Spoudogeloion. История Европы в романах

крестьянами и право первой ночи. Удивление соседей

– Я вернулся в Пикардию, оставив значительные средства нашему братству в Иерусалиме. Я оставил братьям-рыцарям и большую часть своего снаряжения, и прекрасных верховых лошадей, поскольку во всём этом была нехватка в Святой Земле, – мессир Робер плеснул вина в свой стакан и отпил пару глотков. – Не подумайте, что я навсегда покинул ряды нашей госпитальной общины: нет, такой поступок был бы бесчестным и низким, ведь я по доброй воле присоединился к ней! Однако жесткого устава у нас не было, почему и дозволялись некоторые вольности.
– А вы знаете нынешний Устав Странноприимного братства рыцарей Святого Иоанна? – спросил монах.
– А как же! Меня не забыли: когда я уже жил в своём замке на родине, ко мне приехал посланец от нашего братства. Мы обсудили с ним кое-какие важные вопросы и он открыл мне некоторые секреты, которые я не знал, – в том числе, речь шла о нашем новом Уставе, – сказал Робер. – Могу зачитать вам его основные положения, если вы того желаете, я их затвердил наизусть: «Каждый брат должен свято хранить три обета: обет целомудрия, послушания и добровольной нищеты без собственного стяжания. Надлежит братьям твердо стоять за веру христианскую, придерживаться всегда справедливости; когда произойдет война между двумя христианскими государями, да не прилепляются ни к одной стороне, но всевозможно да стараются о прекращении раздора и об утверждении между ними согласия и мира.
Следует каждому брату помогать обиженным, защищать и освобождать угнетенных, печься о вдовах и сиротах. Священнослужению и богопочитанию все братья ревностно прилежат и сто пятьдесят крат ежедневно да чтут молитву Господню; в определенные времена да постятся; ежегодно три раза да причащаются Святым Тайнам, то есть всегда в три торжественнейших праздника – Рождества Христова, Пасхи и Пятидесятницы. В известные времена благоговейные крестные ходы да учреждают, и в оных о мире христиан и постоянном согласии да призывают Бога».
Есть в Уставе положения о новых членах братства, которыми не могут быть рожденные от язычников, иудеев, сарацинов и сих подобных. И самое для меня, грешного, главное, – если кто учинил человекоубийство или обязан супружеством, в братство не приемлется; а кто, вступив в него, подобное учинит, из братства исторгается. Увы, мне, святой отец, – это последнее правило мною было нарушено, так что теперь я изгнанник и отверженный!
– Вы изгнаны из братства рыцарей Святого Иоанна?! – Фредегариус не смог сдержать изумленного возгласа.
– Я сам себя изгнал, но об этом далее, – с тяжелым вздохом ответил мессир Робер. – Итак, я вернулся в Пикардию. Никого из моих родных уже не осталось в живых; наш замок был заброшен, а земли запустели. Перед памятью своих предков я обязан был восстановить прежний порядок и добиться процветания родового поместья. Поселившись там, я с упорством и терпением принялся за дело, – благо, привезенных из Иерусалима денег вполне хватило на покрытие расходов.
Замок, построенный моим дедом, и в лучшие времена не отличался великолепием. Он был похож на этот, в котором мы сейчас с вами находимся, – Робер сделал широкий жест рукой, как бы приглашая оглядеть свои владения, – но смотрелся куда скромнее. В нём стояла двухэтажная деревянная башня, в верхнем этаже которой жила наша семья, а в нижнем – слуги. Внутри нашего, господского, помещения была низкая сводчатая общая зала; единственный очаг помещался в её центре, а дым из очага уходил через отверстие, проделанное в крыше. К ночи слуги присыпали золой тлеющие угли, чтобы сохранить тепло в зале.
Кровати были устроены на высоких деревянных приступках в маленьких тесных боковых помещениях с задергивающимися занавесками, которые предохраняли от ночного холода и сквозняков. Во время трапезы члены нашей семьи и гости, если таковые приезжали к нам, – что при моей матушке было большой редкостью, так как она не отличалась гостеприимством, – сидели на скамьях или просто на грубо обтесанных чурбанах. Столы каждый раз устраивали заново – на козлы накладывались щиты из сколоченных досок, которые по окончании трапезы убирали в чуланы.
Гордостью обстановки было парадное седалище, привезенное моим дедом из похода в Италию. Оно представляло собою дубовое кресло из балясин, с высокой спинкой, локотниками и перекладинами, соединяющими ножки для прочности. Кроме этого кресла  в зале были выставлены напоказ многочисленные сундуки, расписанные цветами и узорами; в этих сундуках хранилась одежда и домашняя утварь, а их количество свидетельствовало о нашем достатке.
Снаружи замок был обнесён земляным валом с палисадом и рвом; земля между хозяйственными постройками на внутреннем дворе была утрамбована и засыпана соломой. Повсюду свободно ходили куры, а часто сюда же выпускали и свиней, которые лежали, где им вздумается.
Вернувшись с Востока, я решил перестроить родовое гнездо, сделать его просторнее и удобнее, но главное придать ему роскошь, которая была присуща дворцам восточных синьоров. Вместо одной башни были возведены три: одна высокая со сторожевой вышкой, а две другие пониже, подле первой. Все башни соединялись верхними переходами, – а выложены были из каменных блоков, отшлифованных так тщательно, что они сияли на солнце, подобно зеркалам.
Стены поддерживались вертикальными опорами с особыми арками, – что позволило увеличить число оконных проёмов, которые каменщики украсили пилястрами, по два у каждого окна, сверху увенчав их полукруглыми кокошниками. В нашем старом замке окна ничем не были закрыты, – лишь зимой, в холода, на них навешивали коврики из перевязанной соломы, – но теперь я распорядился вставить свинцовые рамы со слюдой. Это было безумно дорого, однако я мог себе позволить такое мотовство, хотя оно и вызвало осуждение соседей.
Мне говорили, что мои новшества снижают обороноспособность замка, но это было неправдой. Внизу башни расширялись в своём сечении и могли выдержать удары самых больших камней, пущенных катапультой,  а также устоять перед таранами, если бы врагам удалось ворваться в замок. Попасть же в окна было почти невозможно, так как они были, во-первых, слишком узкими, а во-вторых, находились на достаточной высоте над землёй.
Замечу, что и крепостные стены строились в соответствии с новейшими достижениями фортификации, с учётом всего лучшего в этой области военной науки на Востоке. Скажу, не хвастаясь, что мой замок был способен выдержать штурм даже намного превосходящих сил противника, – если бы вдруг нашёлся такой противник. Что же касается моей дружины, то людей у меня хватало: в нашем небогатом крае молодежь из дворянского сословия охотно шла служить ко мне, – пусть я не мог дать им земельных владений, зато исправно платил жалование… Да, мне не приходилось опасаться за свою жизнь, – усмехнулся Робер, – однако должен признаться, что на первых порах меня часто мучили страшные сны; я просыпался и вскакивал посреди ночи… А у вас, святой отец, бывают ночные кошмары?
– Кошмары? – встрепенулся монах. – Иногда бывают. Но почему вы спрашиваете?
– Мне всегда было интересно, что такое сон, – сказал Робер, внезапно зевнув и засмеявшись. – Едва ли не половину своей краткой земной жизни мы проводим во сне, – продолжал он, – не может же быть, что это время тратится впустую! Это было бы слишком несправедливо по отношению к нам; не верю, что Господь не заложил особый смысл в наши сновидения. Всем известно о вещих снах, в которых мы видим своё будущее; понятно значение приятных снов, служащих нам утехой и развлечением – но для чего нам снятся кошмары? Что это – наказание за греховные дела и помыслы или предупреждение о грядущей каре? А, может быть, ночью, в пору призраков и нечистой силы, нас одолевают демоны, терзая нашу душу?  
Я склоняюсь к последнему мнению. Ведь из многих спален по ночам раздаются душераздирающие вопли; мучимые кошмарами люди вскакивают, покрытые потом и сотрясаемые дрожью, с широко открытыми глазами и с сердцем, готовым выскочить из груди. Такой человек не осознает, где он находится, и поговорить с ним бывает трудно. Тяжело засыпает он, – а утром вновь делается нормальным, но не помнит ничего из ночного ужаса. Особенно тяжко приходится детям, демонам очень хочется заполучить  чистые невинные души. Бывает, что несчастный ребёнок даже умирает во сне, потому что его маленькое сердечко не может выдержать запредельного страха ночного сновидения.
Так я это трактую, но остаётся всё же неясным, почему Господь отдаёт нас в мерзкие лапы демонов по ночам? Впрочем, возможно это испытание, через которое мы должны постоянно проходить для очищения души, – однако почему страдают дети? Единственное объяснение, что это тоже испытание для них и подготовка к взрослой жизни. Она жестока и груба, в ней трудно выжить неженкам, вскрикивающим от малейшей боли, – как телесной, так и душевной. Может быть, ночные кошмары необходимы для воспитания детской души, также как порка необходима для детского тела, чтобы приучить его к боли? А самых слабых детей, неспособных к дальнейшей жизни, Бог просто забирает к себе, в Царствие Небесное, где нет страданий, где дети всегда веселы и радостны. Как вы считаете, отец Фредегариус, я прав?
– Возможно, – пробормотал монах, не записывающий ничего из этих речей Робера.
– Возможно, – кивнул Робер. – Кроме ночных кошмаров меня донимали в моем замке гномы и домовые. Я говорил вам, что в наших краях случались чудесные вещи и жило множество необыкновенных созданий. Феи, эльфы, гномы, домовые, – а в недалёком прошлом и драконы, – густо населяли наши места и являлись спутниками нашей жизни. Феи и эльфы были добры к нам, хотя и капризны, но что касается гномов и домовых, то от них можно было ожидать как добра, так и зла. Так, по слухам, существовала порода гномов, которые промышляли похищением новорожденных детей, вместо которых они подкладывали в колыбели своих уродцев, мучавших всех окружающих несносным криком, злостью и капризами.
Вот что якобы случилось с одной из наших женщин. У неё гномы унесли ребенка; по крайней мере, она не могла иначе объяснить себе то, что её здоровый, краснощекий малютка в одну ночь побледнел, похудел, изменился в лице и в характере: прежде тихий и ласковый, он теперь постоянно плакал, кричал и капризничал.
Бедная мать стала просить помощи у опытных людей. Одни советовали ей выбросить ребенка в глубокий снег, другие – схватить его за нос калеными щипцами, третьи – оставить на ночь при большой дороге, чтобы тем возбудить в гномах сострадание к их собрату, а, следовательно, и принудить к возвращению настоящего малютки.
Мать не могла согласиться с ними, потому что её тревожила мысль: «А что если это не подкидыш, а действительно мой ребенок, только испорченный чьим-нибудь дурным глазом?».
Наконец, одна старушка над ней сжалилась и сказала:
– Прежде всего, нужно узнать наверное, подкидыш ли это или нет. А чтобы это узнать, возьми ты полдесятка яиц, разбей их скорлупу на половинки, положи перед ребенком на очаг и налей в них воды. Что из этого выйдет, сама увидишь. Только смотри, приготовь заранее каленые щипцы, чтобы