое винцо. Неужели не попробуешь? Не бойся, никто не увидит, твои друзья пошли за пустыми корзинами. Ну, съешь хоть кусочек, ну, выпей хоть глоточек! Выпей за наше здоровье, не обижай нас, – тут и греха-то никакого нет, ведь мы тебя наняли на работу, и, стало быть, мы твои хозяева. А хозяева обязаны кормить и поить своих работников, – так исстари заведено, так повелел Господь; не станешь же ты нарушать то, что установлено Богом?
– Да, правда, – начинал сдаваться Сабатино. – Франческо рассказывал нам притчу о работниках на винограднике. Помнится, хозяин с ними хорошо расплатился, даже с теми, кто пришёл последними. Вот, не помню только, дал он им покушать или нет?
– Само собой, дал, – убеждённо говорили крестьяне. – И покушать, и выпить. Хороший хозяин не оставит работника голодным, – кому нужен голодный работник, он и трудиться-то не сможет.
– Получается, что я просто обязан съесть эту телятину, хлеб и сыр, и запить кувшином доброго винца, – почёсывая голову, заключал Сабатино. – В былые времена, когда я сам был хозяином, работавшие на меня люди не знали недостатка в еде и питье: как-то раз я поставил грузчикам, перетаскавшим мои товары на корабль, целых две бочки отличного  вина!
– Вот, видишь, – говорили крестьяне, – ты был правильный хозяин. И мы тоже правильные хозяева, – так неужто ты откажешься от нашего подношения? Ах, какая телятина, ах, какой сыр, ах, какой хлебушек, – а винцо какое в этом году!
– Давайте сюда! – поспешно отвечал Сабатино, забирая всё, что ему принесли. – Ух, как вкусно! – мычал он через мгновение, жадно пережёвывая мясо. – Ах, какое наслаждение!
– Ешь, ешь, монашек, – покатывались со смеху крестьяне. – Ей-богу, ты настоящий монах! Видели, знаем…
Не замечавший подвоха Сабатино наслаждался едой и вином, вздыхая, чмокая губами и закатывая глаза к небу…
Едва он заканчивал свою трапезу, крестьяне продолжали комедию.
– Смотри, толстячок, – толкали его в бок, – смотри, какая милашка идёт, – вон она, несёт на голове корзину с виноградом! Какие бёдра, какие ноги, какая грудь! Из-под платка выбиваются кудряшки, а глаза, как две маслины, – и как блестят! А губы пухленькие, сладенькие, – вот бы впиться в них поцелуем… Это Анита, её не повезло с мужем, – бедняга и месяца не протянул с нею, такими жаркими были её ласки, – но зато она теперь может сама выбрать себе дружка. Хотел бы ты провести с ней часок? Это легко можно устроить.
– Тьфу на вас! – плевался Сабатино. – Господи превеликий, святые угодники, спасите и сохраните меня от греха. Изыдите, бесы, замолкни, сатана!
– Чего ты ломаешься? Такой здоровый крепкий мужик, как ты, должен желать женщину, – продолжали подталкивать его крестьяне. – Поди, в прошлой жизни много их у тебя было?
– Что было, то было, – соглашался Сабатино. – Я умел найти подход к дочерям Евы; от того и не женился, что не мог остановиться на одной женщине. Но с этим покончено, больше я не грешу.
– Брось, – говорили крестьяне, – знаем мы вас, монахов… Ты хочешь быть святее всех? Это, брат, гордыня, – наш сельский священник тебе растолкует, коли своим умом дойти не можешь. Свят не тот, кто не грешит, а тот, кто согрешив, покается.
– Верно, – кивал Сабатино, – Франческо тоже так учит.
– Ну, так чего же ты ждёшь? – удивлялись крестьяне. – Иди к Аните, поговори с ней, полюбезничай, и она тебе не откажет. А хочешь, мы замолвим перед ней за тебя словечко? Уж она тебя пожалеет, бедолагу.
Сабатино начинал кряхтеть и мяться:
– Франческо должен скоро вернуться…
– Успеешь, если по-быстрому, – говорили крестьяне. – Иди, что ли? Чего сидишь, как пень.
И Сабатино опять сдавался, и шёл к Аните. Она привечала его, а крестьяне стояли возле сарая, где закрылись Сабатино с Анитой, прислушивались, отпускали солёные шутки и смеялись в кулак:
– Ай да, толстячок, ай да, монашек!..
В конце концов, Франческо узнал о проделках Сабатино. Вечером у костра, в окружении своих друзей Франческо завёл разговор о грехах, коими дьявол искушает душу человека.
– Братья, есть восемь грехов, которые касаются наших чувств и которых мы должны опасаться более всего, – сказал Франческо. – Грехи эти: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. Первый из них, чревоугодие, есть корень зла, ибо оно вызывает рост остальных грехов. Кто постится, кто презрел страсть к еде, то поборет и другие страсти; кто поддался чревоугодию, тот беззащитен перед другими страстями. От этого в Писании сказано: «Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством». А что такое чревоугодие? Оно бывает двух видов: чревобесие и гортанобесие. Чревобесие – это обжорство; гортанобесие – лакомство, услаждение гортани.
– Слышишь? – Филиппо хлопнул Сабатино по спине. – Бесы проникли в твоё чрево и в твою гортань.
– Господи, господи, господи, – вздыхал и крестился Сабатино.
– Да, бесы проникают в нас, когда мы поддаёмся чревоугодию, – продолжал Франческо. – А между тем, постом и воздержанием мы можем их изгнать, чтобы спастись от более тяжких грехов. Недаром за чревоугодием следует блуд, – тот, кто предаётся чревоугодию, и в особенности любит мясную пищу и вино, растит  в себе похоть и готовит себя для блуда. Блуд так силён, что найдёт себе выход, – не счесть, сколько у него форм. Блуд – это самая дьявольская из всех наших страстей, ибо он преисполнен такого соблазна, что Адам с Евой предпочли ему райское блаженство. Дьявол знал, чем увлечь людей, на что они способны променять самого Бога. Но блуд и есть дьявол, потому что за его прелестью скрывается обман, – не верьте обещаниям дьявола, он обманет вас. Далее, – тот, кто постится и подавляет блуд, тот смиренен и кроток, но кто поддался чревоугодию и блуду, тот гневен, тщеславен и