Spoudogeloion. История Европы в романах

Странная рассеянность, не посещавшая Бланш ранее!
Помимо того, она перестала советоваться со мной, сделалась заметно холоднее, – в то же время у неё вдруг появилось раздражение по отношению к моим привычкам: так, она с какой-то насмешливой ненавистью воспринимала мои ученые занятия и с презрением смотрела на мои книги. Неожиданно в её речи проскальзывали слова и выражения, которых раньше не было, и возникли суждения, которые были чуждыми для нашего семейного мира. Я объяснял себе это влиянием общества, до последнего момента не подозревая измены моей жены.
Прозрение было ужасным. Жарким июльским днём я вышел во внутренний двор замка, чтобы посидеть в тени беседки, вдохнуть аромат цветущих роз и послушать, как журчит вода в ручье. И вдруг я увидел на скамье свиток пергамента, обронённый кем-то. Не представляя, какой удар меня ожидает, я развернул пергамент, – и вот что за стихи я прочитал:

Дама и друг ее скрыты листвой
Благоуханной беседки живой.
«Вижу рассвет!» – прокричал часовой.
Боже, как быстро приходит рассвет!

– Не зажигай на востоке огня –
Пусть не уходит мой друг от меня,
Пусть часовой дожидается дня!
Боже, как быстро приходит рассвет!

– Милый, в объятиях стан мне сдави,
Свищут над нами в ветвях соловьи,
Сплетням назло предадимся любви,
Боже, как быстро приходит рассвет!

– Дышит возлюбленный рядом со мной,
В этом дыханье, в прохладе ночной
Словно бы нежный я выпила зной.
Боже, как быстро приходит рассвет!

…Дама прельстительна и весела
И красотой многим людям мила,
Сердце она лишь любви отдала.
Боже, как быстро приходит рассвет!

Вначале я решил, что это послание принадлежит кому-нибудь из моих молодых дворян, который вспоминает свои любовные шалости, но ниже были строки, от которых у меня потемнело в глазах и кровь бросилась в голову:
«Моя дорогая, несравненная Бланш! Эти стихи посвящены нашей первой ночи любви, – той, что была в мае, в ночном лесу, на привале, – и которая имела такое сладостное продолжение. Как говорит Вергилий, всё побеждает любовь, покоримся же и мы её власти.
О, донна, вспомните историю о Тристане и Изольде, над которой вы проливали слёзы, орошая ими моё плечо! Как они любили друг друга, как были верны своему чувству! Тристан нарушил ради своей возлюбленной клятву, данную своему господину, великому королю Марку. Девственная любовь Изольды, предназначенная Марку, досталась Тристану, ибо для любящих нет иной клятвы, кроме клятвы любить того, к кому влечёт сердце!
Не так ли и вы, моя прекрасная Бланш, во имя любви отвергли клятву супружеской верности, что насильно вырвали у вас перед алтарем? Ваш престарелый муж грубой силою получил то, на что не имел права. Безобразное явление – старческая любовь, как говорит Овидий, и он же прибавляет:

Всякий влюбленный – солдат, и есть у Амура свой лагерь.
Возраст, способный к войне, подходящ и для дела Венеры.
Жалок дряхлый боец, жалок влюбленный старик.
Тех же требует лет полководец в воине сильном
И молодая краса в друге на ложе любви.

Когда я пишу вам эти строки, я вспоминаю ваши дивные плечи, лебединую шею и вашу упругую грудь, которую грешно, право же, скрывать под платьем! Не могу дождаться  упоительного мгновения, когда под сенью ночи страстные поцелуи и нежные ласки воздадут вам должное.
Сегодня я буду в ваших покоях. Не беспокойтесь, всё приготовлено для этого, ни одна живая душа не узнает. Как только ваш старик уедет в монастырь, откройте окно в своей комнате, а я буду недалеко от замка, – я увижу, я приду.
О, пусть солнце быстрее бежит по небесной сфере, пусть скорее наступит закат! Я весь горю, я дрожу от нетерпения. Ваш, только ваш до последнего дыхания – Альбер».
Я отбросил мерзкий листок в сторону. Мне было трудно дышать, я разорвал ворот камзола. Бог мой, Господь всемогущий, за что?!.. Разве я не любил жену, разве не отдал ей всё что имел?! Как подло, как низко она со мной поступила! Неужели этот глупец, этот паяц лучше меня? Чем он привлёк её, почему она предпочла его?!..
Я вспомнил вдруг битву с сарацинами, в которой едва не погиб. С яростными криками они набросились на нас со всех сторон; меня окружили трое всадников, – вверив свою душу Господу, я принял бой. Мой меч, как сверкающая молния, разил направо и налево, а потом сарацинская пика пробила мой нагрудник. Я упал на землю и призвал Спасителя; теряя сознание, я шептал его имя и был счастлив умереть за него…
А этот Альбер, – чем он прославился, какие подвиги совершил? Желторотый юнец, никогда не слышавший звона мечей на поле битвы, не сражавшийся за веру, не подвергавший во имя Христа свою жизнь опасности… И как он посмел назвать меня престарелым мужем и обвинить в том, что я грубой силою принудил Бланш выйти за меня? Что он знал, что понимал в любви? Смазливый красавчик, чем он милее меня – воина, рыцаря, служителя Господа, преданного слуги любви, наконец! Я тоже могу кое-что вспомнить из Овидия: «Рада барану овца, быком наслаждается тёлка, – а для козы плосконосой сладок нечистый козёл»…
Я расхохотался, как безумный, – нет, вы не знаете, подлые прелюбодеи, как я отомщу вам! Пусть я навеки погублю свою душу, но я заставлю вас раскаяться! Вы достойны смерти за свою подлость и вы умрёте, – я буду вашим палачом!..
Плеснув в лицо воды из ручья, я стал обдумывать план мести. Мои мысли были холодными и жестокими. Да, я сегодня собирался поехать в бенедиктинский монастырь, чтобы найти нужные мне сочинения Святого Августина. Я хотел остаться там на день-два; Бланш, предупрежденная о моей отлучке, была уверена, что ей никто не помешает встретиться с любовником, а он, судя по письму, нашёл способ проникнуть в замок.
Интересно, как он это сделает? У него, наверно, есть пособники?.. Но об этом позже: сейчас важно, что Бланш останется с ним наедине после моего отъезда. Они меня не ждут, – очень хорошо; я застану их на месте преступления, так что отпираться будет бесполезно.
Значит, мой план таков: я уезжаю из замка, не показывая вида, что мне известно о предстоящем свидании; затем я незаметно вернусь, проникну в комнату Бланш – и пусть свершится правосудие, божеское и людское!..
Поспешно подняв пергамент, забытый моей неверной женой, – какая неосмотрительность с её стороны! – я пошёл к себе, разжёг камин и бросил мерзкий лист в огонь. Прежде чем сгореть, он корчился и ёжился в языках пламени, а я смотрел на него со злобной усмешкой. Несмотря на июльскую жару, меня трясло в лихорадке; я выпил стакан крепкого вина, чтобы унять дрожь. Бланш ни о чём не должна была догадаться, иначе всё сорвётся.
Мне удалось блестяще разыграть представление с отъездом: я даже позволил изменнице прикоснуться губами к моей щеке, хотя мне хотелось в этот момент схватить Бланш за глотку и задушить. Однако предательница не должна была умереть одна – с ней отправится на тот свет её сообщник!
***
Выехав из замка, я направил моих дворян вперёд, к монастырю, сказав им, что хочу поразмышлять в одиночестве. Они не удивились, – я часто делал так и раньше.
Когда они скрылись за поворотом дороги, я сделал большой круг по лесу и подъехал к северной стене замка, где деревья подступали почти вплотную ко рву. Здесь, в густых кустах орешника был потайной лаз, о котором было известно лишь мне: по нему можно было пробраться в замок, прямо в подземелья главной башни.
Оставив моего коня на съедение волкам, я отправился по узкому пыльному ходу и вскоре благополучно достиг цели. Из подвала я поднялся по потайной лестнице, о существовании которой тоже никто не знал, кроме меня. Открыв люк, я очутился под крышей башни, а отсюда спустился в жилые покои. Около них никого не было, – видимо, Бланш отослала слуг, чтобы они не мешали её свиданию. Стараясь не стучать каблуками по плитам пола, я подкрался к дверям комнаты изменницы и замер около них. Я услышал мужской и женский голоса и приглушенный смех: птички были в клетке.
Проверив, легко ли ходит меч в ножнах, я осторожно дотронулся до дверей – они были заперты изнутри. Тогда я схватил один из напольных бронзовых подсвечников, что стояли по обеим сторонам дверей и пробил себе путь: двери с треском распахнулись, я вошёл в комнату Бланш. Любовники сидели на кровати, обнявшись, в их одежде был виден беспорядок. При моём появлении они отпрянули друг от друга, но рука Бланш оставалась в руке Альбера.
Первым моим желанием было убить обоих преступников канделябром, но я сообразил, что это будет нелепо и даже смешно – убить жену и её любовника бронзовым подсвечником! Нет, это должна была быть казнь, а не безумное убийство из ревности, поэтому я отбросил в сторону канделябр и выхватил меч.
– Мессир! – закричали в один голос Бланш и её смазливый красавчик: она с испугом, а он с угрозой.
Представьте, он вздумал мне угрожать, – он полагал, что может быть опасным для меня! Помню, что несмотря на трагическое положение, это меня рассмешило, я едва сдержал приступ хохота. Подтолкнув к негодяю стул, на котором висела его перевязь с мечом, я сказал:
– Защищайся и пусть свершится правосудие!
– Нет! – возопила Бланш и ещё крепче вцепилась в его руку.
Тогда я наставил свой меч на изменницу и прорычал:
– Значит, ты умрёшь первая!
Она взвизгнула и забилась в угол кровати; Альбер, между тем, вырвал свою руку из руки Бланш, обнажил меч и сделал выпад против меня.
Я без труда отбил это нападение. Я мог убить мерзавца с первого удара, но рассудил, что это была бы слишком легкая гибель для него; я хотел, чтобы он почувствовал весь ужас смерти, чтобы он умирал медленно и мучительно. Я вёл с ним последнюю в его жизни, жестокую игру, то вроде бы отступая к дверям, то прижимая его вплотную к кровати. Наконец, я решил, что его смертный час пробил: мой меч проколол бок и плечо, а затем разрубил левую щёку Альбера. В его глазах я увидел не только боль, но и страшную тоску, предчувствие погибели.
– Умри же, негодяй! – воскликнул я, отводя руку для последнего удара, но тут Бланш с пронзительным криком «Альбер!» вдруг кинулась  к нему. В следующий миг всё было кончено – мой меч пронзил их обоих.
Бланш билась в агонии, с её губ капала кровавая пена; взгляд умирающей выражал страдание и упрёк. На мгновение моё сердце дрогнуло, в нём промелькнули жалость и раскаяние, – но лишь на мгновение, сразу же уступив место суровому торжеству. Выпустив меч, я с чувством выполненного долга смотрел на два уже бездыханных тела, страшно соединенных холодным лезвием.
Потом я вышел из комнаты, чтобы более никогда не заходить в неё.
– Значит, это был честный поединок: Альберу был дан равный с вами шанс,  – попытался возразить Фредегариус, взволнованный рассказом Робера. – Что касается вашей жены, то она погибла случайно.
– К чему лукавить, святой отец? Это было именно убийство, предумышленное убийство, – покачал головой Робер. – Я взял на себя роль Провидения и роль палача. У моих жертв не было ни малейшего шанса уцелеть; я бы убил их – так или иначе. То что картина убийства приняла вид честного поединка, а моя жена будто бы погибла случайно, таит соблазн и искушение для меня, – сам дьявол мне шепчет: «Ты не виноват, тебе не в чем каяться; а если и есть грех, он, право же, не велик». Нечистый и вам нашептал такие слова, святой отец, коли вы их