Spoudogeloion. История Европы в романах

продолжительная болезнь и тому подобное. Separatio a mensa et thoro распространяется и на тот случай, когда другой супруг в продолжении более пяти лет находился в совершенно безвестном отсутствии и его местопребывание не было установлено после надлежащих розысков и дознаний. По истечении этих пяти лет вступает в силу разлучение супругов на время; затем вступает в силу разлучение навсегда, – и, наконец, может быть подана просьба о расторжении брака».
Я попросил каноника разъяснить мне смысл этого закона. Он сказал, что должны быть соблюдены следующие условия: во-первых, супруг отсутствовал не менее пяти лет, не подавая вестей о себе. Во-вторых, продолжал каноник, за эти пять лет нужно принять все возможные действенные меры к тому, чтобы разыскать пропавшего супруга. В-третьих, пояснил мне учёный каноник, надо, доказав соблюдение первого условия, подать просьбу в епископский суд о separatio a mensa et thoro на время; потом, доказав соблюдение второго условия, подать просьбу о separatio a mensa et thoro навсегда, и, в конце концов, можно подавать просьбу о разводе.  
Мне стало ясно, что Абелия до самой смерти будет считаться женой своего пропавшего мужа. Препоны к расторжению брака были такими большими, что нужно было потратить многие года и огромные деньги, чтобы преодолеть их, – да и то надежды на успех почти не было. Мои предположения оправдались: я никогда не смогу жениться на ней.
Но что мне сказать ей и как быть дальше? Я мог представить Абелии разъяснения каноника в розовом цвете, то есть обнадежить её, сказав, что расторжения брака можно добиться. В этом случае мне следовало самому взяться за дело, собрать надлежащие свидетельства и прочее, – зная заранее, что брак расторгнуть, скорее всего, не удастся, и понимая, что я обманываю Абелию. В конце концов, нас могут привлечь к суду, так как до официального развода она является по закону женой своего мужа и её сожительство со мною можно рассматривать как многомужество, за которое полагается суровое наказание.
Нет, этот путь не приведет к добру, решил я, нам обоим придётся пожалеть, если мы изберём его. Что же остаётся? Пожалуй, только одно – показать разъяснения каноника в черном свете, то есть сообщить Абелии, что расторжение брака невозможно. Будут слёзы, будет горе, но если этого всё равно не избежать, так не лучше ли нам выпить горькую чашу сейчас, чем многие годы жить в предчувствии беды?..
На том я и порешил, но должен вам признаться, что мне потребовалось всё мое мужество, чтобы вернувшись домой, сообщить мой милой Абелии ужасное известие. Я не мог смотреть ей в глаза и произносил приготовленные по дороге фразы, уставившись на трещину в штукатурке стены. Как сейчас помню эту изогнутую трещину, длиною в локоть, узкую по краям и расходящуюся в середине, – мне кажется, что через неё ушло в темноту всё светлое из моей жизни…
Абелия приняла мои объяснения с каким-то неземным спокойствием, она не заплакала, не стала задавать вопросы, – лишь лицо её помертвело и покрылось бледностью.
– Я знала, что так будет, я чувствовала, – произнесла она еле слышно. – Мы согрешили и должны понести кару, иначе к чему на свете справедливость?
Я принялся возражать ей, говорил, что она не виновата в грехе, – но мои слова не доходили до неё. С отчаянной решимостью она попросила, чтобы я ненадолго ушёл из дома: ей надо собрать свои вещи, прежде чем покинуть его, а при мне ей будет нелегко сделать это.
Я хотел возразить, но взгляд Абелии остановил меня: он был так кроток и одновременно полон такой силы, что ослушаться было невозможно. Я в последний раз обнял её; она не ответила на мой порыв, – только по её телу прошла дрожь. Я выскочил из дома и, не разбирая дороги, зашагал по улице.
Я знал, что расставание с Абелией будет тяжелым для меня, но не думал, что настолько; в моей душе был ад. Не стану вам рассказывать, что я пережил, – это недостойно мужчины и воина – но, поверьте, я находился тогда на грани между жизнью и смертью.
Для того чтобы забыться я прибег к старому испытанному способу – вину, но это коварное средство: оно облегчает наши страдания, чтобы затем усилить их. Вино – наш друг и помощник в радости, старости и болезни, но им нельзя вылечить невзгоды жизни. «Кто много пьёт, тот к беде придёт», – говорили крестьяне на моей родине. Вино – чудо, дарованное нам Богом, и, как со всяким чудом, с ним надо быть очень осторожным. После разлуки с Абелией я не был осторожен, я пил сильно и страшно, пил до тех пор, пока не почувствовал такое отвращение к жизни, что едва не бросился на меч. Господь спас меня: я вдруг прозрел, – простое и ясное решение пришло мне в голову. Если Абелия по-настоящему дорога мне, – а я убедился, что это так, – я должен быть с нею. Пусть она не примет меня как мужа, – я буду с нею как брат, как друг; дадим ход делу о пропаже её супруга, а там что Бог даст.
Кликнув слугу, я приказал ему принести воды для умывания, чистую одежду, а конюху сказать, чтобы оседлал коня. Вскоре я уже был в госпитале; меня там встретили самым неожиданным образом – все вздыхали при встрече со мною, говорили сочувственные слова и напоминали о величайшем Божьем милосердии и его неизъяснимой благодати. Причина этого стала понятна мне, когда я разыскал компаньонку Абелии: она сказала, как о чём-то само собой разумеющемся, что Абелия просила передать мне благодарность за добро, которое я ей принёс, и простить за зло, которое она мне причинила. Господь указал ей путь: она возвращается в родные места, где надеется открыть приют для осиротевших и бездомных детей. На этой стезе она и закончит своё земное существование.
Пораженный, я стоял недвижно, не в силах вымолвить ни слова.
– Когда она уехала? – спросил я, наконец.
– Вчера на рассвете, – отвечала компаньонка.
– Куда?
– В Яффу. Там ждёт попутного ветра корабль, направляющийся в наши края. Капитан возьмёт её с собой, с ним договорились.
Не жалея коня, я поскакал в Яффу. Конь скоро выдохся от этой бешеной скачки и мне пришлось оставить его на постоялом дворе, получив взамен полудохлую клячу, которая еле-еле дотащилась до следующего двора, где было обменена на её родную сестру, старшую по возрасту. Проклиная себя за то, что не взял смену хороших лошадей, я с огромным трудом добрался до порта.
На море вздымались большие волны, штормило, и я надеялся найти у причала  поджидающий Абелию корабль, но, увы, отчаянный капитан уже вывел его в плавание. Всё что я увидел, – это далёкий парус, то появляющийся, то скрывающийся за гребнями волн. Вне себя от отчаяния, я хотел нанять другой корабль для погони, но на меня смотрели, как на сумасшедшего, и наотрез отказывались выйти в море, даже за большие деньги. А я и был безумен в тот момент: помню, я пытался столкнуть с берега рыбацкий челн, чтобы догнать Абелию на нём, а когда мне не удалось сдвинуть его с места, хотел пуститься вплавь.
Волны отбросили меня назад, я упал на песок; всё было кончено, Абелию я потерял навсегда.
***
– Вот чем закончилась эта история, святой отец, – Робер исподлобья взглянул на монаха. – Нельзя играть чужими судьбами, если не хочешь поломать свою. Я был наказан по заслугам.
– А вы не искали Абелию, вернувшись на родину? – спросил Фредегариус, которого эта история задела за живое.
– Нет, не искал, можете поставить мне это в вину, – сказал Роббер. – К тому времени мои отношения с Абелией ушли в прошлое, чувства сгладились, страдания забылись; у меня появились другие интересы и привязанности. Лишь теперь, в старости, я понимаю, что Абелия была мне ниспослана Богом для утешения и радости. Она спасла меня на поле боя, а могла бы спасти и мою душу. Бог был милостив ко мне, но я проявил неблагодарность, за что был наказан в дальнейшем.
Но прежде чем перейти к рассказу об этом, закончу о моём пребывании в Иерусалиме. Записывайте, святой отец, для вас это будет интересно.

Часть 10. О рыцарских братствах. Алхимия и магия как точнейшие науки. О тайне Святого Грааля. Сущность злых духов Бафомета и Абракуса

– Потеряв мою милую Абелию, первое время я пребывал в пустоте. У меня не было ни чувств, ни желаний: я превратился в камень, но не в смысле душевной твердости, а по отношению к жизни, из живого существа перешёл в разряд неживых. Сколько это продолжалось, не помню, – однако мало-помалу молодость взяла своё; кроме того, восхищение перед Божьим миром, которое никогда не покидало меня, тоже способствовало моему возрождению. Но я возродился в иной форме: земная любовь перестала меня интересовать, – ах, если бы навеки! – вместо неё пришло другое, духовное увлечение: я с головой ушёл в дела нашего госпитального братства.
Остановлюсь на этом подробнее, поскольку созданные в Иерусалиме рыцарские братства набирают силу, и вам, конечно же, хочется услышать рассказ о том, как они возникли и на чём основаны.
Наше братство было первым среди прочих: за полвека до Великого похода славнейший из славных папа Григорий Великий направил в Иерусалим некоего аббата для строительства госпиталя с целью лечения и заботы о пилигримах в Святой земле. При одном из сарацинских правителей госпиталь был разрушен, но затем восстановлен на месте, где ранее располагался монастырь Святого Иоанна Крестителя. После взятия Иерусалима некоторые наши благочестивые рыцари, вдохновленные яркими проповедями прибывшего с войском отца Жерара, расширили госпиталь и привели в надлежащий порядок. Я тоже внёс свою скромную лепту в обустройство сего богоугодного заведения, как вы уже знаете.  
Отец Жерар был удивительным человеком – искусство проповедника он сочетал с предприимчивостью купца и находчивостью крестьянина. Ему нельзя было отказать в просьбе, он мог заставить раскошелиться даже жестокосердного скрягу; он был принят при королевском дворе, но не избегал и лавки ростовщика; для него не было ничего невозможного, – если бы он пожелал, то мог бы построить новую Пальмиру, затмившую дивный город королевы Зенобии. Благодаря отцу Жерару наше госпитальное братство, сперва не очень богатое, быстро приобретало влияние: за несколько лет оно обзавелось значительным имуществом и обширными землями…
Однако я забегаю вперёд, сначала надо рассказать о нашей деятельности. Помимо заботы о раненых и больных мы взяли на себя защиту паломников, посещающих святые места. Если вы полагаете, отец Фредегариус, что после завоевания Иерусалима здесь воцарились мир и покой, то вы сильно ошибаетесь. Сарацины продолжали сопротивление, совершая внезапные дерзкие вылазки из своих тайных убежищ и нападая на наши небольшие отряды и крепости. Дороги были небезопасны; из тысяч пилигримов, пришедших на Святую землю вслед за нашим победоносным войском, многие нашли в ней свои могилы.
Если бы злодеяния творили только сарацины в слепой преданности своей вере и ненависти к нашей, – это было бы полбеды: но среди тех, кто бесчинствовал тогда на Святой земле, находилось немалое число христиан…
– Христиане бесчинствовали на Святой земле, убивая своих братьев по вере? Может ли такое быть? – усомнился Фредегариус, подняв голову от пергамента.
– Тем не менее, это правда, – развел руками Робер. – Не забывайте, что в нашем войске было почти двести тысяч человек, и далеко не все добыли себе славу