Spoudogeloion. История Европы в романах

еще издали. – Какая досада, что меня не было с тобой! Ты тоже хорош: почему не зашел ко мне, когда шел убивать тех подлецов? Дал ты им шороху! Тебя везде ищут: целая армия стражников рыщет по улицам, а у твоего дома шпионов больше, чем шелковицы на кустах!
Подойдя к Бенвенуто, он бросил на землю свой мешок и нетерпеливо сказал:
– Я принес тебе кольчугу и шпагу. Быстрее облачайся, - и в путь! Нас ждут друзья на постоялом дворе за городом, на южной дороге. Попрощаемся с ними, - и в Рим, к папскому двору!
– В Рим? А почему ты решил, что надо ехать именно в Рим? – удивился Бенвенуто.
– Вспомни, сколько раз я предлагал тебе поехать к папе! А теперь и подавно, – нет у нас другого пути! Не в деревне же нам прятаться.
– Может, правда, это судьба? – Бенвенуто рассеянно провел рукой по лицу. – Как я понял, ты собрался ехать со мной? – спросил он у Франческо.
– А как же! Не думаешь ли ты, что я оставлю тебя? Да и что мне делать во Флоренции? Войны у нас в ближайшее время не предвидится, - выходит, я зря обучался в военной школе? Нет, дудки! А наш святейший папа вечно с кем-нибудь воюет, поэтому ему нужны храбрые воины и в его войске легко дослужиться до офицерского чина. Я поступлю-таки в папскую гвардию и добьюсь славы и богатства на полях Марса, - может быть, я стану вторым Цезарем или Траяном!.. Ну же, что ты медлишь, Бенвенуто! Надевай кольчугу, вынимай шпагу, и будем пробиваться через городские ворота! Теперь, когда нас двое, мы – сила, мы – таран! Вперед, на прорыв! Пусть выставляют против нас хоть миллион солдат!
– Постой, Франческо, не горячись! Нам нет необходимости сражаться, - я могу уйти из города незаметно, переодевшись монахом.
– Переодевшись монахом? Ты ли эти говоришь, Бенвенуто?! Перестань меня дурачить! Хватит шутить; надевай кольчугу, - и в бой!
– Сражаясь со своими соотечественниками славы не добудешь, Франческо! Побереги свой пыл для битв с иноземными врагами. Я тебе сказал: я уйду незаметно.
– Это тебя здешний аббат успел испортить, – с досадой произнес Франческо. – Никогда не слушай монахов, Бенвенуто, они люди не от мира сего.
– Тем не менее, я послушаюсь его совета.
– А обо мне ты подумал? Как мне выйти из города? Или тоже прикажешь переодеться монахом?
– Зачем? Иди в своей одежде прямо через городские ворота мимо стражников. Тебя ведь никто не ищет и не собирается схватить.
– Ах, да! Я и забыл, что ничем не успел прославиться у нас! Ну, всё равно, Бенвенуто, прошу тебя, не надевай рясу; давай попробуем вылезти хотя бы через подземный ход, перепилив решетку.
– В другой раз, Франческо, в другой раз! А сейчас, пожалуйста, иди на тот постоялый двор, где собрались наши друзья, и жди меня там.
– А кольчуга, а шпага?
– Кольчугу я, на всякий случай, надену под рясу. А шпагу возьми с собой; согласись, что монах со шпагой может вызвать подозрение. Да, чуть не забыл! Купи у хозяина постоялого двора хороших лошадей, чтобы нам было на чем доехать до Рима. Денег у тебя, конечно, нет?
– Как всегда.
– На, возьми, - Бенвенуто развязал кошель, данный ему Джованни, и достал оттуда несколько монет. – Этого должно хватить.
– Я отдам тебе всё, что ты на меня потратишь, как только заработаю деньги на папской службе.
– Ладно, сочтемся. Иди, Франческо, иди! Скоро закроют городские ворота, а я еще хочу попрощаться с отцом.
***
Южная дорога, посыпанная толченным белым камнем, в пол-миле от города начинала резко подниматься вверх, в гору. В наступившей темноте она казалась млечной тропой, уходящей в небо, прямо к звездам, и Бенвенуто счел это благоприятным признаком.
Ночь была жаркой, впитавшей в себя всю духоту прошедшего дня. Подниматься в гору по неукатанной дороге было тяжело; ноги скользили по камням, сбивались; несколько раз Бенвенуто спотыкался и падал. Сердце у него бешено стучало; одежда насквозь промокла от пота, из-под кольчуги текли ручьи, а ряса набухла и обвисла, как после дождя. Несмотря на всё это, он был бодр; он упорно поднимался наверх, - туда, где горели огни над забором постоялого двора, уже отчетливо видные за очередным изгибом дороги. Неизвестность будущего не только не тревожила Бенвенуто, но вызывала жгучее желание побыстрее приблизиться к этому будущему.
На постоялом дворе он нашел Франческо, а также Антонио, Андреа и Понтормо, встретивших Бенвенуто с неподдельными восторгом и восхищением.
После бурных приветствий, Понтормо сказал ему, смеясь:
– Ты похож на паломника, только что вернувшегося из Святой Земли. Скидывай к черту эту рясу, - она тебе не к лицу! В монашеском обличии ты словно собака в штанах: она смешна в них, а они смешны на ней. Расстригись и иди за стол, - жаркое стынет, а мы порядком проголодались, дожидаясь тебя.
– Я тоже умираю от голода, - ответил Бенвенуто. –  Добрейший аббат Джеронимо приказал покормить меня, но его служка так и не принес мне еду. Наверно, этот тощий брат Джан Доменико Себастиано Пьетро Джисмонда Луиджи Аугустино сам всё съел, - уж больно скоромный вид был у этого постника! Подождите меня еще немного, - я ополоснусь у колодца, и мы от души поужинаем!…
– Предлагаю выпить за возвращение нашего друга к мирской жизни и за его подвиги! – провозгласил тост Пантормо, когда Бенвенуто вернулся к столу. – И чтобы каждому из нас так же неистово отстаивать свою честь и свое достоинство, как отстаивал он.
– Пусть будет так! – закричал Франческо.
– Пусть будет так, – поддержали его Антонио и Андреа.
– Ты купил лошадей? – спросил Бенвенуто у Франческо, выпив вина и положив на свою тарелку большущий кусок свинины.
– Угу, - с набитым ртом ответил Франческо. – Можем ехать хоть сейчас.
– И сломать себе шею на спуске с горы? Нет, поедем утром. Ночь нынче слаба и коротка: не успеет она прогнать зарю с запада, как та появляется на востоке. Вот, если бы девушки сопротивлялись нам столько же, сколько тьма сопротивляется свету в это время года!
– Тогда мы не смогли бы работать, – сказал Антонио.
– Нет, тогда просто не осталось бы девушек! – возразил ему Понтормо.
– А это означало бы, что мы, все-таки, славно поработали! – засмеялся Бенвенуто.
– Слава святой Акулине, покровительнице сегодняшнего дня! Бенвенуто заговорил по-человечески и даже вспомнил про девушек! – шутливо перекрестился Франческо. – А то, слушая его правильные речи, я подумал, что он схиму решил принять! Слава тебе, Акулина, вразумила ты нашего друга, вернула его к жизни!
– Кстати, о девушках, - ты знаешь, Бенвенуто, что твоя Помона-Диего имеет большой успех? -  расхохотался Понтормо.
– Как так? Расскажи. Я что-то давно его не видел, - сказал Бенвенуто.
– И не удивительно. Твой Диего нарасхват. Его наперебой зазывают в гости знатные господа, чтобы он изображал перед ними девицу. Он имеет много поклонников, как среди мужчин, так и среди женщин, а синьор Грациано из-за него совсем потерял голову и чуть ли не каждый день шлет ему дорогие подарки.
– Бог в помощь! Жаль, что я уезжаю; Грациано всегда хорошо платил мне за свои заказы, - Бенвенуто вспомнил про свою новую мастерскую и нахмурился.
– Ничего, дружище, святейший папа заплатит тебе не меньше! – хлопнул его по плечу Франческо.
– Завидую вам, - вы едете туда, где собрались самые могучие таланты страны и ее лучшие умы. Хотел бы я пожить там, послушать наших мудрецов, поработать в библиотеках, - мечтательно произнес Андреа. - В последнее время меня сильно заинтересовала анатомия, а в столице, говорят, разрешено препарировать трупы в познавательных целях.
– Фу, о чем ты говоришь за столом! – скривился Понтормо. – У меня теперь кусок в горло не полезет.
– А я понимаю Андреа, - сказал Антонио. - Без знания анатомии нельзя правильно и соразмерно изобразить человека на картине. Великий Леонардо, например, сам вскрывал трупы.
– Сговорились вы, что ли, портить нам аппетит! – возмутился Понтормо. – Гадость какая, - вскрывать трупы! Да и зачем? Мужское тело я могу разглядеть в зеркале, а если нужно изучить особенности женской фигуры, то, ей-богу, и лучше, и приятнее иметь дело с живым телом, а не с мертвым! Верно, Бенвенуто?
– Нет, Понтормо, ты не прав, и ты, Бенвенуто, тоже, если думаешь, как он, - разгорячился раскрасневшийся от выпитого вина Антонио. – Вы упускаете главное. Искусство должно стремиться к идеалу, -  в этом его цель и предназначение. Через искусство мы приближаемся к Богу. Через веру, конечно, в первую очередь, но и через искусство также. Впрочем, вера – это тоже искусство. Чем идеальнее творение, тем больше в нем божественного, а Бог – высший гений, как мы все это знаем… Что я хотел сказать? Да, - надо стремиться к идеальному! Но чтобы создать идеальное, необходимо знать до тонкостей то, за что ты взялся, дабы не допустить ошибок и не отойти от идеала.
– Более того, нужно постичь основы мироздания и его законы, созданные Господом, - назидательно произнес Андреа. – Без знания этих законов искусство превращается в попытки сумасшедшего сварить вкусную кашу из пшена, перьев и малярной краски.
– Как умно вы рассуждаете! – язвительно заметил Понтормо, скрестив руки на груди. – А я вам на это отвечу, что искусство определяется вкусом заказчика: наш клиент – наш закон! Захочет мой заказчик мадонну внеземной чистейшей красоты – напишу ему мадонну, захочет он грудастую шлюху с бесстыдно раскинутыми ногами – напишу ему шлюху! А уж приемами письма я владею, будьте спокойны, изображу всё, чего он, почтеннейший, изволит – от натюрморта до батальной сцены! Итак, клиент нами повелевает; публика – бог искусства!
– А ты что молчишь, Бенвенуто? Ты согласен с Понтормо? – Антонио, сверкая глазами, возмущенно стряхнул кудри со лба.
– Эй, друзья! Вы только не подеритесь! Пожалейте меня, я сегодня уже дважды побывал в сражении! – замахал руками Бенвенуто. – А что до вашего спора, то можете немедленно проколоть меня шпагой, но я ни с кем из вас не согласен. Ты, Антонио, говоришь не об искусстве, а о религии; ты, Андреа, - о науке, а ты, Понтормо, - о ремесле. А искусство, настоящее искусство, не подчиняется уставу, не поддается препарированию, не продается толпе. Оно порождается творцом и останется вечной тайной творения.
– Ну, и этот туда же! – пробурчал Франческо, залпом опрокинув свой стакан. – Что за охота вести мудреные разговоры такой жаркой ночью, да еще при расставании. Оставьте ваши ученые беседы для умников из университета; они много лет грызут гранит науки, чтобы ответить на вопрос – можно или нельзя рисовать на картине грудь богородицы, кормящий младенца Иисуса. Бросьте, друзья, скоро рассвет, мы с Бенвенуто отправимся в путь, - так давайте же пить и веселиться! Хотите, я спою вам прощальную песнь, посвященную Флоренции?  Стихи мне написал один мой знакомый офицер. Он уверяет, что сам сочинил их, но врет, конечно, - куда ему писать стихи, он и говорить-то не умеет; вот ругается он здорово, такие обороты заворачивает, что сердце радуется! Слушайте же и подхватывайте припев:

Монахам и озорникам,
Менялам, нищим и аббатам,
Гулякам, шлюхам, дуракам,
Девчонкам юным, старым фатам,
Красавицам щеголеватым,
Умеющим себе блюсти,
И сутенерам вороватым
Кричу последнее прости.

Девицам, заголившим срам,
И их случайным провожатым,
Буянам, пьяницам, ворам,
Разносчикам молодцеватым,
Шутам, веселым акробатам,
Которых трудно превзойти
В