Spoudogeloion. История Европы в романах

последние минуты жестокого боя. Вражеские солдаты добивали тех людей сэра Ричарда, которые ещё могли держать оружие.
– Клеменс! – взвизгнула Алиса и бросилась в самую гущу боя. С дикой яростью она наносила удары мечом направо и налево; её вид был так ужасен, что враги завопили: «Демон войны! Демон войны!» и побежали прочь. Герцог и его рыцари довершили разгром: более двух сотен вражеских солдат сдались в плен, ещё больше лежали бездыханными на берегу.
Поднялся сильный ветер; Алиса ходила между грудами трупов, всматриваясь в лица убитых. Вдруг она задрожала и опустилась на колени, – перед ней лежал Клеменс. Его тело было искромсано, но лицо осталось нетронутым, прекрасным и будто живым.
– Клеменс, – всё ещё не веря, что он погиб, позвала Алиса. – Клеменс, Клеменс, – повторила она, поглаживая его лоб и щёки. Он не отвечал.
– Клеменс! – отчаянно закричала Алиса, сорвала с себя шлем и её волосы разлетелись на ветру. Она упала на тело Клеменса и зарыдала.
– Женщина! – изумлённо произнёс герцог Раймонд, глядя на эту сцену. – Как я сразу не догадался… Оставьте её, – остановил он своих солдат, которые хотели поднять Алису. – А где сэр Ричард, его нашли?
– Да, ваша милость, – ответили ему. – Он без сознания, на нём множество ран, но опасных нет. Он будет жить.
– Хорошо, – сказал герцог. – Окажите помощь ему и другим раненым, а погибших похороним утром. Раскиньте шатры наверху, над морем. Отведите туда пленных и выставите охранение.
***
Клеменса со всеми почестями похоронили на высокой скале. Четыре капитана несли его до могилы, а когда она была засыпана камнями, рыцари обнажили свои мечи и провозгласили славу павшему воину.
Алиса стояла в стороне, в женском платье, – её вещи были найдены в обозе Клеменса, и по приказу герцога она переоделась. Не стихающий ветер развевал её волосы и вскидывал подол платья; она не замечала этого, её взор был страшен.
– Подойди, – сказал ей Раймонд. Она молча повиновалась.
– Ты совершила большой грех, надев мужскую одежду. Ты совершила ещё больший грех, назвав себя оруженосцем, – мало того, что ты девица, ты простая крестьянка. Я удивлён, что сэр Ричард допустил такое неслыханное нарушение всех правил, – Раймонд посмотрел на сэра Ричарда, которого принесли сюда на носилках.  Тот слегка склонил голову, то ли соглашаясь с герцогом, то ли признавая свою вину в случившемся.
Алиса молчала.
– Однако у тебя есть смягчающие обстоятельства, – продолжал Раймонд. – Ты совершила это из-за любви к славному рыцарю Клеменсу, чьё имя не забудется в веках; ты была с ним в боях и походах и сражалась не хуже мужчины. Поэтому я прощаю тебе прегрешения перед законом, а грехи перед Богом и церковью будешь замаливать сама.
Алиса молчала.
– Благодари его светлость, – подсказал ей сэр Ричард.
– Благодарю, ваша светлость, – бесстрастно произнесла Алиса.
– Скажи, чего ты хочешь? – спросил Раймонд. – В память о твоих подвигах и из уважения к твоей скорби, я исполню твоё желание.
Её глаза странно блеснули.
– Сколько будет двадцать пять и семнадцать? Я не умею складывать, – сказала она.
– Сорок два. Но зачем тебе? – удивился Раймонд.
– Клеменсу было двадцать пять лет, мне – семнадцать. Его жизнь оборвалась и моя кончена. За сорок два года наших загубленных жизней я хочу сорок две жизни тех, кто их загубил, – она кивнула на пленных.
– Ты хочешь, чтобы мы казнили сорок два пленника? – переспросил Раймонд.
– Нет. Я сама хочу их казнить, – горящий взор Алисы обжёг герцога.
– Бог мой! – не выдержал сэр Ричард.
– Твоя просьба необычная и страшная, – проговорил Раймонд, отведя глаза. – Я много раз видел казнь, но никогда не видел, чтобы палачом была женщина.
– Вы обещали исполнить моё желание, – сказала Алиса, всё так же прожигая его взглядом.
– Опомнись! – воскликнул сэр Ричард, пытаясь привстать с носилок и вновь упав на них. – В бою можно срубить десятки голов, но убивать безоружных?! Палач проклят перед Богом и людьми… Клеменс был мне как сын, – голос сэра Ричарда дрогнул, – но я не принесу кровавую жертву на его могиле.
– Значит, вы не любили его так, как я. Пусть я буду проклята, но я отомщу за нас, – отрезала Алиса. – Вы обещали исполнить моё желание, – повторила она, обращаясь к герцогу.
– Я умываю руки, – ответил герцог Раймонд. – Я исполню твою просьбу, но потом ты покинешь нас. Я никогда больше не хочу о тебе слышать.
– Да будет так, – сказала Алиса…
Она сама выбрала место для казни, – возле могилы Клеменса была небольшая площадка на краю скалы, – и велела принести свой меч.
Первый, кого подвели к Алисе, был здоровенный детина с толстой шеей. Ему связали руки и поставили на колени; он не мог понять, зачем это сделали, и лишь когда Алиса подняла меч, до него дошло, что сейчас будет.
– Нет! – вскричал он. – Только не эта рыжая ведьма!
Алиса и ударила мечом. Удар пришёлся по краю шеи и плечу; кровь залила лицо казнимого.
– Ведьма, – отплёвываясь, прохрипел он.
Алиса ударила ещё раз и ещё, – наконец, голова упала к её ногам. Артерии пульсировали в том месте, где их перерезал меч, кровь хлестала ручьём. Глаза казнённого были широко открыты, веки подёргивались, взгляд с немой злобой вперился в Алису;    губы двигались и рот открывался, будто убитый собирался что-то сказать. Через минуту всё было кончено, глаза закрылись, все признаки жизни угасли.
Алиса сделала знак солдатам и они сбросили голову и туловище с обрыва.
– Первый, – прошептала Алиса.
Второй пленный непрерывно бормотал молитвы, пока его подводили к месту казни, связывали и ставили на колени.
– Господи! – успел воскликнуть он, когда меч опустился ему на шею.
На этот раз удар Алисы был силён и точен, однако кожа на горле пленника не была перебита, поэтому голова повисла у него на груди, как жуткий короб.
– Святые угодники! Боже правый! – не выдержали солдаты.
Казнь продолжалась, всё новые жертвы летели с обрыва в море. На Алису невозможно было смотреть: вся забрызганная кровью, с безумным взглядом, она рубила головы, шепча: «Четырнадцатый… Семнадцатый… Двадцать девятый… Тридцать седьмой…».
К ней подвели последнего, сорок второго пленного. Им был совсем молодой солдат, у которого едва пробивался пушок над верхней губой. Юноша был бледен и дрожал; покорно, как ягнёнок, он дал связать себя. Во взоре Алисы что-то переменилось:
– Подождите, – сказала она солдатам, которые хотели поставить юношу на колени. – Сколько тебе лет? – спросила она его.
– Семнадцать, – фальцетом ответил он.
– Как и мне, – сказала Алиса. –  Зачем ты пошёл на войну? Я знаю, почему я пошла, а ты зачем пошёл?
Он вдруг всхлипнул, крупные слёзы показались у него на глазах. Алиса подняла меч; юноша втянул голову в плечи и сжался, но Алиса лишь разрезала верёвки на его руках:
– Иди, ты свободен.
Он стоял на месте и глядел на неё.
– Иди! – она подтолкнула его в спину.
Тогда он пошёл прочь с ужасной скалы, – вначале медленно, а потом быстрее и быстрее.
Солдаты засмеялись:
– Эй, давай, беги, а не то поймаем!.. Повезло парню… Да уж, запомнит на всю жизнь!
– Эта спасённая жизнь зачтётся ей перед Богом, – проговорил герцог, а сэр Ричард  перекрестился.  
Алиса положила свой окровавленный меч на могилу Клеменса.
– Я отомстила за нас. Прощай, – шепнула она. – Помнишь: «Наша любовь больше, чем вечность, – и что такое перед нею смерть?».
Она пошла по тропинке к морю и никто не посмел остановить её…
– Что будет с этой безумной? – задумчиво произнёс сэр Ричард. – В свою деревню она не вернётся… Уйдёт в монастырь? Но и в монастыре ей, пожалуй, делать нечего.
– Не знаю, я больше не хочу о ней слышать, – сказал герцог. – Я прикажу монаху-летописцу тщательно записать всю эту историю, – и пусть судят потомки.


Шуты Господа


Мир не замечал их, и они не замечали мира.
Анаклето Яковелли «Жизнеописание святого Франциска Ассизского»


Замкнутый мир Европы перестал существовать на рубеже XII-XIII веков. Крестовые походы открыли для европейцев Восток; менялись обычаи, менялись привычки, менялись прежние отношения. В то же время бурный рост торговли, невиданное до сих пор количество товаров, появившихся на европейских рынках, вызвали неутолимую жажду обогащения; роскошь становится едва ли не главной целью жизни.
Церковь содрогается от ударов. Главная проблема, - как совместить проповедь бедности, которая является сущностью христианства, с накопленными церковью богатствами. В будущем это несоответствие вызовет мощную волну Реформации, но пока находятся люди, которые личным примером показывают, что можно, оставаясь в лоне Церкви, жить по заветам Христа. "Бедность с радостью", - девиз этих людей, их не понимают, над ними смеются, сами они называют себе "шутами Господа".


Часть 1. Хорошо быть богатым
 
Дом купца Пьетро Бернардоне был одним из лучших в городе Ассизи. Свинцовая крыша и слюдяные окна в свинцовых же рамах ослепительно блестели на солнце, свидетельствуя о высоком достатке хозяина; крыльцо было сделано в виде римского портика, но не из песчаника и туфа, а из настоящего мрамора; над крыльцом был изображен Иисус, благословляющий апостолов, – эта картина была такой яркой и живой, что люди почтительно осеняли себя крестным знамением за двадцать шагов от дома. Остальная часть стены была расписана цветами и райскими птицами, – Пьетро возводил глаза к небу и многозначительно вздыхал, когда его спрашивали, сколько он заплатил живописцу.
Внутри дом был не менее роскошен, чем снаружи. В отличие от других богатых людей города, которые любили пускать пыль в глаза и, выставляя напоказ лучшее, экономили на том, что не было видно посторонним, Пьетро Бернардоне не жалел денег на внутреннее убранство своего дома вплоть до самых дальних закутков. В доме Пьетро даже комнаты прислуги и даже чуланы, где хранилось всякое ненужное барахло, были покрыты свежей штукатуркой и выбелены. А что уж говорить о парадных комнатах, – они не уступали в убранстве приемному залу в замке наместника императора. Да что там наместник! Парадные комнаты в доме Пьетро Бернардоне были ничуть не хуже, чем во дворце французского короля, – Пьетро мог за это поручиться, ибо часто бывал во Франции, торгуя дорогими тканями. Он был и в Париже, где на острове Ситэ видел королевский дворец, который с каждым годом становился всё больше и красивее, на зависть французским синьорам, которые – прости Господи их прегрешения! – осмеливались выступать против короля и состязаться с ним.
Сообщая это любопытным горожанам, Пьетро, однако, предпочитал держать язык за зубами относительно цены всех тех гобеленов, панелей, филёнок, мозаики и прочего, что украшало его дом, – также как относительно цены кресел, лавок, сундуков, кроватей и другой мебели, дорогой и красивой. Зачем было возбуждать излишнюю зависть в людских сердцах, – она легко могла перерасти в злобу. Но и без того горожанам было ясно, что Пьетро Бернардоне потратил на свой дом целое состояние. Нехорошо так выделяться среди людей, надо быть скромнее, – таково было общее мнение.
Пьетро следующим образом отвечал на подобные упрёки: он, де, нажил богатство собственным горбом, рискуя не только своими деньгами, но и жизнью в далёких торговых путешествиях. А ночью в постели он шептал