Spoudogeloion. История Европы в романах

женщины. Они ужасны лицом и телом; тот, кто знается с ними, быстро становится немощным стариком, а его душу забирает дьявол, – сказал Франческо.
– Это твоя мама заставила тебя затвердить? – улыбнулась мадонна Лия. – Глупенький, любовь продлевает наши годы, а что касается погибели души, то какой грех в любовных утехах? Разве они причиняют зло? А то, что не причиняет зла, не может быть грехом, – так говорил наш прежний священник. Любовь это радость, любовь это счастье, –  где же тут зло? Ответь мне, мой маленький Франческо.
– Да, любовь к тебе – это отрада и сладостное волнение; любить тебя, моя мадонна, – это награда и наслаждение; любовь к тебе, мой ангел, окрыляет и возносит к небесам! – отвечал Франческо, покрывая поцелуями её плечи и лаская тело. – Я пью из прекрасного источника и не могу утолить жажду.
– Разве я не сказала, что у тебя талант к любовному искусству? – страстно прошептала мадонна, охотно отвечая на его ласки. – О, Франческо, ты любимец Венеры!..
Через три четверти часа, блаженно вытянувшись на кровати, мадонна Лия доедала свой персик, в то время как Франческо отрезал куски жареного мяса и жадно глотал их.
– Проголодался? – с ласковой улыбкой спросила мадонна Лия.
Франческо промычал в ответ нечто нечленораздельное.
– Ешь, – мадонна погладила его по спине, – а пока расскажу тебе о куртизанках. Напрасно ты считаешь их ужасными, – они лучше многих наших женщин. Тебе известно, что в ранней молодости я собиралась стать куртизанкой в Венеции?
– О-о-о? – Франческо удивленно поднял брови.
– Да, собиралась, мои мать с отцом были не против, – до тех пор, пока этот противный старикан, богатый вдовец, не захотел жениться на мне, – мадонна вздохнула. – Я отказывалась выйти за него, но родители принудили меня. Они вбили себе в голову, что брак с этим богатым стариком – дар судьбы; интересно, для кого – для меня или для них?.. Я сопротивлялась, как могла, и тогда меня жестоко высекли. Еще одной такой порки я бы не вынесла; пришлось подчиниться.
– Бедняжка, – Франческо нежно поцеловал её.
Мадонна поцеловала его в ответ и продолжала:
– Три года, что я прожила с этим стариканом, были кошмаром; к счастью, потом он отдал Богу душу. Но ещё до замужества я успела получить кое-какие уроки от куртизанок и кое-что узнать от них. Ты слышал о Фрине?
Франческо, пережевывая мясо, лишь помотал головой.
– Она была куртизанкой в Греции, задолго до прихода Сына Божьего в наш мир. Помимо умения выгодно продавать свое тело, Фрина могла искусно вести беседу, танцевать и играть на многих музыкальных инструментах. Тогда, как и сейчас, добропорядочным женщинам запрещалось разговаривать с незнакомыми мужчинами, ходить в привлекательных нарядах, пользоваться снадобьями для украшения лица и ароматической водой. Однако куртизанкам это не запрещалось, – как и сейчас не запрещается, – и Фрина скоро покорила всех мужчин в Греции. Статуи богинь стали ваять с её телом и лицом, а один художник изобразил Фрину в виде выходящей из воды Венеры.
Однако среди её поклонников нашёлся негодяй, домогавшийся её, но отвергнутый ею. От злобы он обвинил Фрину в оскорблении греческих богов, что каралось смертью. Фрину судили, но во время суда её защитник сорвал с неё одежду прямо перед судьями и воскликнул: «Разве может такая красота оскорбить богов?». Судьи  были столь восхищены красотой обнаженной Фрины, что все, как один, провозгласили ее невиновной.
– Вот что значит язычники. Наши судьи так не поступили бы, – сказал Франческо, и было непонятно, одобряет или порицает он решение греческих судей.
– Язычники? – вскинулась мадонна Лия. – Хорошо, тогда послушай, как живут сейчас куртизанки в Венеции… Вначале они жили в специально отведённом для них квартале и не могли выйти за его пределы, но после им разрешили свободно передвигаться по городу и селиться, где угодно. Мужчин в Венеции больше, чем женщин, к тому же многие мужчины не имеют возможности жениться, не обладая достаточными средствами или редко бывая дома, поэтому если бы не было куртизанок, то не было бы ни порядочных девушек, ни честных жён… Еще скажу, – мадонна смущённо засмеялась, – что среди венецианской знати распространена содомия, отчего даже был издан указ, который обязывает куртизанок сидеть напротив окон с обнажённой грудью и выставленными на улицу ногами, привлекая собою мужчин для отвращения их от содомского греха.
Знатные люди, не осквернённые содомией, открыто содержат в Венеции куртизанок, окружают их прислугой, покупают им роскошные платья и драгоценности, нанимают дома или отдают свой дом. При этом куртизанки находятся на содержании не только у светских господ, но также у епископа и прелатов – такие содержанки называются courtisanae honestae. Благодаря щедрым дарам своих покровителей, куртизанки утопают в роскоши, и, как самые изысканные принцессы, устраивают ежедневные приёмы.
Конечно, не всем куртизанкам удаётся достичь такого положения: некоторые их них попадают в дешевые дома терпимости и делаются утехой грубых мужланов, но я расскажу тебе, мой Франческо, о лучших из этих дам. Они более опрятны и ухожены, чем другие женщины, потому что тщательно следят за собой. Каждый день они омывают своё тело отваром из ароматных трав, приводят в порядок волосы и ногти, умащиваются благовониями и следят за белизной зубов. Одежда куртизанок совершенно не отличается от нарядов знатных дам, за исключением туфель, которые куртизанки носят на очень высоких каблуках. Я не говорю уже о драгоценностях: колье, цепях, браслетах, диадемах с алмазами, рубинами, и жемчугами. Всё это куртизанки носят не только вечером, но и днём.
Обедают куртизанки скромно, в одиночестве или в кругу семьи. А вот ужин обычно оплачивают их возлюбленные и состоит он не меньше чем из пяти блюд, а иногда доходит до двадцати. На стол подаются дорогие вина и много дичи...
– У тебя, мадонна, еда не хуже, – перебил её Франческо, указывая на снедь на столе.
– Да, но я вынуждена принимать тебя тайно, а к лучшим куртизанкам открыто наносят визиты князья и короли, – возразила мадонна Лия.
– Я не хотел бы, чтобы моим соперником был король, – усмехнулся Франческо. – Что же касается подарков, то прими пока вот это, – он встал с постели, подошёл к своей одежде и вынул из пришитого к плащу внутреннего кармана маленькую, обитую бархатом коробочку.
– Что это? – спросила мадонна.
– Открой и посмотри.
Мадонна Лия открыла коробку и в лунном свете блеснул бриллиант на золотой подвеске.
– Как красиво! – воскликнула мадонна. – Спасибо тебе, мой дорогой Франческо, – она поцеловала его. – Но зачем ты так потратился? Представляю, сколько это стоит! Ты взял деньги у отца?
– Клянусь святым Эгидием, ты хочешь меня обидеть, – нахмурился Франческо. – Разве я сам не способен заработать деньги? Согласно уставу купеческой гильдии отец аккуратно выплачивает мне комиссионные за совершённые сделки, а сегодня он сделал меня своим помощником в конторе… Я заказал этот подарок в кредит у ювелира с Высокой улицы, но уже отдал большую часть денег, а вскоре расплачусь полностью.
– Ах ты, озорник! – мадонна шутливо погрозила ему пальцем. – Выходит, ты знал, что мы с тобой сблизимся?
– Я мечтал об этом, – сказал Франческо, повернулся к мадонне и крепко обнял её.
– Озорник, – прошептала она, тая в его горячих объятиях…
***
Когда Франческо возвращался домой, горожане давно проснулись и занялись своими обычными делами. В лавках важно восседали торговцы, ремесленники в мастерских громко стучали молотками, уличные разносчики наперебой расхваливали свой товар, монахи взывали к щедрости подающих и гремели кружками с монетами.
Вдруг всё разом смолкло и застыло: из замка на вершине горы выехал кортеж императорского наместника и направился вниз через город, к реке. Всадники, одетые в цвета императора, с флагами в руках гордо скакали на прекрасных белых лошадях; юные трубачи, похожие на ангелов, трубили, надувая щёки и вскидывая головы; слуги в ярких накидках, вышитых вензелями наместника, бежали по улице, бесцеремонно расталкивая  тех, кто не успел уступить дорогу. Сам наместник, немецкий герцог, ехал посреди кортежа, подбоченившись и откинув назад роскошный меховой плащ, так что золочёный нагрудный панцирь сверкал на солнце. На голове герцога была высокая шапка из куньего меха, ненужная в этот тёплый летний день, но зато напоминающая о высоком положении того, кто управлял городом от имени императора.  
Горожане высыпали на улицы и недружно приветствовали наместника: в Ассизи не было единства – одни граждане поддерживали императора, другие выступали за римского папу, а третьи, которых было немало, требовали передачи всей власти Городскому Совету. Наместник знал это, но надеялся на силу своих солдат и на страх, который испытывали горожане перед императором Фридрихом, ужасом Европы, человеком решительным и жестоким. Всем было известно, что Фридрих крайне суров в гневе и не терпит противодействия. Стоит горожанам взбунтоваться, как скоро они увидят в Ассизи рыжую бороду императора, за которую итальянцы и прозвали его Рыжебородым, то есть Барбароссой, – и тогда пусть никто не ждёт от него пощады!..
Герцог презрительно и надменно глядел на толпу на городских улицах, – в глубине души он вообще не считал итальянцев полноценными людьми. Понятно, что подобное поведение отталкивало от него даже тех, кто хотел остаться под властью императора, а об остальных и речи не было: наместнику то и дело показывали кукиш из-за спины, нарочито насмешливо изображали восторг и достаточно слышно выкрикивали: «Петух выпяченный! Осёл упрямый! Баран безмозглый!». Франческо с удовольствием присоединился к шумящему народу и даже ввязался в небольшую потасовку, которая возникла между сторонниками императора и сторонниками городского самоуправления, – разумеется, он был за городское самоуправление.
Между тем, кортеж герцога выехал из города, страсти улеглись, горожане, подравшись и помирившись, вернулись к делам, – а Франческо наконец добрался до дома. Там он, к своему удивлению, застал отца, который почему-то не пошёл сегодня в контору.
– Нагулялся? – сказал Пьетро, загадочно улыбаясь. – А у меня кое-что есть для тебя. Пойдём в конюшню.
– Уж не палку ли ты для меня приготовил? – шутливо спросил Франческо. – Может быть, отложим порку до другого раза?
– Пороть тебя поздно: детей надо пороть, когда они поперёк лавки лежат, а ты теперь и вдоль не поместишься, – посмеиваясь, отвечал Пьетро. – Хотя твой дед так не считал, как я тебе уже рассказывал.
– Тяжело тебе приходилось, – в том же тоне проговорил Франческо.
– Зато кожа у меня дублённая, ничто её не проймёт; я не в обиде на своего отца, он мне добра хотел, – возразил Пьетро. – Ну, идём же!..
Отворив двери конюшни, Пьетро закашлялся, давая знак слуге, и тот немедленно вывел во двор прекрасного коня. Серебристо-гнедой масти, с дымчатой гривой, конь бил в землю посеребрённым копытом, жевал уздцы с серебряной же насечкой и прял ноздрями, кося глазом на Пьетро и Франческо.
– Вот что у меня есть для тебя: он твой, – сказал Пьетро сыну. – Ты теперь мой помощник, тебе надо будет много ездить, – так пусть все видят, что контора