Spoudogeloion. История Европы в романах

Сорока – она и есть сорока, – не сдержался Пьетро. – Однако у меня есть долг, который я обязан тебе вернуть, – прибавил он. – Я продал твоего коня, Сарацина. – Пьетро остановился и поглядел на сына.
Лицо Франческо окаменело.
– Для твоего брата этот конь – слишком жирный подарок, – после паузы продолжал Пьетро. – К тому же, я не забираю назад то, что подарил. Сарацин – твой, но поскольку ты отказался от всего, что я тебе дал, я продал его. Деньги по праву принадлежат тебе.
– Я понял, отец, – с трудом проговорил Франческо.
– Ты мог бы долго похваляться своим Сарацином, ты мог бы красоваться на нём во многих городах Италии и в городах иных стран. Став во главе нашей компании, ты мог бы купить себе ещё десять таких коней, но ты выбрал себе другую участь! –  не сдержавшись, воскликнул Пьетро.
– Я знаю, отец, – сказал Франческо.
– Но я не хочу, чтобы про меня говорили, будто я отнял деньги своего сына, пусть и блудного, – с горечью произнёс Пьетро. – Стой здесь, я сейчас вернусь, – он зашагал к дому.
– Мой Сарацин, мой бедный Сарацин, Прости меня, и пусть у тебя будет хороший хозяин, – прошептал Франческо. – Тяжело отказываться от прошлого, – прибавил он, – мы оставляем там плохое, но оставляем и то, что было нам дорого…
***  
В ближайшей деревне Франческо купил хлеб, просо, ячмень, овощи, вяленую рыбу и вдобавок две бутыли сидра, дабы окончательно развеселить своих духовных братьев. Более того, он договорился с крестьянами, что вместе с братьями придёт работать на виноградниках: наступал сбор урожая и крестьянам не хватало рук, чтобы справиться с работой. Правда, вид Франческо несколько насторожил крестьян, но поскольку у этого человека водилась монета, а на разбойника он был не похож, они решили, что перед ними пилигрим, имеющий деньжата, но давший обет смирения.
Сложив провизию в тележку, купленную в этой же деревне, Франческо пошёл к Кривой речке. Странное дело, пораненная нога, ужасно болевшая в деревне святого Гонория, в монастыре Верекундия и в Ассизи, почти прошла: Франческо тянул тележку в гору, лишь слегка прихрамывая.  Птицы вокруг пели пуще прежнего, бабочки порхали и кружились над тропинкой; на солнечной лужайке Франческо заметил любопытного оленёнка, вышедшего из тени деревьев, чтобы лучше рассмотреть человека, а мать-олениха стояла на опушке леса и тревожно пряла ноздрями. Камень вырвался из-под колеса тележки и с грохотом покатился вниз; оленёнок подпрыгнул на всех четырёх ногах и бросился вслед за оленихой в глубь леса. Франческо рассмеялся: «Не бойтесь, милые, я вас не обижу».
«Все мы божьи создания, все мы живём благодаря Богу, – сказал он себе затем. – Как он милостив к нам, так и мы должны быть милостивы друг к другу». Ему вспомнилась старая песня о святом Мартине, которую он слышал в детстве:

Рано проснулся, рано встал
Добрый святой Мартин.
Сел на коня и поскакал
Добрый святой Мартин.

Вдруг видит добрый святой Мартин:
Старик – борода по грудь –
Сидит у дороги и говорит:
«Дай мне хоть что-нибудь».

Снял с себя рваный, дырявый плащ
Добрый святой Мартин.
«Возьми. Мне больше нечего дать.
Только вот – плащ один».

И молвит нищий седой старик:
«Ты отдал мне всё, что мог.
Но я не старик, святой Мартин,
Увы – я всего лишь Бог».

«Добрый святой Мартин», – повторил Франческо, поднатужился и потащил тележку дальше; до лачуги у Кривой речки оставалось всего ничего.
…Уже издали он услышал весёлые голоса и громкий хохот. Франческо не поверил своим ушам: он узнал Джеронимо и Клементино.
– А, вот и он! – закричал ему Джеронимо, едва он показался из-за сосен, окружавших хижину. – А мы уж думали, что не дождёмся тебя.
– Да, ещё немного, и ушли бы. Вот была бы досада! – подхватил Клементино.
– Долгонько же ты ходил, но, как я погляжу, тебе хорошо подавали, – сказал Джеронимо.
– Ого, полную тележку привёз! – воскликнул Клементино. – А мы тоже принесли вам подарки. Хотели вас порадовать.
– Вы нас порадовали, – вмешался Филиппо. – Смотри, Франческо, сколько они нам всего принесли, – он кивнул на два больших мешка, лежавших на земле. – Здесь и хлеб,  и крупа, и овощи, и рыба.
– И я также всё это купил, – сказал Франческо. – Теперь нам надолго хватит.
– Купил? – удивился жующий что-то Сабатино. – Откуда у тебя деньги? Неужели монахи дали?
– Нет, не монахи. Деньги дал мой отец, – ответил Франческо.
– Что? Твой отец? – на этот раз удивились Джеронимо и Клементино. – Он с тобой помирился?
– Нет, он отдал мне деньги, вырученные за моего коня, – сказал Франческо.
– За Сарацина?! Так он его продал? Ах, какой был конь! – вскричали Джеронимо и Клементино.
Франческо отвернулся и вытер внезапные слёзы на глазах.
– А что же монахи? – спросил молчавший до сих пор Паоло.
– Монахи дали мне вот это, – Франческо достал из тележки суму с лепёшкой, луковицей и бутылью с похлёбкой.
– И это всё? – Паоло усмехнулся.
– Не осуждайте, да не осуждаемы будете, – ответил Франческо. – А я ведь был у вас дома, – обратился он к Джеронимо и Клементино.
– Да? Значит, мы разминулись. Мы пошли сюда, к тебе, – сказали они.
– Представляю, как принял тебя мой дядя, – протянул Джеронимо.
– Мою тётю удар хватил, наверное, – хмыкнул Клементино.
– Не осуждайте, – повторил Франческо.
– Да-а-а, – снова сказал Джеронимо, разглядывая хижину, – А скажи мне, Франческо, как вы собираетесь жить?
– Да, объясни нам толком, что у вас будет такое, – новый монастырь, что ли? – спросил Клементино.
– Братство для служения Господу, – вроде рыцарского ордена, но мирное, – ответил Филиппо вместо Франческо.
– Духовная божеская обитель, – сказал Паоло.
– Да, обитель, вроде братства, – прибавил Сабатино.
– Нам не нужен монастырь, – пояснил Франческо, – ибо каждый монастырь имеет постройки, хозяйство и прочее, что якобы нужно для монашеской жизни. В результате, часто монахи заботятся больше о мирском внешнем, чем о божественном внутреннем мире. Мы же будем жить в бедности и молитвах, – только так можно очистить душу для восприятия откровения от Господа. Мы откроем ставни, которыми закрыта душа от божественного света, а самые крепкие, самые глухие ставни, закрывающие душу – это богатство. Разве не об этом говорил святой Иероним: «Нет никакой пользы в деньгах, когда бедна душа. Что пользы для богача в обладании всеми благами, когда он не обладает Богом – высочайшим благом»? Разве не об этом говорил святой Григорий: «Золото – такая же ловушка для людей, как сеть для птиц»? Но лучше всех было сказано Иоанном Златоустом: «В погоне за богатством мы не помышляем о коварстве дьявола, который через малое лишает нас великого; дает грязь, чтобы похитить небо; показывает тень, чтобы отвратить от истины; обольщает сновидениями (а ничто иное настоящее богатство), чтобы, когда настанет день, показать нас беднее всех».
Сказано было им же: «В самом деле, есть ли какой ещё столь постоянный и ненасытный враг, как богатство? Если ты желаешь быть богатым, то никогда не перестанешь мучиться, потому что любовь к богатству бесконечна, и чем дальше ты будешь идти, тем дальше будешь отстоять от конца, и чем больше будешь желать чужого, тем сильнее будут увеличиваться мучения. Подлинно, не столько бедный желает необходимого, сколько богатый – излишнего.
Не находя потребного столько, сколько бы ему хотелось, человек бывает подавляем скорбью, печалью и унынием; он напрягает большие усилия, чтобы достигнуть довольства и обилия. По этой причине иной делается вором, явным или тайным, иной – разбойником, насильно отнимающим чужое, иной – лихоимцем, неправедным обманщиком. Отсюда же зависть, предательство, клевета, враждование, споры, наветы, ложь, клятвопреступничество, убийство, – потому что избежать скудости в настоящей жизни едва ли возможно без хищений, неправды и лихоимства. И если даже теперь, когда обладающие деньгами не могут смело положиться на них и видят, сколько из-за них возникает злых козней, – то кого они пощадили бы, от чего отказались бы, если бы к богатству присоединились ещё прочность и безопасность?
Сделавшись же богатыми, люди делаются гордыми и тщеславными. Далее же что последует? Вот что: Бог гордым противится, и они зрят туда же, куда попал отступник от Бога – дьявол».
– Так, так, – кивал Филиппо.
– И ещё сказано Иоанном, – продолжал Франческо, – «Подобно тому как красота распутных женщин, наведённая притираниями и подкрашиванием, на самом деле лишена красоты, но некрасивое в действительности и безобразное лицо кажется для обманутых красивым и благовидным, так точно и богатство обнаруживает вместо чести бесчестие. Не смотри на те похвалы, которые расточаются открыто вследствие страха и лести, а раскрой совесть каждого из тех, которые так льстят тебе, и увидишь тысячи обвинителей, которые в душе вопиют против тебя, отвращаются от тебя и ненавидят хуже злейших твоих врагов и неприятелей. И если когда-нибудь приключившаяся перемена обстоятельств удалит и изобличит личину, образуемую страхом, подобно тому, как яркий луч солнца – подкрашенные лица, тогда ты ясно увидишь, что в предшествовавшее время ты был в крайнем бесчестии у тех, которые услуживали тебе, и пользовался, как ты думал, честью со стороны людей, которые более всего тебя ненавидели и желали видеть тебя в крайнем несчастии».
– Так, так, – кивали Филиппо и Паоло одновременно.
– А ещё Иоанн говорил: «Как человек есть животное ничтожное, подверженное гибели и кратковременное, так и богатство таково же; вернее же сказать, даже и того ничтожнее», – разошёлся Франческо, – «Часто богатство погибает даже не вместе с человеком, а еще раньше человека; и вы все знаете, сколь многочисленные примеры преждевременной гибели богатства здесь вы наблюдали. И часто владелец остается в живых, а состояние погибает, – и, о, если бы оно погибало одно только, а не губило вместе с собой и владельца!».
– Да, да, так, так, – кивали теперь все его слушатели.
– И далее Иоанн говорит: «С удовольствием спросил бы я умерших: где богатство?» – восклицал Франческо. – «Все мы только пользуемся, и никто не владеет. Хотя бы в течение всей нашей жизни богатство оставалось у нас, не подвергаясь никакому несчастному случаю, мы волей-неволей при кончине уступаем его другим и переселяемся в загробную жизнь, будучи наги и ничего не имея… Слышали ли вы глас апостола Петра, – Петра, который ничего не имел и был богаче облечённых в диадему? Что же говорит он? «Серебра и золота нет у меня». Что может быть достойнее этих слов? Что может быть блаженнее и довольнее? Тогда как другие хвалятся противоположным, говоря: я имею столько-то талантов золота, бесчисленное количество десятин земли, дома и рабов, – он хвалится тем, что лишен всего, и не только не стесняется и не стыдится своей бедности, но даже гордится ей!
Так-то неимеющий ничего может владеть всем, так-то он может обладать благами всех; если же мы будем обладать благами всех, то всего лишимся. Кто совсем ничего не имеет – ни дома, ни стола, ни лишней одежды, но всего лишился ради Бога, – тот пользуется общим достоянием, как своим собственным, и от всех получит всё, что пожелает. Не имеющий ничего, таким образом, обладает благами всех!», – Франческо сорвал голос и закашлялся.
– Здорово сказано! Ещё бы! –