Spoudogeloion. История Европы в романах

десятки лет жили вдали от людей, презрев потребности бренного тела! – подхватил Робер с непонятной радостью. – И знаете, что я вам скажу, святой отец, – правильно они делали, что ушли от общества. Вы не представляете, какой тяжелый дух стоит около их пещер и одиноких хижин, а это, ведь, искушение для верующих. Ну, разве может вонять то, что свято? Невозможно себе вообразить, чтобы в райских садах стояло зловоние; когда Адам и Ева жили в раю, у них не разило изо рта, не пахло из подмышек и от ног, – дурной запах стал исходить от наших прародителей только после грехопадения. Вонь – это признак нечистой силы, признак дьявола; смердит в аду, но в раю раздается сплошное благоухание, не так ли?
Но если от святого отшельника смердит, как от чёрта, прости господи, то не ставит ли это под сомнение его святость: возникает невольный вопрос, – а угоден ли Богу подвиг отшельников? Я читал сочинения одной ученой аббатисы, которая утверждает, что от испражнений святых страстотерпцев пахнет фиалкой и ладаном – не верьте этому, отец Фредегариус! Уж я-то знаю!..
– Может быть, мы вернёмся к вашей жизни, мессир рыцарь? – попросил монах, которому этот разговор был явно неприятен. – Вы остановились на том, что обрели себе товарищей.
– Да, помню, – кивнул Робер, – Я обрёл товарищей и находил удовольствие в нашей грубой мужской компании. Я старался не выделяться из неё: выучился браниться, пить креплёное вино, начинать ссору по любому поводу, хвастаться своими победами на поединках и на любовном ложе. Последнее было неправдой – я оставался девственником и очень стыдился этого. Вот вам отличие жизни мирской от жизни духовной! Вы, люди духовного сословия, стыдитесь потери невинности, а мы боимся признаться, что не потеряли её. Так и должно быть и не может быть иначе: если вы стремитесь к духовному существованию, то плотские желания являются главным препятствием для вас, ибо они подавляют духовность, заменяя её чувственностью. Если же хотите жить мирской  жизнью, то вам следует направить все свои усилия на достижение плотских желаний, потому что они составляют её главное содержание, – а важнейшее из плотских желаний, конечно же, вожделение. Нельзя себе представить, чтобы животное, стремящееся  исключительно к питанию, сну и совокуплению, в то же время было занято раздумьями о смысле бытия и заботами о своём нравственном совершенствовании. Нельзя себе представить и того, чтобы человек, занятый мыслями о вечной жизни, о Боге и душе, одновременно думал, как бы удовлетворить свою похоть, а ещё –  как бы повкуснее поесть и подольше поспать. Или духовность и отсутствие плотских желаний, или плотские желания и отсутствие духовности, – или то, или другое, иного не дано…
– Но вы постоянно напоминаете мне, что ваша жизнь была бы ничем без любви, – перебил его монах. – Или вы подразумеваете только возвышенную любовь, – такую, какой была ваша любовь к Флоретте?  
– Не в бровь, а в глаз! – Робер подскочил на кресле. – Ваше замечание остроумно и верно, святой отец. Да, я пытался совместить любовь духовную и любовь плотскую – и от этого произошли все беды моей жизни; я слишком поздно понял, что совместить эти две любви нельзя…
Но мы забежали вперёд; позвольте мне связать прерванную нить моего рассказа. Итак, я оставался девственником, а между тем, я был привлекателен, молод и силён. В большом городе любовные отношения легко начинаются и легко заканчиваются; при желании я мог бы каждую неделю менять любовниц, однако робость и стыдливость одолевали меня всякий раз, когда какая-нибудь дама оказывала мне недвусмысленные знаки внимания.
Не ездил я и к девицам, продающим свою любовь за деньги, потому что тогда они вызывали у меня отвращение, – не столько физическое, сколько нравственное. Позже я обнаружил, что многие из них – порядочные, добрые и честные создания, как это ни странно, – во всяком случае, честнее и порядочнее большинства женщин высшего света. Недаром одной из самых верных последовательниц Христа была Мария Магдалина, блудница, не предавшая Иисуса при аресте, не покинувшая его при казни и державшая Грааль с его священной кровью, пролитой на кресте. Почему она была выбрана Господом для этого, она – бывшая жрица разврата? Не потому ли, что в ней разглядел Спаситель те черты, которых не увидел в так называемых порядочных женщинах?..
Итак, я избегал любви, жадно стремясь к ней. С завистью я слушал рассказы моих товарищей об их любовных приключениях, мечтая о чём-то подобном для себя. Как я теперь понимаю, во мне боролись два чувства, взаимно исключавшие друг друга: желание найти высокий идеал в женщине и желание самой женщины, как таковой, то есть плотское желание. Что победило, как вы думаете? Правильно, святой отец: плотское желание одержало верх. Под его воздействием я внушил себе, что дама, которую я возжелал, и есть тот самый высокий идеал, к которому я стремлюсь, – так что сомнения отпали и я мог без колебаний исполнить свое плотское желание.
Как звали эту даму? Давайте назовем ее Ребеккой; должно быть, её уже нет на белом свете, но все равно я не хочу бросать тень на её имя, – вдруг кто-нибудь из внуков или правнуков моей наставницы в любви случайно прочтёт ваши записи, отец Фредегариус, и узнает свою бабушку!..
Ребекка была старше меня на год; она уже успела овдоветь, когда я с ней познакомился  – ее муж на охоте неудачно упал с лошади и отдал Богу душу. Ребекка была блондинка среднего роста, немного склонная к полноте; трудно было причислить эту даму к красавицам, но и записать её в дурнушки было бы несправедливо. Она была привлекательна своей молодостью, свежестью, живостью, но особенно хороши были её глаза. О, её глаза были чудом, святой отец! Огромные, голубые и прозрачные, они излучали кротость, доброту и какую-то детскую беззащитность. Взглянув в них, каждый мужчина ощущал себя Роландом, Тристаном, святым Георгием, – он был готов сразиться с чудовищным драконом или с бесчисленными полчищами врагов для того чтобы защитить эту даму.
Слабость Ребекки была её силой, и, поверьте мне, она умела пользоваться своим оружием! Евангельские нормы морали не стесняли её: помолившись, исповедавшись и получив отпущение грехов, она считала себя очистившейся и вновь грешила – с твёрдым  убеждением, что не совершает ничего дурного. Если бы ей сказали, что она ведет себя плохо, Ребекка очень удивилась бы, – ведь она никому не причиняла зла, а просто следовала зову своей плоти.
Часто меняя любовников, она быстро забывала их и никогда не задумывалась над тем, что с ними сталось, не страдает ли кто-нибудь из них после того, как она его бросила. Чужие страдания не трогали её сердца, поскольку собственные прихоти и желания были для неё превыше всего. При этом Ребекка искренне полагала, что она добра и отзывчива; её взгляд не являлся притворством и именно поэтому был так опасен. Я был одним из многих, кто попался на удочку этой дамы, но я был обманут, потому что хотел обмануться, – кого же винить в этом, как не себя?..
Наше знакомство состоялось на большом пиру, который давал государь в своём дворце. Здесь собрались все представители благородного сословия, в том числе много девиц и дам. Их одежды были смелыми, даже очень смелыми, а поведение дам было просто вызывающим. В провинции такого не встретишь: в наших палестинах строго придерживались золотого правила: «Что не видно, то не стыдно», но в большом городе были свои представления о приличиях, здесь скорее можно было сказать: «Стыдно, когда не видно». Грех выставлялся напоказ, а над безгрешными дамами и девицами издевались, называя их недотрогами и кривляками. Возвышенная любовная поэзия вызывала насмешки, в моде были короткие стишки фривольного содержания, в которых дама сердца прославлялась, прежде всего, за телесные прелести и за доступность.
На этом пиру я впервые со времени своего приезда в Париж вспомнил обличительные строки Марка Аврелия о городских нравах. Благородные и чинные танцевальные выходы,  которые я ожидал увидеть во дворце, были лишь в самом начале и скоро сменились танцами с приседаниями, подскоками, разворотами и короткими пробежками. Дамы и кавалеры будто старались показать друг другу, как они быстры и неутомимы, сколько в них сил для любовных утех. Танцы, святой отец, это великая похоть, нашедшая, таким образом, выход из тайников человеческой души.
– Вы поражаете меня мессир, – улыбнулся монах. – То вы чересчур снисходительны к людским слабостям, то слишком строги.
– Я стараюсь быть справедливым, а справедливость – это и строгость, и снисходительность одновременно, – возразил Робер, скрестив руки на груди. – Отчего я назвал танцы похотью? А отчего брачные игры животных и птиц не обходятся без танцев? Оттого, что в танце бездуховные твари показывают, во-первых, свою привлекательность, а во-вторых, какие они замечательные любовники, – но у людей разве не то же самое? Танец действует, как возбуждающий любовный напиток, от него теряют голову, забывают о сдержанности и благоразумии. Вспомните, как Соломея добилась от царя Ирода казни  Иоанна Крестителя: в танце она обольстила царя, – голову, правда, потерял не он, а Иоанн.
Если завтра у людей вдруг пропадет плотское влечение, в тот же день исчезнут и танцы, – можете не сомневаться! В монастырях ведь нет танцев и быть не может, – не так ли, святой отец? И дело здесь не в однополом составе монахов или монашек: просто там, где умерло плотское желание, нет места танцу.
– А как же старики, мессир? – заспорил зачем-то Фредегариус. – Вам не приходилось видеть, как они танцуют?
– Само собой, танцуют, – подтвердил Робер, – как танцуют и дети. У стариков это воспоминания о плотском влечении, у детей – предчувствие его. Вот как сильна наша плоть: с детских лет и до глубокой старости она не дает нам покоя.
– У вас на всё готов ответ, мессир, – засмеялся монах.
– О, нет, на многие вопросы я узнаю ответы лишь в загробном мире, – Робер вздохнул и посмотрел в темноту ночи за окном. – Но вы спорьте со мной, – пожалуйста, спорьте; не принимайте мою исповедь безмолвно. Скучно, когда с тобой во всём соглашаются, даже Иисус допускал несогласие с собой. Ну, а если наш Господь, который есть последняя и окончательная истина, допускал споры, то можно ли не оспаривать зыбкое человеческое мнение?..
***
– На чём мы остановились? – Робер потер лоб. – Ага, на том, как во дворце я познакомился с Ребеккой… Я участвовал в первом танцевальном выходе, где она составила мне пару. Я постоянно путал движения, а Ребекку это забавляло; как ни странно, моя неловкость пошла мне на пользу. Женская любовь непредсказуема, святой отец: я знал одного кавалера с приплюснутым носом и оттопыренными ушами, – он был нелеп и смешон, а между тем, по праву считался любимцем женщин. Знавал я и другого кавалера, от которого дамы сходили с ума, хотя он был на редкость глуп, пусть и красив; по большей части он молчал, но дамы сами придумывали за него те слова, перед которыми не могли устоять. В сочетание с его красивой внешностью это действовало на них неотразимо.
Говорю вам, отец Фредегариус, нет на свете такого мужчины, которого не полюбила бы какая-нибудь женщина. Будь вы уродливы, кривы, горбаты,