Spoudogeloion. История Европы в романах

взъерошила его волосы и поцеловала в лоб. – Но замуж за тебя я не пойду; я уже была замужем, – ничего хорошего.
– Сравнила, – сказал Франческо. – Твой старый муж, – и я!
– Да, ты был бы не просто мужем, но любимым мужем, но я вовсе не желаю взвалить на себя обязанности жены, а тем более, матери, – возразила мадонна. – Мои подруги, которые вышли замуж почти одновременно со мной, теперь превратились в старух. Им ещё нет двадцати пяти, но они одряхлели и состарились от частых родов; их извели постоянные заботы по дому; они стали сварливыми и злыми от проделок своих мужей. А посмотри на меня, – она откинула одеяло, – кто скажет, что я не стройна, не красива, что я не подобна богине любви? А моя кожа? Погладь её, – чувствуешь, какая она шелковистая, упругая и гладкая? Все мужчины нашего города сходят от меня с ума, – а кто из моих замужних подруг может похвастаться тем же?
– Но разве ты не хочешь иметь детей? Что может быть важнее этого для женщины? Разве не в этом её главное предназначение, установленное Господом? – спросил Франческо.
– Дети? – переспросила Лия. – Да, мне хочется иметь детей, но не сейчас. Когда-нибудь, позже…
– Смотри, чтобы не было слишком поздно, – сказал Франческо.
Мадонна засмеялась:
– Ты говоришь, совсем как моя мать: она тоже убеждает меня выйти во второй раз замуж и рожать детей, пока не поздно. Однако у меня есть и другая наставница – моя тётка. Ты не поверишь, но она вышла замуж, когда ей было уже под сорок, а в сорок три родила двойню. До этого тётушка вела развесёлую жизнь, в которой было много мужчин; последний любовник был на двадцать лет её моложе. Теперь она заделалась ханжёй, не вылезает из церкви и всё время талдычит о нравственности, – но я сомневаюсь, что она сильно переменилась. Кто знает, не грешит ли она тайком и не наставляет ли рога мужу? Я почему-то не верю в воскрешение её души.
– Прекрасная наставница, – усмехнулся Франческо.
– Нет, нет, нет, – затрясла головой Лия. – Ты меня не так понял. Я говорила лишь о том, что она родила на пятом десятке лет. Возможно, и я обзаведусь ребёнком в этом возрасте, но до тех пор я хочу пожить в своё удовольствие. Я тебе рассказывала о венецианских куртизанках? Где ещё женщина может быть такой же свободной, где ещё её так обожают и боготворят?
Франческо вздохнул, встал с кровати и стал одеваться.
– Куда ты? – спросила мадонна. – Ты уже уходишь?
– Да, пора. Мне надо сверить торговые счета, да и мать просила меня не задерживаться, – ответил Франческо, избегая взгляда Лии.
Она поднялась вслед за ним и обняла его:
– Ты расстроился?
– Если Богу было бы угодно, мы могли бы прожить долгую счастливую жизнь вдвоём, – сказал он.
– Если бы Богу было угодно, – повторила мадонна и прибавила. – Но Бог не желает этого. У тебя свой путь в жизни, а у меня – свой.
– Да, мой путь хорош, – вздохнул Франческо, – с утра до вечера я не вылезаю из конторы, а ночью проверяю счета. Сказать по правде, всё это начинает мне порядком надоедать.
– Ты больше не хочешь быть богатым и знаменитым купцом? Бедный мальчик, – Лия шутливо погладила его по щеке.
– Мне кажется, я взрослею, – ответил он. – Я игрался в купца, игрался в рыцаря, но чувствую, что время игр прошло.
– Милой мой, – Лия поцеловала его. – Поверь мне, что всё у тебя будет хорошо.
***
Франческо проснулся рано и с трудом открыл глаза. Голова у него разламывалась, тело ломило так, будто его всю ночь молотили на току, горло жгло и щипало, так что больно было глотать. С кряхтением поднявшись с постели, Франческо кое-как принялся одеваться. Он не мог сегодня остаться дома: отец уехал на неделю, а из Рима должен был прибыть синьор Сильвио для покупки очередной партии сукна.
Жадно выпив полкувшина воды, Франческо вышел на улицу и поплёлся в контору. Утро было мрачным и сырым, под ногами хлюпала грязь, образовавшаяся после выпавшего вчера мокрого снега. Дым от печных труб стелился над городом, заполняя его едким запахом непросушенного, плохо горевшего хвороста. По дороге к конторе Франческо повстречал мальчишку из числа своих обидчиков и, сморщившись, подумал, что тот опять начнёт дразнить его. Однако мальчишке было не до него, – он спешил куда-то по своим делам и только бросил на Франческо презрительный взгляд.
У конторы уже стоял синьор Сильвио.
– Опаздываете, молодой человек. Долго спите, – сказал он с крайне недовольным видом. – Дневная стража сменила ночную полчаса назад и городские ворота давно открыты. В эту пору все порядочные люди работают, как велел нам Господь, а спят одни бездельники.
– Виноват, синьор Сильвио, – прохрипел Франческо, – но я немного заболел: простыл, видно.
– Эх, юноша, мне бы ваши болезни! – перебил его синьор Сильвио. – Я насквозь болен, но не жалуюсь и не опаздываю на важные встречи. Впрочем, если разговор со мной вам в тягость, я могу и уйти, – он повернулся, показывая, что уходит.
– Извините, синьор Сильвио, – схватил его за рукав Франческо. – Я весь к вашим услугам. Пойдёмте на склад, я покажу вам сукно…
Когда они вышли со склада, площадь заполнилась народом. Торговцы мелким товаром раскладывали его на лотках, лавочники сняли засовы с дверей и отворили свои заведения.
– Видите, все люди трудятся, никто не бездельничает,  – проворчал синьор Сильвио. – А вы спите до полудня. Да и сукно у вас нынче не очень хорошее, – где вы такое взяли? Десять сольдо, – и ни гроша больше!
– Помилуйте, синьор, – запротестовал Франческо, откашлявшись и с трудом глотая, – это такое же сукно, какое вы брали у меня в прошлый раз, и его ровно столько же, сколько вы брали. Тогда вы заплатили нам четырнадцать золотых сольдо.
– Нет, это сукно хуже, – упрямо сказал синьор Сильвио. – Мне ли не знать, каким бывает сукно, – я им торговал, когда вас ещё на свете не было.
– Клянусь муками Спасителя, это сукно такое же, как в прошлый раз, – Франческо перекрестился. – Клянусь святым Иеронимом, у нас честная торговля, мы никогда не обманываем покупателя, – а тем более, такого уважаемого покупателя, как вы, синьор Сильвио.
– А я клянусь слезами Богородицы, что нынешнее сукно хуже прежнего, и я не дам за него больше десяти золотых сольдо, – продолжал упираться синьор Сильвио. – Я и в прошлый-то раз переплатил, а уж в этот переплачивать не собираюсь.
– Нет, это я отдал вам, уважаемый синьор Сильвио, в прошлый раз сукно по дешёвке, себе в убыток, – возразил Франческо. – Отец после сильно ругал меня за это.
– Какое мне дело до того, что вас ругал отец? – возмутился синьор Сильвио. – Не могу же я из-за того, что вас ругает отец, покупать у вас сукно втридорога?
– Да пусть отец меня совсем убил бы, но я отдал бы вам сукно даром, если хотите знать, – просипел Франческо, утирая нос. – Разве я не говорил вам, что вы для меня учитель в торговых делах и образец для подражания, которому я всей душой хотел бы следовать?
– Э, нет, молодой человек, на такие штуки вы меня не возьмёте! – погрозил ему пальцем синьор Сильвио. – Не пойму, как вам удалось это тогда, но сегодня я на вашу удочку не попадусь.
– На удочку? Боже мой, синьор Сильвио, о чём вы говорите! – воскликнул Франческо, вытирая слёзы на глазах. – Известно ли вам, что о вас ходят легенды в Умбрии? Не только в Ассизи, но даже в Перудже рассказывают о вашей находчивости, предприимчивости, изобретательности, о вашем непревзойдённом умении вести торговлю. Я слышал это собственными ушами, когда был в плену у перуджинцев. Говорят, что вы поставляете сукно самому святейшему папе, он не берёт его ни у кого, кроме вас.
– Да, это правда, – кивнул синьор Сильвио, смягчившись. – А я и не знал, что так известен в Умбрии.
– Вы?! – изумился Франческо. – О, вы чересчур скромны, синьор Сильвио! Как для рыцарей святы и велики имена славных участников первого Крестового похода – графа  Раймунда Тулузского, князя Боэмунда Тарентского и его племянника Танкреда, братьев Готфрида Булонского, Эсташа Булонского и Балдуина Булонского, графа Роберта Фландрского, графа Роберта Нормандского, графа  Стефана Блуаского и Гуго Вермандуа, сына Анны Киевской и младшего брата короля Франции, – так для людей торгового сословия велико ваше имя, синьор Сильвио! Поверьте, я был в рыцарях, я знаю, что говорю.
– Вы преувеличиваете, молодой человек, – скривил рот в некое подобие улыбки синьор Сильвио.
– Нисколько! – запротестовал Франческо. – Вы очень уважаемый человек в Умбрии, а уж как вас уважают в Риме, я и представить не могу.
– Но всё же четырнадцать золотых сольдо, – это слишком много за ваше сукно, – пробормотал синьор Сильвио, явно начиная сдаваться.
– Да нет же синьор! Оно стоит гораздо дороже, и я буду не я, если вы не продадите его в Риме с хорошим барышом, – Франческо хотел сказать ещё что-то, но тут рядом послушался гнусавый голос нищего:
– Подайте ради Христа, сколько сможете, добрые люди. Хотя бы на кусок хлеба…
Франческо в бешенстве обернулся к нему. Это был местный пьяница, вечно выпрашивающий деньги на выпивку.
– Пошел вон, дурак! – закричал Франческо. – Ты не видишь, мы заняты делом?!
Нищий проворчал что-то себе под нос и побрёл по площади.
– В Ассизи разве нет законов, запрещающих нищим попрошайничать, где придётся? – спросил синьор Сильвио. – В Риме они могут просить милостыню лишь в определённых местах.
– Нет, у нас им дозволяется попрошайничать повсюду, но только если они не мешают добропорядочным горожанам и не пристают к ним, – ответил Франческо. – Этот бродяга пропил последние остатки ума, коли осмелился встрянуть в наш разговор.
– Вы, ассизцы, слишком добры к подобному отребью, – назидательно заметил синьор Сильвио. – Вот немцы, как я слышал, с ними не церемонятся: хватают и посылают в чёрные работы. А кто не желает, – тех вешают вдоль дорог для назидания остальным.
– Да, немцы – молодцы… – протянул Франческо, провожая нищего взглядом. – Так что, почтенный синьор Сильвио, вы берёте наше сукно за четырнадцать сольдо?
–  Что с вами поделаешь, беру, – сказал синьор Сильвио, а его лицо снова стало недовольным. – Из-за своей доброты я всегда терплю убытки.
– Когда прикажете получить деньги? – спросил Франческо.
– Придётся подождать. Не думаете ли вы, что я ношу такие деньги с собой? – сказал синьор Сильвио. – Мой зять и слуга ждут меня на постоялом дворе. Деньги, как всегда, у них под охраной.
– Да, ваш зять, я помню, – улыбнулся Франческо. – Так я не прощаюсь с вами?
– Я скоро буду, – кивнул синьор Сильвио и ушёл.
Франческо убрал расчётную книгу, вытер лоб и тяжело вздохнул. Облокотившись о стену дома, где была контора, он принялся рассматривать площадь. Нищий пьяница по-прежнему шатался по ней, выпрашивая подаяние. Он был грязен и оборван, торговцы гнали его прочь столь же грубо, как прогнал Франческо.
«А чем он хуже меня и всех этих людей? – вдруг подумалось Франческо. – Его жизнь пуста, бессмысленна и убога, – а наша лучше? Или всё дело только в деньгах и положении в обществе? Если бы меня попросили дать деньги от имени какого-нибудь знатного господина, я бы не отказал. А этот нищий попросил меня Христа ради, и я прогнал его…  Да, он пьёт и попрошайничает, а мы торгуем и наживаем деньги, – не знаю, что хуже… Где у нас Бог; есть ли он  у нас?».
Повинуясь внезапному порыву, Франческо достал из кошелька горсть