Spoudogeloion. История Европы в романах

строки – прочту по памяти:

Готов я, любви восхотев,
Жечь свечи и ночи не спать,
Тысячи месс отстоять,
Лишь бы мне вас повидать.
Пусть мне блаженство предложат в раю, –
Светлой головки кивок я на него не сменяю…

Любовь преграды все сметёт,
Коль у двоих – одна душа.
Взаимностью любовь живёт, –
Не может тут служить заменой
Подарок самый драгоценный!

Когда я готовился отправить пятое послание, то неожиданно получил короткий ответ от Флоретты: она бросила свою записку с балкона, обернув её вокруг камня. Флоретта  была удивлена, что внушила мне такую любовь, говорила, что я преувеличиваю её достоинства, а в заключение интересовалась, кто я, и как её нашел? Я написал, что принадлежу к благородному сословию, а моё имя ей ничего не скажет, поскольку я молод, незнатен и беден; к замку же Флоретты меня привела сама судьба.
Между нами завязалась переписка. Я по-прежнему воспевал мою любимую, а она сообщала о том, как провела прошедшие дни, о мелких происшествиях в ее доме, рассказывала о родителях и так далее.
Я был на седьмом небе от восторга: у меня появилась дама сердца, прекрасная и недосягаемая, я готов был посвятить ей всю свою жизнь. Отношения, которые сложились у нас, меня полностью устраивали: в моем понимании это была настоящая любовь, воспарившая над обыденным существованием. Но дальше произошло то, что и должно было произойти, – Флоретта захотела увидеть своего таинственного поклонника. Я не виню её в этом: женщине трудно справиться со своим любопытством, особенно когда это касается любовных чувств.
Флоретта попросила, чтобы я под каким-нибудь предлогом пришел в замок и показался ей на глаза; более того, она намекнула, что не против тайного свидания. Я был сильно разочарован. Поймите, святой отец, главным в этой истории была недосягаемость моей возлюбленной; я мог бы долго любить Флоретту на расстоянии, но стоило мне понять, что наши отношения примут такую форму, какая бывает у большинства влюбленных, – и идеал разрушился. Вместо девушки, созданной моим воображением, я увидел всего лишь одну из многих девушек, – может быть, и даже наверное очень хорошую, но не идеальную. Это позже, после многих лет жизни, я стал способен видеть идеальные черты в любой женщине, но тогда для меня было больно и горько наблюдать за тем, как мое божество спустилось с небес на землю.
Я ещё два или три раза писал Флоретте и получал от неё ответные письма, но любовь ушла. В своём последнем послании я уведомил Флорету о том, что уезжаю в Париж на службу к королю и больше писать не смогу. Она, обиженная холодным тоном моего письма, ответила, что никогда ничем меня не связывала, и если её можно в чём-то упрекнуть, то только в излишней доверчивости. На этом наша переписка закончилась. Я более не видел Флоретту, и не знаю, что с ней сталось.
Сейчас, вспоминая мою первую любовь, я не знаю, правильно ли я поступил, не лучше ли мне было жениться на этой милой, доброй и порядочной девушке. Моя жизнь была бы другой, женись я на Флоретте, – но что толку жалеть о том, чего не воротишь?..
Я вас не утомил своими стариковскими россказнями, святой отец?
– Нет, мессир рыцарь, – ответил Фредегариус. – Я не пропустил мимо ушей ни одного вашего слова, но в своих записях рассказанную вами историю изложил кратко. Пусть всё это будет вступлением к основному рассказу.
– Вы умны и находчивы, святой отец, – засмеялся Робер и привстал, чтобы поворошить угли в камине. – Что же, пусть потомки хотя бы вкратце прочтут, как последний из рыцарей величайшего похода провёл свою молодость. Имейте терпение, скоро мы дойдем до основного рассказа, но сперва поговорим о тех событиях, которые заставили меня принять участие в походе на Восток. И тут снова будет история любви, простите великодушно, – что поделаешь, без неё не обойтись, если мы рассказываем обо мне.
– Прошу вас, мессир, я весь во внимании, – отец Фредегариус снова взялся за перо.

Часть 4. Преимущества города перед деревней. Рассуждения о телесной и душевной чистоте. Плотские желания. Может ли дама сердца быть доступной?
 
– Я не обманывал Флорету, я действительно отправился на службу к королю. Он был сюзереном нашего края, и, как я вам уже докладывал, все наши дворяне служили ему, – продолжал Робер. – Мой отец к этому времени уже скончался; пришел мой срок послужить государю и принести славу нашему семейству. По обычаю, мать подарила мне в дорогу кошелек с деньгами и повязывала на шею ковчежец с мощами, чтобы предохранить меня от заговора, напасти и порчи.
Париж поразил и восхитил меня, дремучего провинциала, не выезжавшего дотоле из наших лесов. Признаться, я приехал сюда с большим предубеждением, которое было вызвано обличительными речами Марка Аврелия, Иоанна Богослова и Тертуллиана против городской жизни. Я приготовился к тому, что попаду в адскую кухню, в пещеру с чертями, в разбойничий притон, в гнездо блуда и разврата, в очаг мерзости, в яму с нечистотами; я надеялся лишь на заступничество божье и на силу своего оружия.
К счастью, мои опасения были напрасными: отчасти оправдалось только предположение о нечистотах, – мне, деревенскому жителю, сначала тяжек показался городской воздух, а ходить по улицам приходилось с осторожностью, но потом я научился не замечать дурных запахов и избегать грязи на дороге. Что же касается разбойников, воров, развратников и блудниц, то они встречались в Париже, – в нем водились также и черти, – но не они определяли его жизнь.
Городские черти, например, жили в заброшенных домах, даже в церквах, принимали вид псов и  ворон, а иногда являлись в своем настоящем облике. Вы, знаете, без сомнения, как они выглядят: в целом похожи на человека, но с рогами, хвостом, козлиными ногами и копытами, а вместо носа на морде торчит свиной пятачок. Чем они занимаются, вам известно…
– Основное назначение чёрта – искушать человека, толкать его на дурные поступки, склонять к лени, жадности, злобе и прочим порокам и грехам, – сказал Фредегариус. – Чёрт-искуситель нашептывает свои козни человеку в левое ухо, а ангел-хранитель наставляет на путь истинный, шепча в правое ухо.
– Вот, вот! – закивал Робер. – Все это знают.  
– В брак черти в основном вступают с ведьмами. Когда чёрт с ведьмой венчаются, устраивают они игрища, пляски и шабаши, во время которых на перекрестках дорог возникают пыльные вихри. Если в такой вихрь бросить нож – острие окрасится кровью, смерч исчезнет, а на земле можно будет разглядеть отчетливые следы копыт, – прибавил монах.
– Да? – удивился мессир Робер. – Я вижу, вы большой специалист по нечистой силе; впрочем, так и должно быть.
– Но, в общем, черти не так уж страшны для людей, – сказал монах. – Универсальное средство борьбы с чёртом – святая вода и крестное знамение.
– Конечно, не страшны, – согласился Робер. – Они глупы, драчливы, склонны к выпивке и очень азартны: вечно спорят и всегда проигрывают. Единственно, кому они по-настоящему опасны, это пьяницам, – их черти мучают беспощадно и часто доводят до смерти. Остальным людям бояться чертей нечего: коли увидите чёрта, плюньте ему в рожу, да перекрестите его, – вмиг исчезнет!..
Повторяю, не разбойники, воры, развратники, блудницы и черти определяли парижскую жизнь. Париж был сосредоточием всего лучшего, чего достиг дерзновенный человеческий разум: здесь до неба высились храмы, построенные столь искусно и украшенные так затейливо, что я, снимая шляпу перед ними, поклонялся не только Господу, чьим домом они являлись, но и гению неизвестных мне зодчих. Здесь стояли дворцы, поражавшие своими размерами, пышностью и богатством; помню, как в первый раз попав в королевский замок, я замер с открытым ртом в передних покоях, рассматривая необыкновенную красоту внутренней отделки, где были мрамор, гранит, песчаник, позолота и лепнина. Не говорю уже об огромных гобеленах, о дубовых скамьях с вырезанными на них гроздьями винограда, о бронзовых канделябрах с львиными мордами и птичьими головами.
Здесь, в Париже, находились лучшие умы государства, а может быть, всего мира; с каким восторгом слушал я диспуты учёных мужей, умеющих разбирать наисложнейшие предметы с такой легкостью, с которой маленький ребенок разбирает на части свою игрушку, – а из наипростейших вещей способных выводить удивительные по сложности конструкции, какие не собрать наилучшему механику. Долгими часами я слушал, говорю вам, эти мудрые беседы, а потом еще большее количество часов размышлял над ними, стараясь понять их смысл.
– Да, Париж поразил и восхитил меня, – повторил Робер, – я с упоением отдался его беспокойной жизни. Служба его величеству была мне не в тягость, – сказать откровенно, её попросту не было: государь не знал, куда применить всех дворян, явившихся к нему по обязанности вассалов. Как и при всех дворах, тут соблюдался такой порядок, что богатые и знатные слуги короля получали доходные и видные должности, которые увеличивали их богатство и знатность, а бедные и незнатные, в лучшем случае, назначались на посты, не приносящие ни славы, ни больших денег, а в худшем – оставались не у дел.
Мое положение было не таким уж плохим: деньги, которыми снабдила меня матушка,  давали возможность жить не роскошно, но прилично, а в будущем я мог ожидать дополнительных поступлений от нашего родового поместья. Большинство же молодых дворян не имели и этого – будучи третьими, четвёртыми, пятыми, седьмыми или десятыми сыновьями в своих семьях, они могли рассчитывать только на себя. Понятно, что по сравнению с ними я был почти царь Крёз, – забавная получилась штука: в глухой провинции я был беден, а в большем городе вдруг сделался богат.
У меня появились приятели, образовалась товарищеская компания, где я занимал видное место, – я наконец-то нашел общество своих сверстников, к которому так стремился. Не удивительно, что на первых порах я был едва ли не в восторге от всех его внешних признаков: меня восхищали грубая речь и крепкие словечки моих друзей, их непристойные шутки, задиристость и драчливость. Даже запахи чеснока, лука, винного перегара и немытого тела не отталкивали меня, хотя сам я был неестественно чистоплотен благодаря воспитанию моей матери, которая была просто помешана на чистоте…
Святой отец, а скажите мне, если мы заговорили об этом, нужна ли человеку чистота? Я знаю, что многие учители церкви отрицают её и осуждают как телесный грех.
– Это заблуждение, мессир, – улыбнулся Фредегариус. – Церковь осуждает ублажение тела, превознесение телесных радостей во вред духовным, но как можно отрицать чистоту, когда наш Спаситель постоянно совершал омовения и призывал к этому апостолов? Вы бывалый человек, мессир, и видели, разумеется, что во многих монастырях устроены прекрасные купальни, как с холодной, так и с горячей водой, – а епископы, кардиналы и сам святейший папа в Риме имеют большие ванны из серебра и золота. Да, встречаются иногда подвижники веры, которые ненавидят свою грешную плоть настолько, что изнуряют ее всяческим способами, в том числе отказывая себе в омовении, – но таковых немного и церковь не призывает всех верующих следовать их примеру.
– О, я встречал аскетов и анахоретов, которые, подобно Павлу Фивейскому,