Spoudogeloion. История Европы в романах

только от меня зависит? Лишь бы его святейшество вел себя тихо, а уж я-то буду ниже травы, тише воды.
Папа в домашнем платье и в мягких сафьяновых туфлях лежал поперек кровати на небрежно скомканном бархатном покрывале.
– А, Бенвенуто! Принес мою чашу? Или опять явился ко мне с глупыми отговорками? – желчно произнес он, покряхтывая и прикладывая к глазам какие-то примочки.
Бенвенуто подошел к нему, встал на колени и поцеловал папскую туфлю.
– Ваше святейшество, - сказал он, поднявшись, - Мы договаривались с вами, что вы заплатите мне за чашу  восемьсот золотых, частью в счет уплаты за мой труд и частью для покупки золота, потребного для окончания работы. Но до сих пор я ничего не получил от вашего святейшества; если я и тружусь над чашей, то исключительно из уважения к вам и на собственные средства.
– Подай мне твою работу! Закончена она или нет? – грубо перебил его папа.
– Ваше святейшество! Я никогда не окончу ее, если вы не выдадите мне для этого денег. И так я сильно потратился на изготовление вашей чаши, - не говорю уже о том, сколько свободного времени посвятил ей. Однако больше у меня нет ни времени, ни средств для окончания этой работы.
– Посажу я тебе на галеру, так, глядишь, найдется у тебя время закончить работу! – злобно сказал папа.
– Ваше святейшество, когда я совершу преступление, заслуживающее галеры, вы меня туда, пожалуй, и отправите, а пока галеры вашей я не боюсь, - отвечал Бенвенуто еще тихим голосом, но всё более распаляясь. – Кроме того, я объявляю вам, что вина за нарушение сроков окончания работы лежит на вашем святейшестве. И не присылайте больше за мной, - отныне я ходить сюда не стану, разве если велите своим гвардейцам силком притащить меня.
Лицо папы передернулось от гнева, он закричал:
– Праведный боже! Я тебе говорю, тебе, который взял себе за правило не обращать ни на кого внимания, - если бы не мой сан, не болезнь и не уважение к людям, я бы тебя вышвырнул из окна, чтобы не видеть более твоей наглой физиономии!
– Весь мир не заставит меня доделать вашу чашу! – выпалил Бенвенуто и, резко повернувшись, пошел к дверям.
– Так у тебя отберут ее недоделанную! – крикнул ему папа.
– Посмотрим, – процедил Бенвенуто, не оборотившись.
…Дома он разогнал всех своих подмастерьев, выпроводил молоденькую служанку, нанятую вместо Фаустины, после чего забаррикадировал дверь и все окна, кроме одного, на втором этаже. Вооружившись пищалью, он уселся у этого окна, открыл его и стал ждать непрошеных гостей.
Они явились скоро, но почему-то вместо гвардейцев папа прислал десяток своих слуг, вооруженных, чем попало, а возглавлял их ненавидевший Бенвенуто секретарь его святейшества, Гонорий.
– Ага, этот нахал здесь! – сказал он, увидев Бенвенуто. – Ну, с богом, ребята! Ломайте дверь, входите в дом и найдете чашу, принадлежащую его святейшеству. А этого смутьяна поколотите палками, как следует, выбейте из него наглость!
Бенвенуто зажег фитиль, высунул дуло пищали в окно и громко вскричал:
– Христопродавцы! Негодяи! Мерзавцы! Никто из вас пусть не осмеливается подходить к этой двери, иначе будет убит моей пищалью!
– Сам ты негодяй! – в ответ ему прокричал Гонорий. – Еретик! Турок! Осмелился пререкаться с его святейшеством! Да мы тебя за это отделаем так, что мать родная не узнает!
– Я – еретик? Я - честный и верный христианин, всем это известно! Я глубоко почитаю нашу Церковь и святейшего папу, но он же хотел надуть меня, мошенник эдакий! А ты, предатель, рад воспользоваться случаем и расквитаться со мной? Не выйдет! Разбойник, подстрекатель, я тебя первого уничтожу!
И Бенвенуто приготовился выстрелить в Гонория.
– Ах ты, господи! – воскликнул тот, прячась за спины слуг. – Этот полоумный убьет меня!
– Всех положу на месте! – грозно подтвердил Бенвенуто, прицеливаясь.
– Спасайтесь, ребята! Видно, смерть наша пришла! – в ужасе завопили слуги и, побросав свое нехитрое вооружение, разбежались в разные стороны. Гонорий исчез вместе с ними.
Бенвенуто еще долго сидел у своего окна, однако больше никто не пытался штурмовать дом…
Вечером пришел Франческо, оживленный и радостный.
– Ну, наделал ты переполоха у его святейшества! – с хохотом сообщил он, едва войдя в дверь. – Примчался папский секретарь Гонорий, весь в мыле, с выпученными глазами, и рассказал, что ты чуть не перестрелял слуг, посланных забрать у тебя чашу, и что сам он едва унес ноги. Тут как раз были кардиналы; они стали возмущаться и требовать, чтобы тебя посадили в тюрьму. А папа говорит им на это: «Я могу заставить дрожать полсвета, могу свергать и ставить королей, создавать новые государства и разрушать старые, собирать и рассеивать народы, – но я ничего не могу сделать с этим проклятым Бенвенуто! Нет такой тюрьмы, которая удержала бы его; рано или поздно он отомстит мне за обиды: убьет, а еще хуже, даст пощечину, - он мастак на пощечины! – и всё мое величие рассыплется прахом. Нет уж, пусть себе перебесится и продолжает потом работать на меня. Так оно и полезнее, и безопаснее».
– Понял, брат? – Франческо толкнул Бенвенуто в бок. – Мне думается, папа тебе тайно благоволит. Да и его Карлотта тебе симпатизирует; я слыхал, что она просила за тебя. Так что работай спокойно, никто тебя не тронет. Приказано лишь не пускать тебя во дворец до особого распоряжения его святейшества.
– Да продлит Господь его дни! – перекрестился Бенвенуто. – Не пускают во дворец – это ерунда! Я найду способ умаслить папу: закончу эту злополучную чашу, а еще изготовлю для него медаль, о которой он просил. На одной стороне изображу его профиль, а на другой - Справедливость в виде прекраснейшей женщины, которой придам черты Карлотты; по кругу же медали пущу подходящую латинскую надпись. Папе это понравится.
– То, что ты делаешь, не может не нравиться, - сказал Франческо и погрустнел. – Тебе-то хорошо: о тебе везде трубят, все тебя знают. А я вот так и не добился славы, и добьюсь ли, одному Богу известно.
– Просто у тебя не было пока возможности прославиться. Я уверен, что рано или поздно твое имя прогремит на весь мир, – Бенвенуто ободряюще пожал ему руку.
– Твоими бы устами, да мед пить. Ладно, давай, что ли, поедим и выпьем. Я прямо с дежурства, - могу съесть целого барана и выпить бочку вина. Ого, слышал, какие рулады выводит мое брюхо?  Поторапливайся, а не то я умру от голода и жажды, и тебя обвинят еще и в убийстве папского гвардейца!
***
– Слушайте, жители Рима! Слушайте, жители Рима! – заунывно тянул глашатай, ехавший на худющей серой лошади по улицам города. – Через час здесь проведут преступников для последующего наказания их на площади Цветов. А именно: двух грабителей, отнявших у прохожего кошелек с тремя серебряниками, - повесят; шестерых крестьян, которые сначала продали оливковое масло для омовения больных, страдающим сифилисом, а после омовения тайно слили это масло в кувшины и вновь продали на рынке под видом свежего, - отстегают кнутами, надев на сих мошенников колодки; иноверца, сношавшегося с христианкой, - оскопят и отправят в тюрьму; мужчину, носившего женское платье и предававшегося содомскому греху, - сожгут у столба, предварительно удавив. Слушайте, жители Рима! Слушайте, жители Рима! Через час здесь проведут преступников…
– Мастер, позвольте мне посмотреть на наказание! – взмолился помощник Бенвенуто, несший мешок с готовыми работами.
– Ага, знаю я тебя, - если отпущу, до ночи не вернешься!
– Нет, синьор Бенвенуто! Клянусь, посмотрю на казнь, - и сразу домой!
– А в прошлый раз? Когда казнили фальшивомонетчиков? Во сколько ты вернулся?
– Тогда было совсем другое дело! Их казнили медленно: отрубали по кускам пальцы, а затем руки по плечи, да еще поливали раны кипящим маслом. При этом наказание приостанавливали, когда преступники теряли сознание от боли, и ждали, пока лекарь не приведет их в чувство. Мы с ребятами два раза успели сбегать в харчевню перекусить во время этих перерывов. Только в сумерках фальшивомонетчиков, наконец, умертвили, залив им в глотки расплавленный свинец. Вот оттого-то и вышло так долго!
– Матерь Господня! – воскликнул Бенвенуто. – И тебе нравятся такие зрелища?
– Ну, а для чего они проводятся публично?
– Для чего? Для назидания - чтобы другим неповадно было; для устрашения - чтобы продемонстрировать жестокую силу государства; однако самое главное, я думаю, в ином: толпа любит смотреть на чужие страдания и наслаждаться ими. Но в обычных условиях любовь эту надо скрывать, а тут можно сбросить маску лицемерия, - по делам, де, вору и мука!
– Но вот вы не ходите смотреть на казни, мастер...
– Я? – Бенвенуто пожал плечами. – Зачем мне смотреть на них? Мне не доставляет удовольствия видеть мучения людей, пусть даже и преступников. Я бы, пожалуй, пошел на казнь, но единственно для того, чтобы запечатлеть агонию умирающего: очень трудно схватить подобное выражение в рисунке, а в моих работах мне бы это пригодилось. Но боюсь, что потрясение от увиденного будет настолько сильным, что я вообще не смогу трудиться. Надо уметь не замечать некоторые вещи в жизни, иначе жить станет невозможно.
– Хотите, я сделаю для вас эскизы сегодняшней казни?
– Ах ты, хитрец! Ладно уж, иди, но если вернешься без зарисовок, пеняй на себя! Таких надаю тебе тумаков, не поздоровится! А сейчас пошевеливайся, – его святейшество, поди, нас заждался…
Во дворце Карлотты всё бурлило и кипело. Кардиналы и епископы несли какие-то бумаги, толкались, наступали друг другу на ноги; знатные господа и торговцы переходили с места на место, ругались и договаривались о чем-то; слуги и рабочие перетаскивали тюки с вещами, двигали мебель, волокли сундуки и ящики.
Бенвенуто с трудом отыскал епископа Паоло в одной из задних комнат дворца. Паоло был там с хорошенькой синьорой, которая при виде Бенвенуто закрыла лицо веером и выпорхнула из комнаты.
Внешность женщины показалась Бенвенуто удивительно знакомой. «Диего! – озарило его. – Ужин с «воронами». Диего-Помона… Неужели?!»
Он взглянул на епископа. Тот улыбнулся ему и весело сказал:
– Бенвенуто, как я рад тебя видеть! Что привело тебя сюда в такое суетное время?
– Я принес готовые работы для его святейшества. Он известил меня, что я прощен, и милостиво согласился принять меня. Но мне еле-еле удалось добраться до дворца: сегодня в городе готовится наказание преступников и улицы уже начали заполняться народом. Кстати, в числе осужденных есть содомит, носивший женское платье.
– Да, да, знаю! Его удавят и сожгут на костре. Что же, мы должны сурово карать грешников, занимающихся противоестественным совокуплением. Мы обязаны следить за нравственным здоровьем народа, - назидательно сказал Паоло, ясно и прямо глядя в глаза Бенвенуто.
– Конечно, ваше преосвященство, - кивнул Бенвенуто, пряча усмешку. – Позвольте просить вашу милость сопроводить меня к его святейшеству. Я боюсь прогневить Папу своим опозданием.
– О, не беспокойся! Если бы ты сегодня совсем не пришел, папа этого не заметил бы. Сам видишь, что у нас творится. Впрочем, ты можешь пройти к его святейшеству, раз уж явился.
– Как, один? Без сопровождения? Безо всяких церемоний? – удивился Бенвенуто.
– Дорогой мой, какие церемонии, когда все вверх дном! Иди прямо к папе и не заботься об