Висле, это был самый реальный случай, когда я мог погибнуть.
С 3 по 8 августа удалось продвинуться лишь на полкилометра. Дивизия испытывала недостаток в личном составе, и физически не могла уже вести эффективных наступательных действий. На 12 августа в 81-ой стрелковой дивизии насчитывалось 3303 человека. До начала форсирования Вислы и боёв на захваченном плацдарме это число составляло 7214 человек.
18 августа 1944 года наша дивизия получила приказ сдать свою полосу обороны 149-ой и 106-ой дивизиям, вывести части с плацдарма на восточный берег реки. Следующей ночью мы вышли на сандомирский плацдарм.
Войны начинают, когда хотят, а заканчивают – когда могут.
Николо Макиавелли
Если бы исход войны можно было бы предвидеть, прекратились бы всякие войны.
Кароль Бунш
ГЛАВА 6
Чехословакия. В Карпатах. Победа.
В середине – второй половине августа 1944 г. мы находились на пополнении и отдыхе в районе Сандомира. Пушки располагались примерно в 3-4 километрах за городом, на готовых огневых позициях. Мы в это время получали пополнение личным составом и вооружением. Пушки с коротким стволом заменили на длинноствольные сорокопятки. Особое внимание уделяли передаче опыта бывалых бойцов, которых вполне можно было бы назвать ветеранами, молодому пополнению.
Обучение и сколачивание подразделений и частей завершилось серией тактических учений.
В начале сентября Верховный Главнокомандующий принял решение помочь народному восстанию в Словакии, направленному против немецко-фашистской оккупации. Предстоящая войсковая операция получила название «Карпатско-Дуклинской». Её проведение возлагалось на соединения 1-го и 4-го Украинского фронтов.
Операция началась 8 сентября.
Ставка передала нашу дивизию 38-ой армии под командованием генерал-полковника К.С. Москаленко.
Мы выдвинулись на станцию Лисья Гура, где нам надо было погрузиться в эшелоны и, преодолев 215 километров, соединиться с основными силами 38-ой армии. Под погрузку личного состава и техники нам выделили 250 машин и 4 железнодорожных состава. Часть пехоты отправили на грузовиках.
Мы закатывали орудия с высокой «бетонки» на ж/д платформы. Пушки закрепляли деревянными колодками, прибивая их спереди и сзади колёс. Оси колёс и станины крепились к кронштейнам платформ толстой металлической проволокой, затянутой в жгут по четыре жилы. Потом на платформу устанавливался каркас, поверх которого мы натягивали брезент. Это, во-первых, создавало маскировку орудий, а, во-вторых, позволяло нам находиться здесь же, возле пушек, во время пути. Представить себе движение на открытых платформах, даже летом, было сложно.
На протяжении всего пути следования до места назначении в Карпатах мы просидели под этим брезентом. Тот отрезок пути, который сейчас пассажирский экспресс легко проходит за 3-4 часа, мы преодолевали почти двое суток. Спали здесь же – на платформах. В одном из вагонов ехала наша кухня. Во время остановок бойцы бегали вдоль эшелона с термосами, разносили еду.
10 октября 1944 года наша дивизия, в составе 38-ой армии, своим ходом направилась в район Дуклинского перевала. Пошёл мелкий дождь, который через час усилился, а через два превратил дорогу в сплошное непролазное болото. Почва была суглинистая. Мелкие брызги грязи на спинах почти сливались в сплошное жёлтое месиво уже к поясу, а сапоги быстро превращались в бесформенные колоды.
В Карпатах очень крутые подъемы, нередко встречаются и глубокие провалы. Резко уходящие вверх горные отроги покрыты лесом и кустарником. Уже в сентябре здесь часто идут холодные нудные дожди, а в октябре нередко срывается мокрый снег. В долинах протекает много речушек, которые после дождя превращались в многоводные ревущие потоки.
В октябре часто стояли тяжёлые туманы, мешавшие наблюдению и стрельбе. На вершинах гор лежал снег. Если не было боя, то стояла гнетущая тишина.
Но всё это нам ещё предстояло понять и почувствовать. А пока мы продолжали ползти, как муравьи, увязая в грязи, толкая орудия, подгоняя лошадей. Животные выбивались из сил, падали, хрипели, некоторых пришлось пристрелить. Бойцы выпрягали погибших лошадей и дальше сами толкали пушки. Они тащили их на лямках, перекинув через плечо, точно бурлаки. Ящики со снарядами несли на руках. Хуже всего было, когда приходилось идти на подъём.
Мы проползли, таким образом, примерно 35 километров и вышли к Дукле.
В ночь с 11 на 12 октября полк занял исходные позиции для наступления. На следующий день мы заняли высоту 511. Впервые мы столкнулись с боями в горах. Это было тяжело и совсем непривычно. Но главное то, что немцы укрепились здесь, пристреляли местность, заняли стратегически выгодные высоты.
467-ой полк наступал в направлении Вопеника к высоте 577. В районе села Подграница наша дивизия пересекла польско-чехословацкую границу. Надо сказать, что за время нашего продвижения к Праге, мы не раз оказывались то в Польше, то снова в Чехословакии, то в немецких землях.
В районе Подграницы мы попали под мощный артиллерийский и миномётный обстрел противника. Заняли выжидательную позицию.
Во время артобстрела я и ещё трое офицеров (двое артиллеристов и один пехотинец) находились в каком-то особняке. Дом был крепкий, четырёхэтажный. Это важная деталь, о которой надо упомянуть. Дело в том, что на первом этаже такого здания обстрел с «закрытых» позиций нам был совершенно не страшен. А немцы вели именно такой огонь. Нам могла угрожать только стрельба прямой наводкой, а в данном случае снаряд мог пробить одно, максимум два перекрытия, не причинив нам никакого вреда. Поэтому мы сидели в небольшом помещении на первом этаже совершенно спокойно. Очевидно, что здесь нам предстояло задержаться на несколько дней, а то и на неделю. Мы решили расположиться в этом здании.
Я не помню, о чём мы говорили. Дело было уже ночью, на столе тускло горела немецкая стеариновая свечка. Мы сидели на низкой скамье по обе стороны массивного дощатого стола. Очевидно, что это было какое-то хозяйственное помещение. Прежние обитатели покидали особняк в спешке. Всюду был разбросан какой-то хлам, мусор. Помню, как у меня что-то мешалось под ногами, и я передвинул это вперёд, ближе к сидящему напротив пехотному лейтенанту. Через какое-то время, видимо, он сделал то же самое. В конце концов я нагнулся, пошарил рукой под лавкой и достал какой-то старый, сплющенный, сплошь покрытый пылью и грязью портфель. Я хлопнул им по лавке, чтобы хоть чуть-чуть отряхнуть, а потом открыл его. Внутри была одна-единственная вещь: довольно большой футляр, обтянутый тёмно-зелёным бархатом. Когда я раскрыл его, все ахнули: «Чёрт побери!» В футляре лежала крупная брошь, в форме жука, с маленькими камешками, два или три кольца, несколько перстней, дамские золотые часы-кулон и несколько цепочек.
Формально, трофей был мой. Я раскрыл портфель, при том, что это мог сделать каждый из присутствующих. Но не сделал же. Конечно, я мог бы и не делиться, но завтра нам в бой, и товарищеская поддержка стоит дороже всякого золота. Откровенно говоря, мне в голову не пришло, что я вполне мог всё забрать себе. Когда я увидел эти драгоценности, то был так изумлён, что в голове вообще ничего не было. Поэтому я не удивился, когда один из присутствующих лейтенантов сказал мне: «Николай, дай мне жучка. Я тут познакомился недавно с одной. Хочу подарить». Я отдал. Второму я «отвалил» два перстня, тоже якобы для фронтовой подруги. Не обидел и третьего – совсем молоденького, необстрелянного пехотного лейтенантика. В итоге у меня осталось одно кольцо, золотые часики, по-моему, были ещё цепочка и кулон.
На следующий день ко мне пришёл ординарец начальника артиллерии полка Гриши Косого, который в то время получил уже майора.
Напомню, что у Косого была ППЖ Вера Попова – санинструктор. Прослышав о моей находке, Гриша решил сделать ей подарок.
- Комбат, - вальяжно обратился ко мне ординарец, - начальник артиллерии приказал отдать трофей.
Я обалдел от такого поворота. «Приказал» (!) Ладно бы попросил, я бы отдал без особого сожаления, а то «приказал», ничего себе. Поглядел я на солдата и сказал:
- Передай начальнику артиллерии, пускай сам идёт на передовую и там трофеи собирает, сколько унесёт.
На том и закончили разговор.
Естественно, наивно было бы полагать, что Гриша мне всё это так просто спустил бы. Мои опасения вскоре оправдались, но до этого был другой любопытный случай.
Вскоре после разговора с ординарцем Косого, по-моему, вечером того же дня, ко мне пожаловала ППЖ командира полка. Я подивился тому, как быстро распространилась новость о моей находке. Такого визита следовало ожидать, так как походно-полевой жены у меня не было, и это было хорошо всем известно.
ППЖ комполка была очень хорошенькая, совсем молоденькая девушка из медперсонала. Она не стала просить, чтобы я ей, что-нибудь подарил, а предложила махнуть не глядя. Я даже и секунды не думал над тем, что она может предложить в обмен. Дураку было ясно. Сказать по правде, такому применению своего «клада» я был рад. Очень симпатичная девушка была. Я помолчал немного и сказал, указывая на особняк, в котором мы накануне сидели: «Там на втором этаже есть диван. На нём и махнём». Особого смущения я у неё не заметил.
В результате у меня остались только золотые часики. Надо сказать, что ППЖ комполка была очень довольна своей предприимчивостью. От радости и золота она вся аж светилась. На том и разошлись, к взаимному удовлетворению. Больше я эту девушку не видел никогда.
Дня через два немцы начали подтягивать свои соединения, чтобы атаковать нас. В том числе, противник использовал бронепоезд. В нашу сторону было направлено двенадцать орудий, то есть сила, соответствующая огневой мощи трёх батарей. Над нами каждый день летала «рама» (самолёт разведчик) и корректировала огонь.
Косой распорядился поставить мою батарею на поляне, отделённой от бронепоезда небольшим перелеском, якобы для стрельбы с закрытых позиций. Рекогносцировка показала, что это место слишком близко от противника, и он с большой долей вероятности сможет вести успешный ответный огонь. Другими словами, нам здесь будет конец. Косой решил проучить меня за характер. Другого объяснения такой явной ошибки в его решении я не нашёл. Но приказу не повиноваться нельзя. А что было делать?
Я приказал командирам взводов найти в деревне две телеги и разобрать их. Дышла и колёса использовать для макетов пушек. Их как раз получалось четыре. Надо было поставить «орудия» так, чтобы рама могла их засечь. Настоящие же огневые позиции оборудовать ближе к расположению пехоты, в районе наиболее вероятных боевых действий. Мне изначально было непонятно, какой прок будет от нас в этом лесу, да ещё под носом у бронепоезда.
В полдень прилетела «рама», и вскоре немцы уже знали, что в зоне обстрела, недалеко от железной дороги, сосредоточена целая батарея русских. Вскоре прибыл и сам поезд. Все наши макеты были разбиты в щепки. Вот так бывало на войне.
Батарейцам строго-настрого наказал держать язык за зубами. Надежд на то, что Гриша не узнает о моём самовольстве было немного, и я внутренне готовился к объяснениям и, возможно, более тяжёлым последствиям. Но, как ни
