Spoudogeloion. История Европы в романах

если при этом они заберут с собой жизни своих врагов – о большем счастье нечего и мечтать! Мне думается, что если бы сарацинские священники не сдерживали свой народ, он бы полег до единого человека, дабы сразу же заслужить райское блаженство – ей-богу!
Впрочем, эти священники сами иногда подталкивают сарацин к гибели, разжигая огонь ненависти и вражды. Вы удивитесь, святой отец, но во время нашего наступления сарацины воевали не только с нами, но и между собой. Непонятно, кого больше они ненавидели – нас, верующих во Христа, или своих же собратьев, верующих в Аллаха, но не так, как надо: причём, каждый считал, что именно он знает, как правильно верить… Вот к чему приводит неуемная жажда смерти; смерть – коварный союзник, она всегда предает тех, кто действует заодно с ней; как тут не вспомнить слова древних мудрецов: «Для того чтобы жить, нужно больше мужества, чем для того чтобы умереть».
***
– Не могли бы вы, мессир, рассказать о святынях Иерусалима? – спросил Фредегариус. – Я мечтаю совершить паломничество в Святой город и молю Бога, чтобы моя мечта осуществилась.
– Охотно, святой отец, эти воспоминания станут усладой и для меня, – отвечал Робер, откинувшись в кресле и будто вглядываясь вдаль. – Начну с того, что через несколько дней после взятия Иерусалима мы чудесным образом обрели Крест Господен.
– Да, я читал об этом в хрониках, – с волнением произнес монах, – и тем более интересен рассказ очевидца.
– О, это было великое событие! – воскликнул Робер. – Мы шли в Святую землю под сенью креста, на нашей одежде были нашиты кресты, – и вот мы обрели Крест Спасителя нашего! Разве не было в том Божьего знамения? Я не спрашиваю, я утверждаю – да, было!
Произошло это так. После первого обретения Креста равноапостольной Еленой, матерью императора Константина, Животворящий Крест был поделен на две части, одну из которых греки вывезли в Константинополь, а вторую оставили в Иерусалиме. На месте обретения Креста, на Голгофе, был построен храм, где и хранилась святыня до тех пор, пока город не завоевали нечестивые персы. Дабы надругаться над нашей верой, они вознамерились сжечь Крест вместе с Гробом Господнем, находившемся в том же храме, но греки не дали им этого сделать. Однако затем последовало нашествие сарацинов, которые сперва относились к святыням с почтением, помня заветы Магомета, но потом некий их правитель разрушил храм Гроба Господня и реликвии уцелели лишь чудом. Впрочем, этот правитель вскоре погиб от рук своих же приближенных, как я вам уже рассказал ранее, а храм был заново отстроен еще до нашего похода на Иерусалим.
Когда мы штурмом взяли Святой город, все наши воины возжелали вознести молитву у Гроба Господня и прикоснуться к Животворящему Кресту, но мы не могли найти Крест, ибо он пропал. Но молитвой, покаянием и постом мы заслужили милость Господа: через несколько дней к нам явился человек в белых одеждах и указал место, где лежал Животворящий Крест. В том что это подлинная священная реликвия, сомнений не было, так как при обретении Креста в воздухе разнеслось дивное благоухание – помните, я вам говорил о большем значении запахов для определения святости?.. Кроме Креста мы нашли еще четыре гвоздя, которыми был распят Спаситель; точнее говоря, их было найдено пять, но последний имел странный размер и более походил на гвоздь для подковы.
Мы поместили Животворящий Крест на прежнее место в церкви, однако он потерпел существенный ущерб: каждому хотелось отщепить от него хотя бы маленький кусочек, и, несмотря на охрану, многим это удалось, – а помимо того, по велению наших князей от Креста были отпилены несколько частей, дабы вывезти их в города, откуда были родом наши предводители.
Мессир Робер поднялся с кресла, подошел к небольшому распятию, висевшему на стене, перекрестился и поцеловал его.
– Тело Иисуса на этом распятии изготовлено из куска Животворящего Креста. Дух Спасителя незримо присутствует в моём скромном жилище.
– Вы шутите, мессир рыцарь? – монах недоверчиво посмотрел на Робера, боясь поверить его словам.
– Такими вещами не шутят, – сухо ответил он.
Тогда монах побледнел, опустился на пол и на коленях пополз к распятию. Шепча молитвы, он поклонился Спасителю до земли, и только затем осмелился встать и прикоснуться губами к его лбу. От волнения у Фредегариуса тряслись руки, – вернувшись в своё кресло, он долго не мог взяться за перо, чтобы продолжать свои записи. Мессир Робер, очень довольный произведённым впечатлением, терпеливо ждал, когда монах окончательно придет в себя.
– Это самая большая ценность, которую я привез из Святой земли, – сказал Робер, видя, что Фредегариус понемногу успокаивается. – Деньги, богатства – это прах и тлен, но частица Креста, на котором Иисус принял муки за всех нас, воистину не имеет цены. Это самая дорогая награда за мое участие в походе.
– Да, мессир, ваше богатство бесценно, – с душевным трепетом подтвердил монах и, не вытерпев, поинтересовался: – А кому перейдёт это сокровище после того, как вы… после вашей… Кому оно достанется после вас?
Роббер лукаво поглядел на монаха:
– Я понимаю ваш вопрос и мы вернемся к нему в конце нашего разговора, – даю вам слово!.. А пока продолжим. Христианских святынь в Иерусалиме, в сущности, немного. До нашего прихода город в основном был застроен сарацинскими церквами. Они стоят и на Храмовой горе, где раньше возвышался храм Соломона, дважды разрушенный в древние времена – сперва Навуходоносором, а после римлянами при императоре Тите. Сарацины  верят, что именно с этой горы их пророк вознесся в небо на крылатом коне и высоко чтят это место.
Наша главная святыня – это, конечно, храм Гроба Господня; за право служить в нем отчаянно борются священники разных течений нашей веры, включая эфиопов и армян. Прежде дело доходило до драки, часто с тяжёлыми последствиями, но потом ключи от храма передали одной честной сарацинской семье, мужчины которой впускают священников для службы строго по часам, в определенном порядке.
– Ключи от храма Гроба Господня находятся у сарацинов? – переспросил монах с изумлением.
– А что бы вы хотели? Продолжения раздоров на Голгофе? – возразил Робер. – Пусть уж лучше сарацины распоряжаются службой, чем христиане станут драться между собой за первоочередное право на неё. Если бы наша вера не была разделена, нам не пришлось бы прибегать к помощи иноверцев.
– Да, еретики и сектанты наносят большой вред нашей церкви. Господи, вразуми их! – сказал монах.
– Да будет так! – с готовностью поддержал его Робер. – Но страсти человеческие трудно подавить, они захлестывают нас, как волны бушующего моря, – и в доказательство я расскажу вам, как поддался страсти в святом городе Иерусалиме. На исповеди нельзя умалчивать о своих грехах: буду правдивым до конца. Записывать вам или нет эту историю – решайте сами.  

Часть 9. Ангел-спаситель в женском образе. Что сближает мужчину с женщиной. Рассуждения о многоженстве и многомужестве. Разлука как наказание за слабость  

– Пока мы были в походе, мы избегали женщин, потому что дали обет целомудрия, прося помощи у Бога в освобождении Святой земли, – продолжил Робер. – Забегая вперёд, скажу, что этот обет был отменён после взятия Иерусалима, а позже снова введён в рыцарских братствах.
Между тем, женщин шло за нами немало: они готовили нам еду, обстирывали нас, чинили одежду и перевязывали наши раны, полученные в боях. Самоотверженность наших спутниц была удивительной: даже прокаженные находили у них участие и уход, – а со мной, например, произошел поразительный случай. Я, раненный в сражении, упал на землю и был погребен под грудой неприятельских тел; наверное, мне суждено было умереть, но меня отыскала одна из наших добрых сестер и привела в чувство. Я попросил её смазать мою рану чудодейственным бальзамом, подарком доброй феи, моей крёстной, а затем крепко перевязать холстиной, чтобы остановить кровь. Холщовой ленты у моей спасительницы, однако, не нашлось, поскольку всё было истрачено на других раненых, – и тогда она, не задумываясь ни на мгновение, отрезала густые пряди своих длинных волос и перевязала меня ими.
Моего ангела-спасителя звали… ну, скажем – Абелией; она выходила меня, а вскоре бальзам оказал свое действие и через самое непродолжительное время я вернулся к своим  товарищам. Но Абелию я, само собой, не забыл, – и вот, в Иерусалиме опять встретил её! Мы разговорились; моей благодарности не было предела, а Абелия скромно преуменьшала свою бескорыстную доброту; глаза же моей милой самаритянки излучали такие ласку и тепло, что душа согревалась под её взглядом. О, это был не коварный и лживый взор Ребекки, чьи небесно-голубые очи изображали фальшивую наивность, – мягкий взгляд Абелии был полон неподдельной кротостью! Мог ли я устоять, святой отец?..
Да, Абелия была прекрасна; её красота была не броской, но глубоко трогающей сердце. Густые соломенные волосы, светло-серые глаза, тонкие черты лица и прозрачная нежная кожа вряд ли прельстили бы любителя ярких женщин, но не могли оставить равнодушным человека с деликатными чувствами. Её краса напоминала мне пейзажи моей родины – такие же непритязательные, однако трогательные своей светлой печалью и навсегда остающиеся в памяти.
Я стал искать новых встреч с Абелией. Она ухаживала тогда за ранеными в госпитале, созданном в Иерусалиме, – вернее, воссозданным нашими благочестивыми рыцарями. Женщинам был воспрещен вход в госпиталь, но для монашек в первое время сделали исключение, поскольку не хватало рук, – а Абелию все принимали за монашку. Я присоединился к тем, кто по доброй воле решил заняться этим богоугодным делом, и таким образом, мог видеться с моей милой Абелией каждый день. Нет, я не ходил за увечными, я помогал обустраивать госпиталь, однако каюсь, святой отец, я был движим не состраданием, обязательным для истинного христианина, но любовным влечением. В свое оправдание скажу, что через непродолжительное время я обнаружил в себе подлинное желание служить увечным и больным, – более того, получил от этого занятия подлинное душевное удовольствие. Одним словом, если бы меня привела в госпиталь не земная любовь, а небесная, и если бы я не отдал земной любви богатую дань, наравне и даже большую, чем небесной, – то мой поступок, безусловно, зачёлся бы мне на Страшном суде во искупление хотя бы части моих грехов.
– А как вы полагаете, святой отец, могут низменные мотивы вызвать высокие поступки? – спросил вдруг мессир Робер, наклонив голову к монаху.
Фредегариус вздрогнул и провел рукой по лицу, отгоняя дремоту.
– Низменные мотивы? – повторил он. – Могут. Сила Бога такова, что он даже злых людей заставляет творить добро. Хорошо, когда к нему приходят с чистыми помыслами, нооОн не отвергает и тех, кто ещё не очистился от скверны. В своей великой милости он и им дает возможность участия в благих делах его.
– Значит, и в нечистом сосуде может быть Божья благодать? – задумчиво произнес Робер.
– Я этого не говорил, – возразил Фредегариус. – Я лишь сказал, что Бог милостив ко всем своим детям и никого не отталкивает от себя.
– Вы меня утешили, потому что я отношусь как раз к испорченным