Spoudogeloion. История Европы в романах

одного себя я всегда заработаю. Не спорь со мной, сестра, - как я сказал, так и сделаю.
Липерата поцеловала его.
– Бог отметил тебя своей благодатью еще при рождении, милый мой брат. На десять человек хватило бы того, что он дал тебе, - но, главное, он дал тебе доброе сердце.
– Это правда, - кивнул Бенвенуто. – За всю жизнь я никого не обидел и никому не причинил вреда без причины. А меня много раз обижали и пытались унизить; я вынужден был защищаться,  - в результате меня гнали, как дикого зверя, запирали в клетку, пытались убить!
– В клетку? Убить?! – в ужасе переспросила сестра.
– Вот и в родном городе я не могу оставаться надолго, - продолжал Бенвенуто. – Мои враги поклялись уничтожить меня, когда изгоняли отсюда, - я думаю, они не забыли своего обещания… Завтра поутру я отрою наш клад, заберу из него несколько монет, остальное снова спрячу и покажу тебе, где будет храниться это золото. Оно – твое, но не спеши его тратить, пусть лежит до черного дня. А я уйду из города, разыщу своих старых друзей, - авось они подскажут, где может понадобиться мое искусство.
– Боже мой, всего одну ночь проведешь под родным кровом, бедный мой! – Липерата всхлипнула и обняла Бенвенуто, как маленького. На втором этаже снова появились две детские рожицы, и мальчишеский голос прокричал:
– Бабушка, мы кушать хотим!
– Сейчас, сейчас! Господи, я и тебя забыла покормить, Бенвенуто! Какая я бестолковая стала! – покачала головой Липерата. – Но как же ты уйдешь, ведь караулы тебя не пропустят? – вдруг спохватилась она.
– Тем же ходом, что пришел, - улыбнулся Бенвенуто, а сверху вновь послышался тоненький хохот.
***
Мокрый проселок шел через черные жирные поля, разделенные на неправильные четырехугольники жердяными изгородями. Серое небо висело над землей, по нему неслись темные рваные тучи. Они то сгущались, проливаясь частым холодным дождем, то вдруг рассеивались и в их мутной пелене появлялись ослепительные синие просветы. Ни одной живой души не было вокруг; лишь на редких крестьянских хуторах угадывалась жизнь по дыму из труб и собачьему лаю.
Бенвенуто уже пятый час разыскивал виллу Понтормо. Из трех прежних друзей Бенвенуто – Антонио, Андреа и Понтормо – только о последнем удалось узнать что-то определенное.  Но удивительно, что никто не мог точно объяснить, где находится вилла Понтормо. Учитывая веселый и общительный нрав этого человека, можно было ожидать, что вся округа побывала у Понтормо в гостях, - однако, услышав его имя, люди делали недовольные лица и неохотно отвечали на вопросы.  
День клонился к вечеру, быстро темнело; дождь полил не на шутку. Лошадь Бенвенуто устала, - уныло опустив голову, она медленно шла по грязной дороге, - да и самому всаднику, промокшему, озябшему и голодному, давно хотелось к свету и теплу. Между тем, местность, по которой он ехал, становилась все более дикой и Бенвенуто решил, что в очередной раз заблудился. Проклиная неразговорчивых крестьян, он уже собирался вернуться на постоялый двор, откуда начал свои поиски, - но, увидев в стороне от проселка странное сооружение, похожее на заброшенную ферму, Бенвенуто направился к ней в надежде найти там корм для лошади, а для себя ночлег.
Ферма была окружена высокой стеной из дикого камня; Бенвенуто объехал ее кругом, но не нашел ни ворот, ни калитки. Озадаченный их отсутствием, он хотел с седла своей кобылы  взобраться на ограду, но сверху вдруг раздался хриплый голос:
– Только попробуй!  
В ту же секунду прогремел выстрел и пуля разбрызгала грязь у копыт лошади. Кобыла заржала, рванулась назад, и Бенвенуто чуть не упал с нее.
– Убирайся отсюда, – прорычал тот же голос – или я размозжу тебе голову из пищали!
– Послушайте, синьор, я не грабитель и не желаю вам зла! – крикнул Бенвенуто. – Я хотел всего лишь просить вас о приюте на ночь. Я заблудился, разыскивая своего друга, а возвращаться на постоялый двор далеко. Я заплачу вам за ночлег, за ужин для меня и несколько охапок сена для моей кобылы.
– Всего лишь о приюте на ночь, - сверху раздалось какое-то бульканье, отдаленно похожее на смех. – Всего лишь о приюте на ночь… Убирайся отсюда, я никого к себе не пущу!
– Ах ты, господи, боже ты мой! – с досадой воскликнул Бенвенуто. – По крайней мере, не можете ли сказать, где живет синьор Понтормо? Я объездил всю округу в поисках его виллы, но не нашел ее.
– А зачем тебе Понтормо?
– Он и есть тот друг, которого я ищу.
– Врешь! У Понтормо нет друзей, – презрительно заметил голос сверху.
– Эй, любезный, а почему ты так грубо со мной разговариваешь?  – вскричал Бенвенуто, начиная терять терпение. – Я, кажется, не сделал тебе ничего плохого, а за спрос не наказывают; спрос – не грех. Не желаешь пустить меня на ночлег, не хочешь сказать, где живет Понтормо, - ну и черт с тобой! Оставайся за своим забором, бирюк!
Бенвенуто дернул лошадь за повод, поворачивая ее к проселку.
– Погоди! – прохрипел голос сверху. – Мне вроде бы знакома твоя манера поведения и в лице твоем есть что-то знакомое. Да ты, никак, Бенвенуто?
– Да, это я, - удивился Бенвенуто. – А ты-то кто?
Опять раздалось похожее на смех бульканье.
– Я тот, кого ты ищешь. Я – Понтормо.
– Ты – Понтормо? Теперь я скажу тебе, что ты врешь! – возмутился Бенвенуто. – Понтормо живет на вилле, а не на скотном дворе. Понтормо – известный живописец и душа общества, он никогда не стал бы жить в таком убожестве!
– Тем не менее, я – Понтормо и я живу на скотном дворе, - саркастически произнес голос. – Виллой мое жилище называют местные остолопы, желая позабавиться на мой счет, - как будто меня могут тронуть их идиотские насмешки! Впрочем, не буду тебя убеждать, что я – это я. Если хочешь, можешь зайти; не хочешь – уезжай туда, откуда приехал.
Бенвенуто засомневался.
– Но как мне войти? – спросил он. – Тут нет ни калитки, ни ворот.
– Я спущу тебе лестницу, взберешься по ней.
– А моя кобыла?
– Если она у тебя не лазает по лестницам, ей придется остаться снаружи.
– Ее надо покормить.
– У меня нет корма для лошади.
Бенвенуто огляделся по сторонам.
– Ладно, - сказал он. – Я стреножу ее и пущу вон на тот луг, где много прошлогодней травы. Он твой?
– Здесь всё мое на две мили вокруг.
– А волки в ваших местах водятся?
– Всех извели. Кроме меня, - пробурчал Понтормо.
…За оградой фермы располагались три постройки: бывший хлев, заваленный разным хламом, большой погреб и лачуга скотника, переоборудованная под жилой дом. В доме горел огонь в очаге; на стол Понтормо выставил солонину, жареную баранью ногу, пресные лепешки и бутылку красного вина.
– Итак, зачем ты меня искал? – спросил он, наполняя стаканы.
Бенвенуто с изумлением смотрел на него, не в силах поверить, что этот угрюмый неопрятный человек и в самом деле тот веселый щеголеватый Понтормо, которого он знал когда-то.
– Сколько лет мы не виделись?  Ты был тогда другим, Понтормо, - сказал Бенвенуто.
– Ты тоже был другим, Бенвенуто, - ехидно заметил его бывший товарищ. – Ты сильно постарел. Что-то плохо наш святейший папа заботится о своем ювелире.
– Наш святейший папа умер, а его место занял проходимец, которому место на галерах. Тебе разве неизвестно, что происходит в стране?
– Кое-что мне рассказывает местный дурачок, снабжающий меня все необходимым. Из его слов трудно что-либо понять, но я и не стараюсь. Какое мне дело до того, что там происходит? – с неудовольствием заметил Понтормо. – Впрочем, я слышал о смерти старого папы и выборах нового.
– Так вот, - при новом папе я уже не придворный ювелир, я – преступник, сбежавший из тюрьмы, куда он меня посадил! – сообщил Бенвенуто, залпом выпив свой стакан вина.
– Ты поссорился с ним? Зная твой характер, удивляться не приходится. Наверно, ты дал ему пощечину или пырнул его ножом. Или ты пальнул в него из пищали?  – хмыкнул Понтормо.
– Я бы с удовольствием сделал в отношении его всё это, но не успел: меня схватили внезапно! – Бенвенуто сверкнул глазами.
– Нет, я ошибся, сказав, что ты постарел, пыл в тебе прежний, - сказал Понтормо, пристально глядя на Бенвенуто. – У кого душа горяча, тому не страшен холод старости. Так из-за чего ты повздорил с папой?
– Я никоим образом не задел и не обидел его, но этот негодяй в тиаре, этот мерзавец на престоле Святого Петра обвинил меня во всех смертных грехах и приказал заключить в замок, –  возмущенно заявил Бенвенуто. -  В тот самый замок Святого Ангела, который я защищал от злодеев, захвативших Рим! Да если бы не я, они убили бы и покойного папу, и всех кардиналов, включая проклятого Алессандро, нынешнего папу! Есть ли предел человеческой подлости, спрашиваю я? Ведь мало того что меня посадили в тюрьму, меня хотели еще и убить по распоряжению его святейшества! Лишь Бог спас меня от неминуемой смерти, - ну, а после я сбежал из замка. В Риме меня ищут, всё мое состояние отобрали, - пришел я туда ни с чем, ни с чем и ушел… Я поехал во Флоренцию к отцу, но он умер, а у меня и там полно врагов, ты же знаешь, поэтому мне нужно найти место, где я могу осесть и подзаработать. Затем я тебя и разыскивал: может, ты мне подскажешь, куда мне направиться, где в наших краях можно найти теперь истинных ценителей искусства, имеющих возможность по достоинству оплатить труд мастера?
– Нашел к кому обратиться, – из горла Понтормо вырвалось давешнее, похожее на смех бульканье. – Я порвал все связи с внешним миром еще три года назад. Я никого не вижу, кроме того дурачка, который приносит мне еду и всякие разности, нужные для жизни. Я и не хочу никого видеть, – люди мне опротивели.
– Но отчего в тебе произошла такая перемена, друг? – с набитым ртом сказал Бенвенуто. – Ты был самым жизнерадостным из всех нас.
– Ты хочешь услышать рассказ о том, как теряют жизнерадостность? Тебе мало своих огорчений? – желчно произнес Понтормо. – К тебе, ведь, Фортуна тоже обернулась задом.
– Ничего плохого в этом нет, Фортуна – прекраснейшая женщина, и я с удовольствием посмотрю на ее великолепную задницу, - рассмеялся Бенвенуто. – А если взглянуть на вещи философским манером, то получится, что Фортуна показывает нам либо одно срамное место – то что спереди, либо другое – то что сзади. Кого-то, возможно, это ужасает, но меня радует; я люблю женщин со всех сторон.
– С каких пор ты сделался зубоскалом? Оставь свою насмешливую философию, коли взаправду желаешь узнать, как теряют интерес к жизни, - процедил Понтормо сквозь зубы, с трудом сдерживая раздражение.
– Прости, друг. Я весь во внимании и клянусь, что буду серьезен, как подобает в данном случае, - Бенвенуто, разомлевший от тепла, еды и вина, развалился на стуле и приготовился слушать.
– Пока ты добивался славы в Риме, я был на самом пике успеха у нас, во Флоренции, - начал свой рассказ Понтормо. – Много лет я писал картины на любой вкус и кошелек; я умел угодить заказчику, я понимал, что от меня требуется. Вместе с тем, я никогда не опускался до халтуры: даже маленькие заказы я выполнял с высоким мастерством. Работа у меня кипела, дело было поставлено на поток; я нанял подмастерьев, мы рисовали по несколько десятков картин ежегодно. У меня были деньги, много денег; у меня было много поклонников; у меня было много женщин. Я вел напряженную жизнь, но меня хватало на всё.
Так продолжалось долго, но потом мои картины стали