Spoudogeloion. История Европы в романах

можно пользоваться четыре раза.
– Вам удалось получить философский камень? – Фредегариус с изумлением взглянул на Робера.
– Я мог бы сто раз получить его, – гордо ответил он, – но мне всё время попадались некачественные ингредиенты: то земля оказывалась не слишком чистой, то вода; то медь была с примесью, то мышьяк; то сажа была не такая, как нужно, а то дубовая кора подпорчена жуками. Трудно найти чистые полноценные вещества и соблюсти все необходимые пропорции, – в конце концов, я отчаялся и прекратил опыты. Рыцарям же Храма удалось получить великий магистерий и от этого у них появилось много золота, – но главное, что их занимало тогда, иное… – Робер сделал паузу и со значением проговорил: – Они являются хранителями Святого Грааля.
– Святого Грааля? Он у них? – замер монах.
– Да, у них, – торжественно сказал Робер. – Я открываю вам величайшую тайну. Святой Грааль, на протяжении сотен лет хранившийся у графов Шампанских, ныне находится у рыцарей Храма. Вам известно, конечно, что его касались руки самого Спасителя и от этого Грааль наделен силой, которой нет равной на земле; даже меч Зигфрида – ничто в сравнении с Граалем.
Перед походом в Святую Землю у графа Бульонского, который являлся прямым потомком Годфруа Бульонского, –  а тот был сыном Лоэнгрина и внуком Парцифаля, первого хранителя Грааля, – случилось видение. В ночной тьме воссиял перед ним золотой столб, а на нём алмазная капитель, на которую была водружёна рубиновая подставка с украшенными самоцветами золотыми гранями. На этой подставке стоял в нестерпимом блеске Святой Грааль, а над ним мерцало огнями, как молниями, облако или что-то похожее на облако. Из него раздался голос, громовой и величавый: «Ступай в Иерусалим, выгони оттуда неверных и поставь Грааль на Храмовой горе. Там ему место; там найдутся рыцари, которые будут хранить его». Граф Бульонский исполнил это предписание: после взятия Иерусалима он передал Грааль рыцарям Храма, поняв, что они и есть те, кому предначертано владеть этим бесценным сокровищем…
Не успеваете записывать, святой отец?.. Ничего, я подожду…
– Как велика святость и сколь значительны подвиги и благородные дела рыцарей Храма, – сказал монах, потрясая уставшей рукой. – Хорошо, что всё это отражено теперь в записях и сохранится на века, – благодаря вам, мессир Робер!
– Я рад, – произнёс он почему-то тусклым голосом, после чего встал, прошелся по комнате, подбросил поленья в камин и поправил их кочергой. На лице Робера отразилась внутренняя борьба: он явно хотел рассказать ещё о чём-то, но не решался. Наконец, он бросил взгляд на распятие на стене, осенил себя крестом, вернулся на своё место и, нагнувшись к отцу Фредегариусу, прошептал:
– Не хочу возводить напраслину на рыцарей Храма, ибо сам видел их в боях за веру и в добрых делах, но есть сведения, что они поклоняются не только Богу…
– Да что вы! – монах тоже перекрестился, оглянувшись на распятие.
– Однажды мы перехватили на границе подозрительного человека, при котором были обнаружены  грамоты, испещрённые непонятными письменами и символами, – продолжал шептать Робер. – Его заподозрили в колдовстве, он всё отрицал; тогда его пытали и он поведал о многих тайнах рыцарей Храма, по чьему поручению, якобы, отправился за пределы Иерусалимского королевства. Эти тайны были такими невероятными, что мы не решились отметить их в материалах допроса. Колдун был казнён, а мы поклялись друг перед другом, что никогда и никому не расскажем об услышанном, дабы не порочить славных рыцарей Храма. Однако сейчас, на краю могилы, я полагаю, что имею право нарушить клятву. Пусть наша святая Церковь разберётся во всём и снимет эти незаслуженные обвинения… Что же мы узнали от того колдуна? Он утверждал, что на своих закрытых собраниях рыцари Храма возносят молитвы Бафомету и Абракасу.
– Святые угодники! – побледнел монах.
–  Да, Бафомету и Абракасу, – повторил Робер,  – то есть настоятелю храма сатаны и главному смотрителю за адским огнём. Некоторые знатоки демонологии говорят, впрочем, что Бафомет не настоятель храма, а одно из воплощений сатанинского образа. Мне это кажется странным, поскольку само написание слова «Бафомет» свидетельствует о том, что именно он настоятель храма Князя Тьмы. По латыни Бафомет пишется, как вы понимаете, «Baphomet», но если прочитать справа налево, получится «Temohpab». Всякий человек, знакомый с тайнописью, легко догадается, что здесь сокрыт акроним – первые буквы из слов фразы «Templi omnium hominum pacis abbas», а это означает «Настоятель Храма мира всех людей».
Прибавлю, что если написать «Бафомет» на иврите и читать наоборот, то выйдет греческое слово «София» – мудрость; однако же с настоящей божественной мудростью тут нет ничего общего, ибо она не может быть представлена в таком странном написании. Следовательно, Бафомет заключает в себе антипод божественной благой мудрости и, вообще, всего божественного, – являясь, как мы убедились, настоятелем храма сатаны.
Правда, изображающий Бафомета знак вроде бы указывает на самого Люцифера: это перевернутая, указующая тремя вершинами вниз звезда, в середине которой изображена козлиная морда в двух концентрических кругах, содержащих слово «Левиафан»,  – а оно написано на иврите с нижнего луча и против часовой стрелки. Но не понятно, – то ли Левиафан, являющийся Драконом Бездны и Зверем Люцифера, помещен на знаке Бафомета в качестве намёка на служение дьяволу, то ли как указание, что он и есть сам дьявол в одном из своих образов.
А кое-кто из борцов с нечистой силою по-другому объясняет роль Бафомета: он, мол, просто слуга сатаны. Это о нём идёт речь в Писании, в том известном эпизоде, когда к дьяволу приходят его служители, в числе которых находится Бегемот, – который, де, и есть Бафомет, умеющий воплощаться также в чёрного кота. Мне подобное толкование кажется сомнительным, но не берусь спорить со специалистами.
Что касается Абакаса, насчёт него споров быть не может: он смотритель за адским огнём, раздувающий и поддерживающий всепожирающее пламя. Он изображается в виде фигуры с человеческим туловищем, человеческими руками, но с петушьей головой и змеями вместо ног; в правой руке его плеть, а в левой щит с двойным крестом внутри.
Согласитесь, что в этом изображении всё прозрачно и ясно. Петушья голова напоминает нам о Солнце, но чтобы мы не подумали о божественном свете, здесь помещены щит и хлыст, символы нестерпимого испепеляющего жара. О змеях нечего и говорить, – на ум тут же приходит Василиск, страшный царь всех ползучих гадов, подчиненный сатане. А обрубленное человеческое туловище с руками является, конечно же, частью образа грешников, которые попали в лапы к дьяволу и, утратив свой облик, превратились в отвратительных монстров.
– Но колдун определенно сказал, что рыцари Храма поклоняются Бафомету и Абакасу? – спросил Фредегариус.
– Да, – и вот как он это описывал. У них, говорил он, были идолы Бафомета и Абакаса; они почитали этих идолов, как представителей Бога и Спасителя; они касались истуканов Бафомета и Абакаса короткими верёвками, которые затем носили на теле под рубахой; всё, что они делали, они делали из благоговения перед этими идолами; рыцари поклонялись ещё некоему чёрному коту, который иногда являлся им на их собраниях. Умерших братьев они кремировали и подмешивали пепел в общую трапезу. Наконец, они плевали на распятие, целовали друг друга непристойным образом и питали склонность к содомскому греху, – мессир Робер сморщился, как от зубной боли.
– Отречение от Христа и осквернение распятия могут не быть преступлением. В первых монашеских общинах так принимали новых братьев, делая из этих святотатцев и вероотступников настоящих христиан, – заметил монах. – Помимо того, отречение было испытанием на обет повиновения старшим, а в качестве искупления вновь обращенные постились три пятницы.
– Вам лучше знать, святой отец, – согласился Робер с видимым облегчением. – Я надеюсь, что и другие обвинения против рыцарей Храма столь же легко будут отвергнуты или окажутся сущим вздором.
– Поэтому я не стану записывать это. Как вы верно изволили заметить, мессир, рыцари Храма совершили и продолжают совершать множество богоугодных дел, а если виноваты в чём-нибудь, то пусть их судит святейший папа, который никогда не ошибается, – сказал монах.
– Да будет так, – Робер опять перекрестился и уже в полный голос произнёс: –  Да, велика святость и значительны подвиги рыцарей Храма; добрую память оставят они о себе. Но и наше госпитальное братство тоже останется в памяти людей. Гордыня – большой грех, но гордость за хорошее дело не греховна, – не так ли, святой отец? А нам есть чем гордиться. Мы воевали за веру, мы защищали паломников и мирных жителей, мы помогали страждущим. К тому времени, когда я покинул Иерусалим, при нашем госпитале действовала медицинская школа, где изучались всевозможные способы лечения. Наши братья-лекари достигли во врачевании больших успехов, соединяя целительную силу трав и снадобий с искусством опытнейших хирургов.
Господь благоволил нам, – в госпитале излечивались даже безнадежные больные, такие тяжелые, что другие лекари отказывались от них. Без помощи Бога больного человека исцелить нельзя, но и без умения врача это сделать трудно. Всемогущий милосердный Бог дает нам таланты, Он направляет нас на путь, – но беда, если мы надеемся только на Бога. Господу ничего не стоит, к примеру, вылечить больного, – что там, больного, оживить умершего! – но коли он этого не делает, значит, перекладывает заботу о лечении больных на нас. Я правильно понимаю, отец Фредегариус?
– Болезнь – это испытание или наказание за грехи, – пробормотал монах и вдруг спросил: – А почему вы покинули Иерусалим?
– Тоска по родине. Она оказалась сильнее, чем чувство долга, – со вздохом признался Робер. – Много лет я прожил в Святом городе; мои занятия по укреплению нашего госпитального братства, коим я предавался со страстью и увлечением, вначале полностью поглощали меня, но пришло время, когда мне стало чего-то не хватать. Казалось бы, всё было в моей жизни, – служение рыцарству, книги и науки; казалось бы, я достиг всего, о чём можно только мечтать – уважения и богатства; однако странное беспокойство всё более овладевало мною.
Я боялся себе признаться, отчего это происходит, но рано или поздно я должен был задуматься о причинах своего душевного томления, а задумавшись, осознал, что Иерусалим, со всеми его красотами и святынями, чужой город для меня. Когда я расставался с моими друзьями, один из них сказал: «Я соскучился по родным местам, мне надоела жара и безводные пустыни. Я хочу увидеть наши зеленые поля, пышные леса, широкие реки и бескрайние озера». Тогда я не ощущал в себе этой тоски по родине, но пришла пора, когда она сделалась неодолимой.
Иерусалимское королевство стало казаться мне привалом на моём пути, а не конечной целью. Я будто бы отдыхал, набирался сил и готовился к дальнейшему походу. И вот, наступил момент, когда раздался сигнал к выступлению и надо было отправляться в дорогу.

Часть 11. Об уставе рыцарского братства. Возвращение в родовой замок. О гномах и домовых. Отношения с