Spoudogeloion. История Европы в романах

серебра, бросился к нищему и высыпал ему в руку. Нищий испугался:
– Зачем это, синьор? Я не занимаюсь тёмными делами: если надо кого-нибудь убить, – это не ко мне.
Франческо нахмурился:
– Я даю тебе просто так, ради Христа. Ты часто вспоминаешь его и за это заслуживаешь награды.
Нищий недоверчиво посмотрел на Франческо, а потом воровато засунул серебро за пазуху.
– Благодарю вас, синьор! Да спасёт вас Бог! Пусть Господь принесёт вам счастье!
– Ступай, – сказал Франческо и пошёл к своей конторе.
«Пьяный, видать, – подумал нищий. – Пьяные – они добрые».
***
Франческо метался в бреду: вскрикивал что-то, с кем-то говорил, порой вставал на постели и невидящим взором смотрел на свою мать, которая не отходила от него все дни болезни. Джованна плакала, прижимала его голову к своей груди, но Франческо вырывался, снова падал на постель и продолжал спор с тем, кого видел он один.
В комнату вошёл Пьетро.
– Как он? – Пьетро дотронулся до лба Франческо. – Горячка ещё не прошла?
– Где там, – со слезами отвечала Джованна, – бредит день и ночь, ничего не ест. С трудом заставляю его выпить снадобье, которое прописал лекарь.
– А, лекари! – презрительно махнул рукой Пьетро. – Я на них не надеюсь; я верю в силу молодости. Франческо поправится, вот увидишь.
– Дай-то Бог! – перекрестилась Джованна. – Я молю его, чтобы он оставил мне сына, – было бы слишком жестоко забрать у нас Франчо.
– Молись, это не помешает, – рассеянно произнёс Пьетро. – Не могу себе простить, что уехал из Ассизи, – прибавил он с досадой и сожалением. – Я заметил, что с Франческо что-то не так ещё до отъезда, но подумал: «Пустяки, пройдёт». А он, видимо, уже тогда был болен, и отсюда его странные поступки. Анджело донёс мне, что Франческо отдал целую кучу серебра какому-то нищему на базаре. Я решил, что Анджело врёт, – он так завидует Франческо, что готов возвести на него напраслину. Он желает ему зла, точно тебе говорю. Уж не Каина ли мы с тобой вырастили, жена?
– Типун тебе на язык! Перекрестись и проси прощения у Бога за эти слова! – воскликнула Джованна. – Я, – она подчеркнула «я», – растила своих сыновей богобоязненными и смиренными.
– Анджело врёт, решил я, – продолжал Пьетро, – но теперь вижу, что он говорил правду. Франческо был болен: он не понимал, что творит, и принял нищего за одного из наших клиентов из числа тех, кому мы иногда одалживаем деньги.
– Деньги, деньги, деньги! – раздражённо сказала Джованна. – Ты можешь говорить о чём-нибудь другом, – хотя бы в том момент, когда наш сын серьёзно болен?!
– Да нет, это я просто вспомнил, – виновато пробормотал Пьетро. – Ладно, пойду, меня ждут… А Франчо поправится, обязательно поправится, – он погладил сына по голове. – Я знаю, что наследником торгового дома Бернардоне будет именно он, я уверен в этом, – Пьетро вышел из комнаты.
– О, господи! – вздохнула Джованна. – Вот уж, действительно, муж дан жене для испытания её кротости.
«Кротости, кротости, кротости, – отозвалось в воспалённом мозгу Франческо. – Что есть кротость?». Как наяву, Франческо увидел рыцаря Гвалтьеро. Тот сидел на огромном вороном коне, который был выше самой высокой колокольни. Из ноздрей коня вырывалось пламя, из глаз сыпались искры; он выдыхал дым и бил копытом в землю, заставляя её содрогаться. Рыцарь Гвалтьеро тоже был громаден и высок: его шлем призрачно блистал в тёмной вышине неба, копьё проткнуло тяжёлые тучи, а рука в стальной перчатке грозно простиралась над миром.
Сверкнула молния и озарила страшную картину земного грехопадения, – такую, какой видели её святые Антоний, Иероним и Эгидий.  Изысканно одетые священники справляли чёрную мессу; к нечестивому причастию спешил  грешник с кабаньим рылом и в чёрном плаще, а из чрева земли выходила поющая группа чудовищ во главе с бесом, играющим на арфе, – что было явным издевательством над пением ангелов на небесах.
А на другом краю картины метались по небу, подобно нетопырям, тучи крылатых бесов, среди которых были и перепончатые жабы, и зубастые слизняки, и змееголовые крысы, – а внизу совершался немыслимый разврат в открытом для всеобщего обозрения публичном доме; к нему направлялась процессия иных бесов, уже в человеческом облике, но с дьявольскими харями, а возглавлял эту процессию бес в митре и мантии священника, рядом же с ним – олень в красном плаще.
Франческо содрогнулся: каждый христианин знает, что олень является символом верности души и его появление с бесом – неслыханное кощунство.
Но и это было не всё. В центре картины стоял город с острыми неровными башнями, угловатыми домами и гигантскими переплетёнными деревьями, растущими сверху вниз, так что корни их упирались в небосвод, а кроны – в землю. Из ворот города вышла обольстительная дьяволица; она была совершенно нагая и лишь прикрывала ладонью низ живота. Груди её были упругими, как большие смоквы; сосцы подобны спелому винограду; плечи нежны и округлы, как водяные лилии, шея тонка и бела, как хрупкий цветок настурции; щёки свежи, как весенняя заря, а губы томные, как летний вечер. Под ногами дьяволицы вышагивали павлины с распущенными хвостами, а возле неё стоял единорог, – и это было ещё одним искушением, ибо всем известно, что это животное является символом непорочности и девственности.
Дьяволица призывно глядела на Франческо; её влажные губы раскрылись, показывая жемчужные зубы, грудь вздымалась от страстного дыхания. Истома прошла по телу Франческо и плоть его ожила. Он бросился было к искусительнице, но здесь явились перед ним, будто из воздуха, всё те же святые – Антоний, Иероним и Эгидий. Франческо никогда не видел их изображений, но сразу понял, что это были именно Антоний, Иероним и Эгидий.
Они показали на что-то за спиной Франческо; он обернулся и увидел Спасителя, страдающего на кресте. Лоб его был покрыт кровавым потом, увенчанная терновым венцом голова упала на плечо.
«Помни о Сыне Моём, положившим Себя за вас», – раздался голос с небес. Святые Антоний, Иероним и Эгидий преклонили колена; пал на колени и Франческо. «Не попадёт в рай тот, кого не искушали. Отними искушение – и никто не обретёт спасения», – сказал святой Антоний. «Что бы ты ни делал, не забывай о трубном гласе Страшного суда», – сказал святой Иероним. «Пусть не будет у тебя таких тайных грехов, в которых ты не смог бы признаться даже самому себе», – сказал святой Эгидий.
«Да будет так!» – от всего сердца вскричал Франческо. В то же мгновение картина окружающего мира переменилась. Обольстительная дьяволица завизжала, осклабилась, закрутилась и превратилась в мерзкую ведьму. Вскочив на единорога, обратившегося в чёрного козла, она вначале взвилась к небу, а потом рухнула наземь и провалилась. Вслед за ней с ужасным грохотом ушли под землю и город с острыми башнями, и публичный дом; бесы же и священники, справлявшие кощунственную службу, стали лопаться один за другими, словно мыльные пузыри, разбрызгивая пену столь зловонную, что даже в бреду Франческо сморщил нос.
Рыцарь Гвалтьеро затрясся, будто в лихорадке, зашатался на своём вороном коне, а тот встал на дыбы, заржал, захохотал, как человек, а затем сбросил рыцаря под копыта и растоптал его, причём, рыцарь разлетелся на куски с поразительной лёгкостью, – так обычно разлетается тыква, попавшая под колеса. Вороной конь, совершив это, съёжился, уменьшился и превратился в мелкого чёрта. Хихикнув напоследок, он бросился в какую-то щель и пропал.
Небо посветлело и засияло солнце. Чувствуя необыкновенную лёгкость в душе, Франческо уселся возле святых, и они запросто заговорили с ним. «Служи Богу и будь прост. У кого открыто сердце, тот прост и весел. Не бойся веселить Господа, стань его шутом», – сказали святые. Франческо засмеялся и тут же закашлялся; он набрал побольше воздуха в грудь, – и очнулся от забытья.
Оглядевшись, он увидел мать, сидевшую на стуле возле его постели.
– Так хочется есть, – проговорил он, улыбаясь ей.
– Франчо, сынок! О, Франчо! – воскликнула мать, с тревожной радостью глядя на него. – Тебе легче?
– Да, – ответил он. – Дай же мне еды, я готов съесть целого барана.
– Сейчас принесу всё, что имеется на кухне! – Джованна мигом вскочила со стула. – Тебе,  правда, легче?
– Да, – кивнул Франческо. – Иди же за едой, не то я умру от голода.
– Иду! – заторопилась Джованна. – Пьетро, Пьетро! Франческо пришёл в себя, слава Пречистой Деве! Он хочет есть, – раздался её голос уже из-за дверей. – Пьетро, да где же ты? Неужели ушёл в контору? О, Господи, прости меня!.. Анджело, Анджело, твой брат пришёл в себя, он хочет есть! Ты слышишь меня Анджело? Ты где?..
***
Ясным весенним днём три пожилых ассизца сидели у трактира, пили белое вино и говорили о безобразиях, творимых Франческо Бернардоне.
– С тех пор как он бесславно вернулся из Крестового похода, – говорил один старик, слепо глядя на раскричавшихся на площади воробьёв, – этот Франческо будто с цепи сорвался…
– А? – переспросил второй старик. – С какой охоты он вернулся и кто сорвался у него с цепи?
– Разве он был в Крестовом походе? – удивился третий старик. – Я-то думал, что он был в отряде рыцаря Гвалтьеро де Бриенне. Какой аппетит у этого рыцаря, какой желудок! Я видел собственными глазами, как Гвалтьеро съел целиком здоровенного барашка, поливая его чесночным соусом и можжевеловой подливой, после этого одолел ещё двух жирных каплунов, нашпигованных гребешками и зажаренных на вертеле, а их густо сдобрил оливковым маслом с протёртыми сыром и яйцами, – под конец же своей трапезы он проглотил трёх карасей в сметане с луком. Не говорю уж о вине, которого он выпил пять или шесть кувшинов, без разбора, красного и белого. Вот это утроба! А я  утром съел немного манной каши, пожевал пресную лепёшку, да выпил горохового киселя, – так всё это встало на пути к желудку и полдня не может до него дойти. Одна надежда на винцо, хотя сказать по правде, пью его и боюсь, – не наделало бы оно мне вреда!
– Где же ты видел, как ест рыцарь Гвалтьеро? – спросил первый старик, стараясь разглядеть лицо третьего. – Он в Ассизи никогда не был, а ты отсюда никуда не выезжаешь.
– Да, – третий старик почесал голову, – ты прав. Наверное, я перепутал его с каким-то другим рыцарем. Голова у меня совсем не варит, памяти не осталось, а ещё внутренности болят, дыхание сдавливает, кашляю, а вчера целый день ныла левая нога, – ох, видно скоро смерть придёт!
– Придёт! – радостно закивал второй старик, напряженно прислушивающийся к их разговору. – Лето скоро придёт, а там и новый урожай поспеет, слава Богу!
– С тех пор как Франческо вернулся из отряда рыцаря Гвалтьеро, – продолжал первый старик, – он вроде бы свихнулся…
Второй старик хотел что-то переспросить, но первый, уловив его движение, повысил голос и заговорил быстрее:
– Раньше он был истинным христианином, постоянно ходил в церковь, не пропускал ни заутреню, ни обедню, ни вечерню, – священник на него не мог нарадоваться, – соблюдал все посты, подавал милостыню нищим, дома молился вместе со своей матерью, которая хоть и болтушка, но в благочестии ей не откажешь. Франческо был образцом для нашей молодёжи, он вёл себя, как подобает юноше, воспитанному в лучших традициях нашего города. Франческо не участвовал в разгульных