Spoudogeloion. История Европы в романах

герцоги и графы из разных областей христианского мира выступили со своими армиями, а от дворян, желающих присоединиться к походу, не было отбоя. Я и мои друзья хотели попасть в отряд графа Гуго, брата нашего короля, но у него был переизбыток молодых дворян и для нас не нашлось достойного места. Однако граф Гуго милостиво позволил нам идти вместе с его воинами до Константинополя и далее до Азии, где мы должны были присоединиться к графу Танкреду из Италии, объявившему через своих людей, что он нуждается в хороших оруженосцах. Замечу, что оруженосцев у него набралось немало, всех возрастов, – от отроков до почти стариков, – в иное время это было невозможно.
Мы выступили в конце лета, из лагеря, расположенного под Парижем, – и надо было видеть эту величественную и красочную картину! Ранним утром, на огромном поле стояли стройные ряды конницы и пехоты; парадные доспехи рыцарей блистали в лучах восходящего солнца, от разноцветных вымпелов, флагов и гербов рябило в глазах; породистые разномастные кони, покрытые вышитыми попонами, горячились и кусали серебряные удила; пешие воины в нетерпении переминались с ноги на ногу и звенели щитами и копьями, а толпы празднично одетого народа приветствовали войско бурными радостными криками.
Наконец, был дан сигнал к выступлению и наша армия медленно двинулась по дороге; в этот момент в накрывшем солнце облаке показался просвет в виде креста, а под ним отчетливо виднелся опрокинутый полумесяц. Тут вся огромная масса людей выдохнула, как одно живое существо, а потом неистово взревела: «Божий знак!», – возликовала и вознесла Господу благодарственную молитву…
– Будьте любезны, мессир, не торопитесь, – попросил монах, стремительно строчивший пером по пергаменту. – Я не успеваю записывать, а это надо обязательно записать.
– Пожалуйста, отец Фредегариус, – остановился Робер. – Я вас совсем загнал; вы уж извините меня, но я разволновался от своих воспоминаний. Записывайте, я подожду, – куда нам спешить…
***
– Прошу вас, продолжайте, – вскоре произнес монах.
– Можно только позавидовать вашей выносливости, – сказал Робер. – Сколько часов вы уже пишете, а готовы писать и дальше. Ваш дух, действительно, превозмогает вашу плоть.
– Когда нужно, я могу работать несколько дней подряд и чувствую себя бодро, – живо ответил Фредегариус и смутился: – Господи, прости меня за гордыню! Грешен я, грешен…
– Эх, святой отец, мне бы ваши грехи! – воскликнул мессир Робер. – Я совершил много зла, сам не желая этого; всей душой, всем сердцем, разумом своим я всегда стремился к добру и Богу, но мои поступки часто вели меня к дьяволу, во тьму кромешную. Я ужасался, каялся – и грешил опять; видимо, я просто слабый человек, не способный совладать со своими страстями.
– Господь не отставит вас, если вы предадите ему всего себя, – заметил монах. – Слабости человека возникают от недостатка веры, – кто крепко верит, тот силён.
– Ваша правда, – кивнул Робер. – Мне не хватало веры, меня одолевали сомнения, и я грешил. Бог высоко вознёс меня: Он дал мне выбор, предоставил мне право самому строить свою жизнь, – но как мне хотелось иногда, чтобы Бог вёл меня. Ах, если бы мне были какие-нибудь видения от Бога, – жалел и продолжаю жалеть, что их не было!
– Но вы только что рассказали о таком видении, – возразил монах.
– При нашем выступлении в поход? – переспросил Робер. – Ну, оно было не для одного меня, а для всех. Впрочем, вы и здесь правы: для всех – значит, и для меня…
Хорошо, вернёмся к моему рассказу… Я не буду говорить о том, как мы достигли Константинополя, мы пришли туда без особых приключений. На византийских землях я впервые увидел, что такое православие. По вашему мнению, святой отец, что это?
– Ересь и раскол в доме христианском, – коротко ответил монах.
– Да, да, да! – подхватил Робер. – Православные издеваются над религией Христа. Как можно было выбросить из Символа веры слова об исхождении Святого Духа от Бога-Сына, оставив только Бога-Отца! Так принизить нашего Спасителя могли лишь еретики. Они еще изгаляются над Девой Марией, уверяют, что она была не свободной от первородного греха до того, как Иисус принес свою искупительную жертву на кресте. Выходит, что Христос был рожден, вскормлен и воспитан грешницей? Какой надо иметь извращенный ум, чтобы додуматься до этого! А учение о несотворенной благодати? Если она несотворенная, то существовала всегда, как и Бог? Но разве не Бог сотворил всё сущее, в том числе и благодать? А крещение с полным погружением в воду, когда достаточно обливания или кропления? А употребление квасного хлеба на литургии, что прямо противоречит Священному Писанию? А причащение младенцев – это разве не насмешка над  тем, что говорил Христос, который призывал к осознанию этого таинства? Может ли младенец осознавать, что такое причащение? Много у них и других отступлений от веры и искажений ее. Понятно, что опасаясь наказания за свою ересь, они не признают власти святейшего папы и дерзко выступают против него.
– Вы, я вижу, неплохо разбираетесь в теологии, – заметил монах.
– Недаром же я обучался при монастыре, а после долгие годы защищал нашу веру, – сказал Робер. – Но будем, всё же, снисходительны к нашим заблудшим братьям во Христе, – они, ведь, тоже по-своему любят Бога, и кое-что в их обрядах мне, признаться, понравилось. Скажем, у православных очень красивое песнопение во время службы – торжественное, величественное и трогательное. Также я бы отметил их поистине детскую наивность в вопросах веры: они не мудрствуют и не ищут для неё глубокого обоснования, но верят, как дети, просто и бесхитростно. Нам остается лишь молиться, чтобы Господь не оставил их и не дал им погибнуть…
Однако большего всего меня поразило в Константинополе даже не тамошняя вера, а характер правления и жизнь народа. Император обладает громадной властью: его почитают, как Бога, и беспрекословно слушаются – все, от высших сановников до бедноты, – а он вправе распоряжаться их жизнями, подобно какому-нибудь Навуходоносору. В подчинении верховной власти греки видят высшее счастье; что такое свобода, они не знают, – и мне кажется, если бы они получили её, то наделали бы больших бед, не умея ею распорядиться. Рыцарства у них нет совсем, отсюда нет понятия о чести и благородстве; обман и воровство у них так распространены, что считаются сами обычными вещами. Получается замкнутый круг: для управления этим народом нужна жесткая власть, однако она порождает в нём пороки, о которых я говорю. Чем жёстче власть – тем больше пороков, и чем больше пороков – тем жёстче власть. Несчастный народ, обречённый на неизбывное рабство!..
Пока мы находились в Константинополе, наше поведение и наши традиции вызывали пристальное внимание греков. Мне почудилось, что они завидовали нам, скрывая свою зависть презрением и насмешками; они называли нас «дикими и необузданными франками», – вот вам ещё один пример ненависти к «чужим»! – стремились показать свое превосходство над нами и были искренне рады, когда мы отбыли из Константинополя и переправились на азиатский берег.
Сарацины занимали тогда всю Азию, – во владении императора осталась только узкая полоска земли вдоль берега с несколькими крепостями, да небольшие острова в море. Наша миссия казалась невыполнимой, но мы бесстрашно двинулись вперёд. Один из моих друзей сочинил песню, который мы потом часто пели в нашем походе:

Мы восхваляем наши имена,
Но станет явной скудость суесловий,
Когда поднять свой крест на рамена
Мы в эти дни не будем наготове.
За нас Христос, исполненный любови,
Погиб в земле, что туркам отдана.
Зальем поля потоком вражьей крови,
Иль наша честь навек посрамлена!

Земная жизнь была забот полна,
Пускай теперь при первом бранном зове
Себя отдаст за Господа она.
Войдем мы в царство вечных славословий,
Не будет смерти. Для прозревших внове
Блаженные наступят времена,
А славу, честь и счастье уготовит
Вернувшимся родимая страна…  

Наше войско разделилось на отряды, действующие по своему усмотрению, – как я уже вам говорил, мы с друзьями вошли в отряд графа Танкреда. Кто-то решит, что подобное распыление сил ослабило армию, а я скажу, что оно её усилило. Каждый из наших рыцарей мог в одиночку сражаться с десятком врагов и побеждать их, а конный рыцарский строй, состоящий всего из сотни-другой всадников, был способен прорвать самую крепкую вражескую оборону. Зачем же было скучиваться, если это приводило к ограничению пространства для боя и позволяло противнику уменьшить число потерь?
Кто-то скажет, возможно, что единоначалие укрепляет дисциплину, но я спрошу, – а кому она нужна? Тем, кто без неё не может воевать как следует, кто нуждается в том, чтобы его направляли и не давали ослабнуть его боевому духу. А к чему дисциплина рыцарю, когда он безо всякой указки сражается так, что лучше нельзя и желать, – и уж конечно, никогда не покинет поля боя бесчестно? Если нам и нужен был командир, то лишь для того, чтобы сдерживать наш воинский пыл и не позволять идти в самое опасное место боя, – к чему стремился каждый из нас! Да, да, каждый из нас, потому что мы, оруженосцы, тоже были преисполнены отваги, с каждым сражением набирались опыта, и, в конце концов, многие были посвящены в рыцари, – в том числе ваш покорный слуга, но об этом речь впереди... И не важно, что двигало нами в этом походе, ибо в горячке боя забываются все побудительные мотивы и остается лишь отвага, которая либо есть, либо её нет.  
Доблесть, умение и честь – вот что помогло нам одержать победу в великих битвах за Святую землю. У наших врагов было преимущество в силе, то есть в количестве воинов, в крепостях и припасах; у них были неограниченные резервы, которые поставлялись из глубин необъятной Азии, – но всё-таки мы победили! И пока не ослабнет рыцарский дух, пока честь будет стоить дороже жизни, пока храбрость будет неразлучной спутницей благородства, – до тех пор сарацинам не одолеть нас, сколько бы их ни было.
Помните слова Маккавеев: «Горстка воинов легко может победить многочисленного врага»? Господь не видит разницы даровать ли освобождение руками большего или малого числа воинов, ибо победа в войне не зависит от многочисленности армии. Воистину, опасность или победа зависят от настроя сердца каждого солдата, а не от военной удачи.
***
– Мне бы хотелось поведать вам о некоторых достопамятных сражениях, в которых я участвовал, – сказал далее Робер. – Но перво-наперво мы столкнулись с другими опасностями: нам пришлось бороться со страхом перед всякими нечеловеческими существами, населяющими Восток. Вы слыхали о дэвах и джиннах, святой отец?
– Дэвы и джинны? Это что-то вроде чертей? Или ангелов ада? – переспросил Фредегариус.
– Не совсем так, – возразил Робер. – Вы подлейте чернил в чернильницу, очините новое перо, а я тем временем расскажу вам о них…
Дэвы – это безобразные звероподобные великаны, покрытые шерстью. Иные из них имеют по семь рогов на лбу, загибающихся назад, у других есть розовые крысиные хвосты или суставчатые лапы, как у саранчи, а ещё у дэвов бывают кожистые крылья. Женские существа можно сразу распознать по длинным грудям, которые эти дэвицы