Spoudogeloion. История Европы в романах

Бернардоне это не какая-нибудь захудалая лавчонка, но солидное предприятие! Скажу, не хвастаясь, что даже наибогатейший и благороднейший синьор не отказался бы от этой лошадки; сам герцог позавидует тебе.
– Отец! – выдохнул Франческо. – Я всегда мечтал о подобном коне, но наяву он даже лучше, чем представлялся в мечтах. Как его имя?
– «Сарацин», – и своё имя он получил недаром: это чистокровный арабский жеребец. Ты знаешь, что такое настоящий арабский конь? Не смотри, что он невысок, зато никто не сравнится с ним в выносливости: он может пробегать по сто миль в день, и так пять – шесть дней подряд. Арабские кони отличаются крепким здоровьем и долголетием; они резвы и красивы.  Один знатный господин, хорошо разбирающийся в лошадях, говорил мне: «Арабская лошадь – самое умное, красивое и благороднее создание в мире, единственный ее недостаток – слишком хорошая память, потому что она делает лошадь чересчур самостоятельной и независимой от воли всадника».
– Я сумею подружиться с Сарацином! – уверенно сказал Франческо. Он подошёл к жеребцу и принял от слуги уздцы.
– Осторожнее, синьор! Дайте ему привыкнуть к вам! – воскликнул слуга.
– Ничего, мы подружимся, – Франческо дунул коню в морду и зашептал что-то ему на ухо.
– Синьор, осторожнее! – повторил слуга, но Пьетро погрозил ему, чтобы он не мешал Франческо.
– Арабские лошади – это самое ценное богатство сарацинов. Под страхом смертной казни они запрещены к продаже в другие земли, а особенно – к христианам. Однако деньги делают чудеса: нет таких законов, которые устояли бы перед силой денег, – продолжал Пьетро, улыбаясь. – Евреи хорошо это знают, поэтому ценят деньги превыше всего, но и мы кое-чего понимаем в силе денег. Не буду говорить, сколько золота я отдал за Сарацина, скажу лишь, что он проделал долгий путь, пока попал в Ассизи. Его трижды перепродавали: вначале некий араб продал его грекам как испанского полукровку, якобы взятого в бою у крестоносцев; затем греки продали этого коня венецианцам, по своему обыкновению, а уж венецианцы продали его мне. Знаешь ли, сынок, на свете нет ничего невозможного для того, у кого есть большие деньги.
– Хороший конь, хороший! – говорил, между тем, Франческо, гладя коня и угощая его хлебом с солью, поднесённым слугой. – Сарацин, Сарацин! – вдруг Франческо запрыгнул на спину лошади и крепко схватился за поводья.
– Боже великий! Святые угодники! Что вы делаете, синьор?! – в страхе закричал слуга. Невольно вскрикнул и Пьетро, а Франческо пустил коня вскачь, успев крикнуть напоследок: – Ничего, мы с ним подружимся!..
– Ну, отчаянный у вас сын, – покачал головой слуга.
– Парень хоть куда, удался на славу, – довольно пробурчал Пьетро и трижды постучал по деревянным дверям конюшни, чтобы не сглазить…
Чудом не растоптав и не помяв прохожих, Франческо пронёсся на своём Сарацине по улицам и выехал из городских ворот в сторону реки. Здесь, среди лугов и виноградников, всадник и конь долго боролись, кто кого одолеет, но в конце концов животное смирилось.
– То-то же, – сказал Франческо, потрепав гриву коня. – Зачем сопротивляешься, глупый? Разве Господь не подчинил человеку всех тварей земных? Да и к чему нам ссориться, если мы все сотворены одним создателем? Все мы братья и сёстры – от маленькой букашки до слона.
Он слез с Сарацина, отёр его плащом и повёл к реке, чтобы искупать коня и самому искупаться. Затем он стреножил Сарацина и пустил его пастись на лужайке, а сам улёгся под деревом, закинул руки за голову и смотрел, как плывут медленные облака по небу и лениво трепещут листья на ветру…
Франческо уже почти заснул, когда услышал громкую немецкую речь на дороге. Он понял отдельные слова: «Дрянной народ… Бездельники… Тупицы… Лодыри и воры… Нужен хороший кнут…». Это возвращался в город герцогский кортеж и слова, которые доносились до Франческо, принадлежали именно герцогу.
Франческо поднялся с земли. «Ах ты, немецкая колбаса, пивной живот! Ну, я тебя проучу!». Он подбежал к Сарацину, вскочил на него и поскакал наперерез кортежу, что уже само по себе было оскорблением достоинства императорского наместника. Мало того, Франческо развернул коня перед носом герцога и заставил Сарацина взбрыкнуть копытами. Грязь и камни с дороги осыпали императорского наместника с ног до головы; Франческо поскакал обратно, а герцог истошно завопил:
– Схватить! Казнить! Повесить! Четвертовать! Сжечь заживо! Схватить! Схватить! Схватить!
Расфуфыренные всадники из кортежа бросились в погоню за Франческо, но куда им было его догнать! На своём Сарацине он легко оторвался от них, вихрем взлетел в гору и скрылся за городскими воротами задолго до того, как сюда подоспела погоня.
У рыночной площади Франческо остановили его друзья: Джеронимо и Клементино.
– Стой! – прокричали они, преграждая ему путь. – Откуда у тебя такая лошадь, Франческо? И куда ты мчишься, словно спасаясь от чёрта с рогами?
– Не знаю, есть ли у него рога, но то, что он чёрт – это точно, – отвечал Франческо, спешиваясь. – Злой и наглый чёрт – вот кто он! От него я и спасаюсь.
– Пречистая Дева! С нами крестная сила! – воскликнули Джеронимо и Клементино. – О  ком ты говоришь?
– О герцоге, – о ком же ещё? – развёл руками Франческо. – Кроме него у нас в городе чертей нет.
– Так это он за тобой гонится? Почему? Что ты ему сделал? – засыпали Франческо вопросами его друзья.
Франческо засмеялся.
– Я научил его, как оскорблять наш народ. Мой Сарацин забросал герцога грязью, а ещё, как мне показалось, пустил газы прямо ему в лицо. Видели бы вы, как разъярился герцог!
– Да что ты?! Не может быть! Ай да Франческо! – Джеронимо и Клементино оглушительно расхохотались, привлекая внимание людей на площади.
– Говорю вам, это не я, а моя лошадь. Разве я посмел бы так себя вести с императорским наместником? – возразил Франческо с самым серьёзным видом, чем вызвал ещё больший смех своих друзей.
– Ладно, хватит смеяться, – сказал Франческо, – а то весь город сбежится сюда, чтобы узнать, над чем вы так заразительно смеётесь.
– Но тебе надо спрятаться, тебя могут схватить, – забеспокоились друзья. – Оскорбление достоинства императорского наместника – дело нешуточное.
– Э, нет, ничего мне не будет, – усмехнулся Франческо. – Герцог, конечно, дурак, но не настолько, чтобы сделать эту историю достоянием всех. А если её ещё запишут в документах, то он станет посмешищем не только для наших горожан, но и для потомков. Он бы с удовольствием разделался со мной там, за городом, вдали от посторонних глаз, а теперь уже поздно – ну, если только пришлёт своих слуг, чтобы они отомстили за него.
– О, такое может быть! Нет, тебе всё-таки нужно спрятаться в надёжном месте, – сказали Джеронимо и Клементино.
– Прятаться мне не надо, – отвечал Франческо. – Дни герцога в нашем городе сочтены. Вы были на улице, когда герцог выезжал из замка? Нашлись люди, которые хотели приветствовать его, так их поколотили! Ещё немного, и герцог со своими солдатами покатятся из Ассизи, как горох из дырявого мешка.
– Скорей бы уж! Давно пора! – сказали Джеронимо и Клементино. – Но ты не ответил, откуда у тебя этот конь?
– Подарок отца, – коротко объяснил Франческо.
– Дорогой подарок. Отличный подарок, – с невольной завистью произнесли его друзья.
– Отец работает день и ночь, его месяцами не бывает дома, он часто рискует жизнью – почему же он не может купить то, что хочется? – спросил Франческо. – И я помогаю ему по мере сил; мы деньги не крадём, мы их зарабатываем.
– Хорошо быть богатым. Богатство исполняет желания, – сказали Джеронимо и Клементино.
– И я так думаю, – согласился Франческо. – Ну, я поехал, – он взобрался на Сарацина.  – Отец, наверное, уже волнуется.
– Но ты придёшь вечером к мадонне Лие? Ты будешь у неё?
– Не знаю, как получится, – неопределённо ответил Франческо и поехал к своему дому.
– …Ты вернулся? Всё в порядке? – спросил Пьетро. – Ну и слава Богу. Ты отдохни, а я пойду в контору. Надо проверить, как там справляются наши приказчики… Да, кстати, с тобой хотела переговорить твоя мать. Вот что, – ты выслушай её и старайся не перечить,  но всерьёз её слова не принимай. Она хорошая жена и хорошая мать, но она женщина, – и этим всё сказано!
– Ладно, отец, – улыбнулся Франческо.
Джованна ждала его в большой гостиной. Это было лучшее помещение дома: на отделку гостиной пошёл морёный дуб и мрамор с тонкими молочными прожилками; висевшие на стенах большие гобелены со сценами охоты были привезены из Франции; дубовые кресла, украшенные львиными мордами по спинкам и подлокотникам, были фламандской работы, – также как филенки на дверях и ящиках тяжелых комодов. Серебряные канделябры и подсвечники прибыли из немецких земель; мозаика на полу была вывезена из Неаполя, где её обнаружили на древней вилле. Центр мозаичного рисунка с дельфинами, морскими чудищами и Нептуном, правда, был повреждён, но Пьетро загородил этот изъян восточным ковром, – настоящим, а не тем, что часто ткали где придётся и выдавали за ковер с Востока.
– Сколько дней ты не был дома? – спросила Джованна сына, не скрывая раздражения.
– Здравствуй, мама, – приветствовал её Франческо.
– Здравствуй. Сколько дней ты не был дома? – повторила она.
– Не помню. Дня два, – пожал плечами Франческо.
– Нет, не два дня, а целых три! – её раздражение ещё более усилилось.
– Значит, три, – кивнул Франческо.
– Три дня тебя не было дома, целых три дня! Что же это такое, я тебя спрашиваю? – Джованна повысила голос. – Ты решил стать уличным гулякой?
– Нет, мама, – опустив глаза, смиренно ответил Франческо.
– Нет? А где же ты тогда был? – почти выкрикнула Джованна. – А может быть, ты ходил молиться в монастырь святого Верекундия? – язвительно прибавила она.
– Нет, к Верекундию я не ходил, – отвечал Франческо.
– Так где же ты был в эти дни и ночи? – Джованна еле сдерживалась, её лицо покраснело, а на глазах выступили слёзы.
– Днём я работал с отцом в конторе, – сказал Франческо.
– Днём! В конторе! – воскликнула Джованна. – А ночью?
Франческо молчал.
– А ночью? – повторила Джованна.
Франческо молчал.
– Так я и знала! – Джованна заплакала. – Так я и знала.
Франческо стоял, глядел в пол и ждал, когда она успокоится.
– Разве я этому тебя учила? – продолжая плакать, вопрошала Джованна. – Вспомни, сколько раз я рассказывала тебе о святых, великомучениках и страстотерпцах; сколько раз мы повторяли с тобой заповеди Божьи; сколько раз говорили о Сыне Божьем и его апостолах! Неужели ты забыл всё это? Неужели ты забыл?!..
Франческо молчал. Джованна утерла глаза платком, вздохнула и грустно произнесла:
– Твой отец всегда хотел, чтобы ты стал торговцем, как и он. Ладно, я смирилась, – каждому уготована своя судьба. Но если подумать, – что хорошего быть торговцем? Разве это достойное занятие? Посмотри на своего отца: его ничто не интересует, кроме денег; он грубый, невнимательный, лишен благородных манер, – к тому же, заносчивый, преисполнен гордыни; он упрямый, мелочный и твердолобый. А как он относится к Богу и нашей матери Церкви?! Я лучше промолчу… Прости, Господи, меня, грешную, и супруга моего Пьетро, – прости, Господи, прости! – она трижды перекрестилась на распятие на стене (флорентийской работы –