Spoudogeloion. История Европы в романах

я всегда старался, чтобы ему жилось хорошо, лучше, чем мне в его годы, – а как я жил в молодости, как со мной обращался мой отец, могут рассказать старики, находящиеся в этом зале.
– Да, старый Бернардоне был суров и не терпел неповиновения, бедному Пьетро приходилось туго, – подтвердили из зала.
Епископ кивнул:
– Продолжай, Пьетро.
– Вот я и говорю, – я был чересчур мягок со своим сыном, и от этого теперь мои беды, – вздохнул Пьетро. – Но я надеюсь, что ещё не поздно всё исправить. Я хотел обойтись домашними средствами, однако, воспользовавшись моим отсутствием, он бежал из дома. Я разыскал Франческо и убеждал его вернуться, но он вёл себя грубо и дерзко. К тому же, он постоянно ссылается на Господа нашего и утверждает, что действует по его воле. Я же считаю, – а кроме меня, и многие наши горожане, – что это сумасбродство и гордыня.
– Правильно, Пьетро! – крикнули из зала.
– Тише! – епископ стукнул посохом по полу.
– Ваше преосвященство, верните мне сына, пока не поздно. Только вы можете его образумить, – твёрдо проговорил Пьетро, переждав шум. – Мои требования разумны, справедливы и законны. Клянусь распятием, я не накажу сына за то зло, которое он мне причинил. Если он исправится, возьмётся за ум и будет помогать мне в делах, как прежде, я прощу его и забуду все обиды,
– Ты всё сказал? – спросил епископ.
– Всё, ваше преосвященство, – поклонился Пьетро.
– Хорошо, а сейчас послушаем твоего сына. Франческо, выйди на середину, – позвал епископ.
Франческо встал на указанное место. Он был бледен, но решителен, его глаза лихорадочно блестели. Облизнув пересохшие губы, он сказал:
– Ваше преосвященство, я полностью признаю свою вину. Да, я виноват перед моим отцом, – я плохо отплатил ему за заботу обо мне, за моё воспитание, за то внимание, которое он мне оказывал. Он был хорошим отцом и я всегда буду вспоминать его по-доброму.
– Ты говоришь так, будто я уже умер, – бросил Пьетро.
– Хочу лишь заметить, что он напрасно обвиняет меня за уход к рыцарю Гвалтьеро. Я отправился к этому рыцарю вовсе не за приключениями и не за лёгкой добычей. Я сам хотел стать рыцарем, то есть воином Господним, – сражаться за Господа, за нашу веру, защищать слабых и помогать несправедливо обиженным. Когда же я обнаружил, что мессир Гвалтьеро, хотя и является рыцарем, но служит иным целям, я ушёл из его отряда, – а вместе со мной мои друзья, Джеронимо и Клементино. Они здесь, в зале и могут подтвердить мои слова.
– Видит Бог, это так! Гореть мне в аду, если это неправда! – раздались голоса Джеронимо и Клементино.
Епископ кивнул.
– Также напрасно мой отец указывает на то, что без меня ему некому помочь, некому поддержать его в старости, некому продолжить его дело, – мягко возразил Франческо. –  Мой младший брат Анджело имеет склонность к торговым делам и не помышляет о других занятиях. Он будет помощником отцу, – он уже сейчас ему помогает, – а в будущем, если на то будет отцовская воля, станет преемником всего нашего дела.
– Сравнил карася со щукой, – сказал Пьетро.
– Дай ему досказать. Тебя мы слушали, не перебивая, – укоризненно заметил епископ
– Ты ещё упрекнул меня за то, что я говорю так, будто ты уже умер, – повернулся Франческо к отцу. – Прости, но ты действительно умер для меня, отныне я принадлежу Отцу Небесному. Иисус призывал: «Оставь отца своего и мать свою, и ступай за Мною, если хочешь служить Мне». Я поступаю по его приказу. Это не сумасбродство и не гордыня, я всегда стремился к Богу всем сердцем, а теперь жить по-другому просто не могу. Отныне я иду за Иисусом; я не сверну с этого пути.
– Неблагодарный! – воскликнул Пьетро, задыхаясь и разрывая на себе воротник. – Я лишу тебя наследства, я отниму у тебя всё, что дал! Я продам твоего коня, твоего Сарацина, – нет, лучше я подарю его Анджело! Я всё отберу у тебя!
– Правильно! Пусть Франческо останется голым, если бросает своего отца! Пусть останется голым, пусть попробует! – закричали в зале.
– Тише, тише! – епископ снова постучал по полу. – Ты закончил? – спросил он Франческо.
– Да, ваше преосвященство, – ответил Франческо, вздрагивая, как от холода, но прямо и ясно глядя в глаза епископа. – Я сказал всё как есть, – как я это понимаю и чувствую.
Епископ задумался, народ в зале напряженно ждал его решения.
– Из того, что я здесь услышал, я решил следующее, – громко и отчётливо проговорил епископ. – Ты, мессир Пьетро, не имеешь права мешать сыну следовать по пути, назначенному Господом, – посему отступись от своих намерений. А ты, Франческо, если и вправду хочешь следовать за Господом, откажись от всего земного. Такова Божья заповедь.
– Верно! Очень хорошо! – раздались возгласы в зале. – Пусть от всего откажется! Пусть останется голым! Вот, вот, пусть останется голым!
– Вы хотите, чтобы я остался голым?! – сверкнув глазами, вскричал Франческо. – Что же, смотрите, – и он стал срывать с себя одежду.
– Не надо! – крикнула синьора Фульгенция, сидевшая на первой скамье. Она была старой девой, известной в Ассизи своей застенчивостью, равно как и необыкновенным целомудрием.
Франческо снял верхнюю одежду и остался в одних штанах.
– Боже святой, не надо! – в ужасе воскликнула синьора Фульгенция, закатывая глаза.
Франческо снял штаны и остался совершенно нагим.
– Возьми это, – сказал он, бросив одежду потрясённому Пьетро. – Я отказываюсь от всего, что ты мне дал. Теперь я полностью принадлежу Богу.
Зал замер. В тишине раздался стук упавшего тела – синьора Фульгенция, не выдержав такого зрелища, свалилась в обморок. Тогда толпа закричала, захохотала, а молодёжь захлопала в ладоши.
Епископ встал с кресла, подошёл к Франческо и прикрыл его наготу своей мантией.
– Ну, вот, ты нищим вступаешь в служение Господу, – сказал епископ. – Тебе будет непросто, но я буду молиться, чтобы Бог помог тебе.
Пьетро стоял, как оглушённый. До последнего момента он верил, что ему удастся вернуть Франческо, – и вот теперь всё пропало!

Госпожа бедность

Франческо поселился у Кривой речки, в хижине, где ему открылась  истина, –  однако он не ожидал, что так скоро найдёт себе собратьев, также желающих жить в уединении и бедности. Одним из них был разорившийся купец Сабатино, который после потери всего своего состояния подумывал о самоубийстве, но узнав об уходе Франческо от мира, предпочел завязать верёвку не на шее, а на поясе, то есть сделаться отшельником. «Терять мне нечего, и уж коли бедность сама пришла ко мне, то лучше принять её, чем звать смерть, от которой всё равно не уйти. Повеситься-то я всегда успею», – решил Сабатино и присоединился к Франческо.
Третьим их братом стал рыцарь по имени Филиппо, вернувшийся из Крестового похода. Поскольку поход был неудачным, рыцарю по возвращении домой пришлось продать последнее имущество для того чтобы рассчитаться с долгами. Хуже всего, что пришлось отдать кредиторам родовой замок, построенный ещё при Карле Великом. Ничего, что замок обветшал и главная башня его обрушилась, – он был семейной гордостью, он был славой семьи. Продав его вместе с могилами предков, Филиппо почувствовал себя предателем, недостойным носить семейное имя. Вначале он хотел постричься в монахи, но монастыри были переполнены: в это нелёгкое время много было лишившихся средств к жизни. Тот, кто не мог внести хотя бы малую лепту в монастырскую казну, был для монастыря обузой, а рыцарь, к тому же, ничего не умел делать, – он ничего не знал, кроме военного искусства, и ничем не мог быть полезен монахам.
У Филиппо осталось три пути: стать бродягой, стать разбойником, или умереть. Первый путь запрещала рыцарская честь; второй был возможен, так как многие рыцари теперь занимались разбоем, но в душе Филиппо сильны были религиозные заповеди, запрещавшие разбой. Третий путь, то есть смерть, был ужасно обидным; одно дело – принять смерь в праведном бою, другое дело – умереть под забором, как бездомный пёс. Тем не менее, бедный рыцарь был уже близок к смерти, когда услыхал про Франческо. Возблагодарив Господа за то, что он отверз ему очи, Филиппо пришёл к Франческо и был принят в братство отшельников.
Судьбы этих собратьев, купца и рыцаря, не особенно удивили Франческо, но вот судьба ещё одного брата была поразительной. Им был молодой юрист Паоло, блестяще окончивший Болонский университет и удачно начавший свою карьеру в Перуджи. Вообще, юристы, подвизавшиеся в Умбрии, не отличались глубокими знаниями юриспруденции. Ремесло юриста передавалось по наследство точно так же, как любое другое ремесло, и держалось на опыте, а не на знаниях. Глава юридической гильдии в Перуджи не знал даже основ права, не имел представления о римских, франкских, каролингских и прочих кодексах; плохо разбирался он и в современных законах. Судебные дела он вёл исходя из незыблемого принципа выгоды: кто получал наибольшую выгоду от данного дела, тот и был прав. Если обе стороны получали одинаковую выгоду в случае выигрыша дела, юрист обращался к мнению властей и почтенных горожан. В чью пользу они высказывались, тот и добивался успеха. При таком подходе люди бедные и незнатные не могли найти правду в суде, но ведь суд существует не для того, чтобы искать в нём правду, – суд существует для поддержания установленного порядка. Поскольку этот порядок держится на превосходстве высшего сословия над низшим и само благоденствие высшего сословия основано на таком превосходстве, то суд должен действовать исключительно в интересах высшего сословия, – это было понятно каждому человеку, непредвзято относящемуся к данному вопросу.
Молодой болонец, прибыв в Перуджи, рьяно взялся за дело; вскоре он заткнул за пояс всех местных юристов. Он с лёгкостью разбирал самые запутанные и кляузные дела и так представлял их в суде, что решение суда было предопределено, – судьи просто не могли принять иное решение. При этом Паоло действовал в строгом соответствии с законом, искусно связывая его с понятием о справедливости и здравым смыслом.
Болонец прибыл в Перуджу как раз в то время, когда постоянные судебные победы людей богатых и облечённых властью вызвали растущее недовольство граждан, не принадлежавших к избранному кругу. Не находя поддержки в суде, последние преисполнились недобрыми замыслами против существующего порядка. Следовательно, во имя сохранения спокойствия в обществе надо было хотя бы изредка принимать решения в пользу людей низшего сословия, – однако судьи не способны были на это, ибо сами относились к сословию высшему. Но молодой болонец использовал законы как раз для защиты людей низшего сословия, – из лучших побуждений, для сохранения всё того же спокойствия в обществе. И тут молодость сыграла с ним дурную шутку: он увлёкся и всерьёз стал полагать, что может устанавливать новые правила судопроизводства. Это была ошибка – пока люди из низшего круга выигрывали ограниченное количество дел, власти не вмешивались в деятельность болонца, однако стоило ему перейти некую черту, как власть переполошилась. В самом деле, если плохо было не давать никаких уступок низшему сословию, то ещё хуже было дать ему слишком большие уступки, ибо в таком случае низшее сословие сравнялось бы с высшим.
Болонцу сделали неофициальное, но внятное