Spoudogeloion. История Европы в романах

подлецы, ублюдки с дикими наклонностями и всякое прочее отребье. Между нами говоря, все они достойны тюрьмы или казни, - и часто в большей степени, чем те, кого они ловят… Отдай мне твой кинжал, Бенвенуто, и, пожалуйста, не сопротивляйся и не пытайся бежать, - это бесполезно. А в замке для тебя приготовлена прекрасная камера на верхнем этаже одной из башен: там свежий воздух, там ласточки щебечут у своих гнезд, а из окна открывается удивительный вид на Рим… Пойдем, Бенвенуто, пойдем! Ты ведь ни разу еще не был в тюрьме? Вот видишь, так бы и всю жизнь прожил, не побывав там.
***
Допрос Бенвенуто продолжался уже более получаса. Трое дознавателей олицетворяли собою три основные статьи обвинения: мессер Пьеро, действующий в интересах фиска, пытался найти драгоценные камни, которые пропали при переплавке папских тиар; мессер Кативанцо разбирал подробности уголовных преступлений Бенвенуто, направленных против мирных обывателей; мессер Бенедетто от имени церкви расследовал дело о еретичестве Бенвенуто, о его колдовстве, богохульстве и разврате.
Допрос велся вначале мягко. Дознаватели убеждали Бенвенуто, что в случае его добровольного признания он не будет подвергнут суровому наказанию, а отделается пустяшным взысканием. При этом мессер Пьеро гарантировал ему полное прощение по всем невыплаченным налогам, мессер Кативанцо обещал амнистию за все уголовные проступки, а мессер Бенедетто напоминал Бенвенуто о милосердии Божием. Каждый из них говорил гладко и убедительно, но беда была в том, что они постоянно перебивали друг друга, поэтому сильно разгорячились и чуть не подрались, - понять же смысл их речей было решительно невозможно.
Бенвенуто прервал перебранку следователей.
– Синьоры мои, - сказал он, – скоро час пройдет, как вы говорите о пустяках, болтаете и тараторите. А так как болтать всё равно, что говорить глупости, а тараторить – значит говорить и ничего не сказать, то я прошу вас объяснить толково, чего вы от меня хотите, и в чем я должен признаться. Я с нетерпением ожидаю услышать от вас хоть что-нибудь разумное, а не пустые слова.
Услышав это высказывание, мессер Пьеро не смог сдержаться и закричал:
– Ты говоришь со слишком большой самоуверенностью и даже с наглостью! Скоро ты сделаешься покорен, как собачонка, выслушивая мои слова, которые уже будут не болтовней, а основательными обвинениями, - и против них тебе будет невозможно возразить!.. Итак, я начинаю, - сказал он, переведя дух. – Нам известно, что ты был в Риме, когда он подвергся разрушению. Так как ты по ремеслу ювелир и золотых дел мастер, наш покойный папа поручил тебе вынуть все камни из его тиар и отдельных золотых оправ для того, чтобы после переплавить золото в слитки. Эти слитки папа отдал захватчикам в качестве откупного за снятие ими осады и уход из Рима, а камни были зашиты его святейшеством в подкладку ризы; ныне они найдены, но несколько штук, наиболее ценных, пропали. Вывод очевиден: воспользовавшись доверчивостью покойного папы, ты тайком присвоил себе часть драгоценных камней на сумму более восьми тысяч золотых. Теперь мы тебе решительно объявляем, чтобы ты озаботился вернуть эти камни или их стоимость в казну.
Бенвенуто облегченно рассмеялся.
– Благодарение Богу! – воскликнул он. – Я впервые заключен в темницу в своем зрелом возрасте, и Господу угодно было, чтобы это произошло не в наказание за какую-нибудь из шалостей, которые, чего скрывать, случались со мной в молодости. По существу же ваших обвинений могу ответить следующее: если бы даже был бы за мной тот грех, о котором вы говорили, то я все же не подлежал бы за него наказанию. Подумайте сами, - в то смутное время существовало полное беззаконие, и я легко мог бы оправдаться тем, что мне было поручено покойным папой хранить драгоценности для святой апостолической Церкви до тех пор пока не наступит мир, и я не передам их тому, кто имел бы право потребовать их у меня. Вот так я мог бы оправдаться, но я не нуждаюсь в оправдании. Уже много лет я живу в Риме,  за это время выполнил большое число ценных заказов, - и ни разу никто не посмел обвинить меня в краже или в мошенничестве! Разве мог я замарать мое имя воровством?
Вообще, прежде чем меня схватить, вам бы следовало справиться с описью ценностей, которую вот уже пятьсот лет скрупулезно ведет апостолическая сокровищница. Если бы в описи обнаружилась какая-нибудь нехватка, то лишь тогда вы имели бы законное основание для моего ареста. Но я уверен, что таковой нехватки не может быть, поскольку не было ни единой ценной вещицы, которую туда бы не вписали. В полной мере это относиться и к тем камням, что я вынул из папских тиар и отдельных оправ, - они тоже были вписаны в соответствующую книгу после того, как мы с покойным папой зашили их в подкладку его ризы. Посмотрите записи в этой книге, ведь она сохранилась, - и вы поймете, что я прав. Если же каких-то камней потом не досчитались, то спрашивайте у того, кто расшивал ризу после смерти папы. Я слышал, что этим человеком был кардинал Джакопо, наш теперешний казначей.
Я прибавлю только, что один свой перстень папа подарил мне в награду за меткую стрельбу; кроме того, я точно знаю о пропаже его перстня с бриллиантом, стоимостью около шестисот золотых. Произошло это так: когда бедный покойный папа уговаривался с грабившими Рим и осквернявшими нашу святую Церковь разбойниками, то с их стороны в числе прочих находился некий Сатинарис. При заключении соглашения с этими убийцами папа уронил с пальца упомянутый мною перстень, а Сатинарис поднял его, не изъявляя желания вернуть владельцу. Тогда его святейшество, не вступая в пререкания с мерзавцем, сказал ему, чтобы тот оставил перстень себе на память. Это происходило в моем присутствии, поэтому я могу вам объяснить, куда подевался тот перстень с бриллиантом, но полагаю, что и без моих объяснений вы найдете упоминание о пропаже с описанием подробностей в казначейской книге.
– Как ловко ты защищаешься! – перебил его Пьеро. – Чувствуется большой опыт в подобных делах. Но нас тебе не провести: кроме тебя некому было присвоить недостающие в казне драгоценности. А твои грязные намеки на его преосвященство отца-казначея Джакопо – просто клевета и попытка отвести подозрения от себя. Итак, говорю тебе в последний раз, Бенвенуто, поторопись вернуть камни, иначе мы прибегнем к более серьезным средствам, чем слова!
– Странно мне слышать от вас подобные угрозы. Впрочем, я не знаю ваших следственных и тюремных порядков, - может быть, у вас так принято обращаться со всеми арестованными, - язвительно произнес Бенвенуто. – Я никогда прежде ни здесь, в Риме, ни в ином месте заключению в тюрьму не подвергался…
– А между тем, ты часто нападал на достойных и честных людей и умертвил несколько человек! – вскричал мессер Кативанцо.
– Я признаю, и всегда признавал, что имею вспыльчивый характер, и моя горячность, бывало, доводила меня до опасных столкновений с недругами, - однако не было случая, чтобы я сражался с людьми достойными и честными: если кто и пострадал от меня, то одни только подлецы и негодяи, - сказал Бенвенуто. – Да и с чего вы взяли, что это я нападал на них, а не они на меня? Если бы кто-нибудь посягнул на вашу жизнь, то и вы стали бы обороняться всеми доступными средствами, а, убив злоумышленника, не совершили бы ничего предосудительного.
– Это нам решать, предосудительно или не предосудительно ты поступал, - прервал его Кативанцо. – Мы тщательно разберемся во всех твоих преступлениях.
– Сделайте это, и тогда вы уже не сможете называть меня преступником, –  сказал Бенвенуто.
– Ну а что ты скажешь о твоем отступлении от истинной веры? – спросил мессер Бенедетто. – Ты впал в еретичество, занимался колдовством, а еще богохульствовал и развратничал.
– Признаю свою вину в богохульстве. Грешен, - отвечал ему Бенвенуто. -  Но я всегда каялся на исповеди и нес епитимью, - да и кто сумел прожить жизнь без этого греха? Иной раз без богохульства просто нельзя было обойтись, - не со зла же я ругался и вспоминал всуе имя Господа и его матери, - так уж получалось…Что касается разврата, то и тут готов признать свою вину, - часто моя плоть подавляла и подчиняла мой разум и мою совесть. Но коли Бог создал нас такими, какие мы есть, да еще разделил нас на мужчин и женщин, да еще женщин сделал столь прекрасными и привлекательными, то можно ли противиться его воле? Вы лучше меня знаете, что немногие могут совершенно подавить в себе зов плоти, лишь святые способны на это, - но за то мы их и чтим, святых угодников; а нам остается грешить и каяться. “Искренне раскаяние лучше мнимой непогрешимости”, - говорил мне благородный аббат Джеронимо, настоятель монастыря Святой Марии.
– А еретичество, а колдовство? – не унимался мессер Бенедетто. – Нам стало известно, что ты занимался сатанинскими опытами вместе с отцом Бартоломео, известным чернокнижником и колдуном.
– Я не понимаю, что вы подразумеваете, говоря о “сатанинских опытах”, - удивился Бенвенуто. – Отец Бартоломео именем Божьем смирял нечистую силу, как делали многие праведники и святые. Он заставлял демонов склониться перед величайшей силой Господа, и они, укрощенные, не могли уже творить напасти. Я не силен в теологии, но мне кажется, что сатанисты и черные колдуны – это те, кто служат злу, получая помощь темных сил и самого дьявола, а отец Бартоломео, напротив, бесстрашно боролся со злом - и боролся успешно!
Теперь о моем “еретичестве”. Как у вас язык повернулся сказать такое? Обвинить в еретичестве меня, – вернейшего сына святой апостолической Церкви! Слышал бы вас мой крестный отец аббат Джеронимо, он бы нашел, что вам ответить! Я же могу только напомнить вам, что вы обвиняете в еретичестве того человека, который, не жалея себя, содействовал обороне Святого Престола от врагов. Знайте, что в то утро, когда враги предприняли первую атаку на Рим, именно я сдержал их в городских воротах; без меня никто не дал бы отпор супостатам и они беспрепятственно овладели бы всем городом, а возможно, захватили бы и самого папу. Далее, именно я, не ожидая никакой награды, - ну или почти никакой, - командовал нашими бомбардирами при обороне вот этого самого замка Святого Ангела и стрелял столь метко, что нанес неприятелю огромный урон и уничтожил целый ряд первейших вражеских командиров. И вот награда, которую воздают человеку, служившему Святой Церкви с такой доблестью и верностью! О, пойдите и повторите все мои слова папе! Скажите ему, что я ничем не поживился от Церкви, кроме увечий и ран, полученных во время осады столицы. Теперь я знаю, чего мне ожидать от его святейшества, и чего я могу ожидать от вас, его истовых служителей!
Мессер Пьеро, мессер Кативанцо и мессер Бенедетто как будто несколько смешались, а потом, после недолгой паузы, мессер Пьеро прокашлялся и официальным тоном произнес:
– Следствие по твоему делу будет продолжено, Бенвенуто. Пока оно идет, ты, по приказу его святейшества, будешь находиться в заключении в этом замке. Если ты, как утверждаешь, ни в чем не виновен, то бояться тебе нечего: милость папы безгранична и он не оставит тебя.
***
Комендант, в обязанности которого входило наблюдать за узниками замка