откуда доносились возбуждённые голоса.
- Что происходит? - строго спросил сэр Роберт у растерянной горничной.
- Миссис Бейнс, сэр, - пролепетала Мэри. - Она вернулась одна…
Старик не дослушал и выскочил за дверь.
Няня Джейн сидела на земле, потому что ей отказали ноги, и громко причитала:
- Забрал! Отнял! Бегите за ним!..
Было похоже, что от волнения она плохо соображает, что делает.
У сэра Роберта тоже подкашивались ноги. Он не понимал, что произошло, но видел, что перепуганная няня одна, а девочки нет.
- Что… что случилось? - спрашивал старик у собравшихся слуг и обернулся к стоявшему рядом племяннику.
Из всех присутствующих только няня и мистер Дадли знали, хотя и в разной степени, ответ на этот вопрос, но няня не могла произнести что-либо связное, а мистер Дадли молчал сознательно. Он лишь шагнул, сам не зная почему, к дяде и даже протянул руку, словно желая его подбодрить, а тот в это самое время стал спускаться. Уловив движение племянника, он непроизвольно обернулся к нему, почувствовал, что наступил на что-то маленькое и круглое и теперь нога скользит, а сам он падает и ему не за что ухватиться. Ближайшее, что он увидел возле себя, была протянутая рука Теофила, и он попытался, но не сумел за неё ухватиться и полетел вниз.
«Как Гонория», - была его последняя мысль.
Мистер Дадли видел, как поскользнулся на чём-то дядя, видел взметнувшуюся к нему руку и даже смог бы его поддержать, но оцепенел от неожиданности и застыл в том самом шаге, который сделал к нему, и с тем самым случайным жестом, словно протягивая к нему руку. Он не поддержал старика, но не сознательно, а от растерянности. И лишь сейчас, видя распростёртое у лестницы тело, понял, что тот мёртв. Его охватил суеверный трепет. Та самая невидимая сила и на этот раз помогла ему, выполнив за него затруднительную работу. Он до сих пор не придумал, как избавиться от дяди, чтобы его смерть выглядела естественной, а теперь сэр Роберт мёртв, а он, Теофил Дадли, не виновен в этом. Всё совершилось само, причём почти в точности повторило сцену смерти его матери, за одним лишь исключением: он не толкнул старика.
«Это судьба», - подумал он, ошеломлённый от неожиданной удачи.
- Что вы стоите? - закричал мистер Дадли, опомнившись и сообразив, что сначала должен проявить тревогу за дядю, а потом горе. - Быстрее бегите за врачом!..
Он запнулся, увидев, с каким ужасом некоторые слуги на него глядят. Им полагалось с этим ужасом смотреть на труп хозяина, а они не отрывали глаз от него. Почему они ведут себя так?
- В чём дело? - спросил он.
Кухарка что-то шепнула горничной, а горничная - лакею, и тот куда-то побежал. Куда он побежал? За врачом?
Всё дальнейшее превратилось для мистера Дадли в неправдоподобный, страшный, кошмарный сон, начавшийся со слов: «Вы обвиняетесь в убийстве своего дяди, лорда Роберта Бингли». Он был неповинен в его смерти, но ему указывали на то, что смерть старика странно повторила смерть его матери. Не задумал ли он убийство, когда произошёл несчастный случай с леди Гонорией? Он оправдывался, уверял, клялся, но ему не верили, потому что нашлись свидетели среди слуг, которые в один голос уверяли, что видели своими глазами, как он шагнул с их хозяину и протянул к нему руку.
- Это несчастный случай, я не толкал его, - твердил мистер Дадли, отупевший от всей этой нелепости, которая с ним происходила.
У него спрашивали, зачем же он тогда протянул к нему руку.
Чтобы как-то объяснить свой непонятный жест, он сообщил:
- Я хотел его поддержать.
Ложь не помогла ему, а, наоборот, оказалась губительной, потому что ему указали, что он шагнул к дяде и протянул к нему руку до того, как тот начал падать. На это мистер Дадли не смог сколько-нибудь внятно ответить.
Ему говорили, что он подложил на ступеньку металлический штырёк, наступив на который, нога старика поехала, так что при первоначальном лёгком толчке этого оказалась достаточно, чтобы несчастный упал. Сейчас же возникла догадка, что обвиняемый специально подвёл дядю к тому месту, где был штырёк.
Мистер Дадли чувствовал, что допрашивающие его люди настроены против него, судят предвзято, что он ни в ком не вызывает симпатии, и это угнетало его, подавляло всякую способность к сопротивлению и защите. Он устало отвечал, что не знает, о чём ему говорят, что он ничего не подкладывал на ступеньку, что он не понимает, откуда там появился этот штырёк, что он никого не толкал.
- Куда вы спрятали верх от скульптурной группы?
- Какой скульптурной группы?
Да, он помнил тигра и обезьяну, но никогда не обращал внимания на эту композицию. Обезьяна крепилась с помощью металлического штырька, на который наступил на лестнице сэр Роберт? Он не знал этого. Обезьяна исчезла? Он не знает, куда она делась. На подошве его ботинка нашли следы белого порошка? Он не знает, что это. Не разбил ли он обезьяну, и не следы ли фарфоровой пыли на его ботинке? Он ничего не трогал, ничего не прятал, ничего не разбивал. Почему он не сразу пошёл к дяде, а сначала вышел в парк? Он не знает. Ему хотелось чуть погулять. У него болела голова. Однако он тут же вернулся? Да, он решил пройтись по парку потом, после визита к дяде. А не спрятал ли он фигурку именно в этот промежуток времени, а затем подложил штырёк на ступеньку? Мистер Дадли устало твердил, что он этого не делал. У него даже не достало сил ни на оправдания, ни на естественный разумный ответный вопрос: а зачем ему уносить обезьяну и куда-то её прятать, если он мог оставить её на своём месте?
С ним происходило непостижимое. Он убил мать, но его в этом не подозревали. По его заказу похитили ребёнка, но все поверили, что девочку забрал отец-моряк. А за то, что случилось само собой, без его участия, его судят, и у него нет никакой возможности оправдаться. По общему мнению, его вина очевидна: слуги видели, как он сделал шаг к старику и протянул к нему руку, на ступеньке лежал штырёк, а обезьянка исчезла примерно в то время, когда он по непонятной причине на несколько минут вышел из дома.
Мистер Дадли был так измучен ответами на одни и те же вопросы, так одурел от лавины несуразных обвинений, что даже не сообразил спросить, зачем ему понадобилось таким сложным способом добывать металлический штырёк, если он мог принести что-то подобное с собой, и зачем ему толкать человека с лестницы на глазах у слуг? Но, вероятно, преступники совершали и не такие нелепости, раз никого из обвинителей не удивили подобные действия. Всех словно заворожили штырёк на ступеньке и исчезнувшая обезьяна, а сам убийца в своей подавленности и заторможенности выглядел глуповатым.
Мистер Дадли до конца отказывался признать свою вину, но делал это вяло, словно во сне. Он чувствовал, как невидимая рука направляет его к виселице, и нет сил противиться её власти.
Смерть сэра Роберта потрясла весь город, но, разумеется, больше всех волнение и тревогу испытывали слуги, жена осуждённого и владелец таверны «Весёлая лошадь», который панически боялся, что его привлекут к ответу за соучастие в похищении ребёнка. Однако пропавшую девочку не искали. Миссис Бейнс, обезумевшая от потери Джейн, совсем потеряла рассудок, когда тело старика скатилось вниз, и смогла дать показания лишь на следующий день. Слуги подтвердили, что им известно о существовании моряка, бывшего отцом девочки. К тому времени слухи об этом мифическом персонаже обросли такими подробностями, что прочно скрыли их первоначальный источник, а Мэри ни словом не упомянула про своего поклонника, всё ещё надеясь, что в недалёком будущем он превратится в её мужа. Благодаря этому обстоятельству мистер Паркер смог вернуться в таверну, где всё это время хозяйничала его супруга.
Исидора с трепетом встретила своего повелителя. Как ни покажется это противоестественно, однако она продолжала любить его, благословлять за своё спасение и в его отсутствие украшать его образ вымышленными добродетелями. Но теперь, когда он вошёл в своё заведение, она сжалась от страха и была близка к кощунственной мысли, что лучше бы он задержался в отъезде ещё на неопределённый срок. А мистер Паркер сразу понял, что жена превосходно справлялась с делами и его заведение по-прежнему процветает, но нарочно принялся придираться по каждому мельчайшему поводу, а чаще без повода, ругая бедную женщину и время от времени пуская в ход кулаки. Ему доставляло такое удовольствие властвовать над всецело преданным ему беззащитным существом, что он всё время отлучки очень тосковал по супруге.
Когда Мэри обрела способность думать и чувствовать, а это случилось не в тот злополучный день, а позже, то, кроме печали по погибшему хозяину, который очень её устраивал, она испытала почти горе из-за исчезновения Джейн. Куда девалась ненависть к незаслуженно осчастливленному малоприятному ребёнку и ещё недавно мучивший её страх при мысли, что та расскажет, как её запугивали страшной белой обезьяной? Она помнила лишь, как обнимала рыдающего ребёнка и какое счастье испытывала, что вовремя успела его спасти.
Глава 39
Три-четыре камня
Сначала Джейн тосковала по дому, но на люггере оказалось так интересно, что она всё реже принималась искренне плакать от желания вернуться к старому сэру Роберту. Все были с ней ласковы, а грубый на вид человек, который не отходил от неё, оказался очень добрым, но, по её мнению, мало соответствовал имени Коротышка.
Первые два дня девочка была подавлена и испугана, но затем начала осваиваться с новыми условиями жизни и людьми. Человек, который схватил её в парке и унёс от няни, перестал внушать ей страх ещё по пути к люггеру, но вдобавок она быстро обнаружила, что стоило ей горько заплакать, как он сразу терялся и готов был исполнить любое её желание. Она, по общему примеру, называла его капитаном, нарочно коверкая это слово на детский лад, хотя и могла произносить его более чисто. Она чувствовала, что так выходит трогательнее. Старик, живший в каюте вместе с мальчиком, был не так податлив на её слёзы, но она случайно выяснила, что он теряет свою брюзгливость, если принять горестный вид и приласкаться к нему, словно бы ища утешения, а его прозвище Дед, которое она изменила в Дедушку, очень этому способствовало. С Обезьяной вообще не возникло затруднений. Достаточно было ей засмеяться при виде его гримас, а это она делала искренне, как он удовлетворённо говорил своему молчаливому другу-великану со странным именем Мышонок, что знает, как надо обращаться с детьми, и тот лениво переводил на него добродушные глаза, иногда кивая ему и Джейн. Акула любил посмеяться сам и часто принимался смешить девочку, поэтому ей было легко с ним, а Попугай веселил её своей манерой повторять слова и тоже не внушал беспокойства. Негр Питер подружился с ней первым, никогда не прогонял её из занимательного маленького помещения, похожего на будку, которое все называли камбузом, постоянно пританцовывал и иногда принимался обучать танцам её. Особый интерес вызывал в ней красивый матрос с ласковыми глазами, который появился на палубе на четвертый день плавания и часто охал, прижимая руку к боку. Джейн, осмелевшая благодаря доброму к ней отношению людей, среди которых она оказалась, бойко подошла к нему и поздоровалась, по-кукольному расширяя голубые глаза,
