батарею, он мог пойти даже на преступление. Так и случилось в Отрешкове.
В тот день мы уже грузились на платформы, готовились к отправке на передовую. Ерошенко сказал, что поедет на склады получать продукты. Там, в обслуге, он разыскал своего земляка, такого же, как и он – ростовского пройдоху, и вернулся к складам. Они поставили сзади строения две или три подводы, вытащили раму из окна и залезли внутрь. Набрали водки, колбасы, консервов, хлеба и всего, что ещё могли увезти. В это время, один из батарейцев заговаривал язык часовому, а ещё двое стояли «на стрёме». В случае опасности, они отгоняли подводу в сторону, закрывали брезентом, а другие в это время быстро вставляли раму назад. Понятно было, что это мероприятие он запланировал заранее на день отъезда. Убудем на фронт, а там ищи ветра в поле, да и пойди докажи, кто это сделал.
Всё закончилось благополучно, никто его не поймал. В дороге Ерошенко наделял нас царскими пайками, особенно офицеров. Я его спросил тогда, откуда такая роскошь: каждому по полбутылки водки, колбаса, тушёнка. Он ответил, что согласно новым норм ам питания, такой был предписан паёк на период следования по железной дороге. На том разговор и закончился.
Из Отрешково нас перебросили в район населённых пунктов Бахмач и Нежин Черниговской области.
Нас расквартировали в селе Иваница. Здесь мы задержались достаточно долго. Два месяца ушли на приём и обучение пополнения, за редким исключением состоявшего из совсем молодых мальчишек 1924-1925 гг. рождения. Было несколько человек лет по сорок, которые, впрочем, выглядели ещё старше.
В этом селе меня нашло письмо от матери и брата, первое с осени 1942 года. Мама писала, что посылала уже два до этого, но я их не получил. Как я обрадовался, что они живы. Тут же сел писать ответ. Интересовался односельчанами, не забыл справится о Дусе, спрашивал, почему она не написала сама.
В Иванице произошёл один случай, который не имел отношения к подготовке пополнения, но в определённом смысле был с ней связан. Здесь надо вспомнить командира артиллерии нашей дивизии, тогда уже капитана, Г.Ф. Косого. Раза два я упоминал о нём выше. Мы прошли вместе почти всю войну. По крайней мере, в 81-ой дивизии. Разное бывало. Но о Грише Косом у меня осталось сложное впечатление. Решительный был человек, ничего не скажешь. В своём деле не профан. Но был в нём какой-то форс, который не красил боевого офицера. А когда он выпивал, то это нередко переходило в опасный для окружающих кураж. Под конец войны появилась у него и заносчивость.
У нас в санроте служила фельдшером Вера Васильевна Попова, которая, как было принято говорить, стала его фронтовой женой. Как мне представлялось, у них действительно была любовь. По крайней мере, у Веры Васильевны. Была она ещё молода. Я никогда не спрашивал о том, сколько ей лет, но, думаю, что навряд ли она была намного старше меня.
И вот в эту самую Иваницу, вместе с остальным пополнением, прибыли и молодые девчата-медики. Все младшие лейтенанты, только что из институтов. Решили отметить это событие. У медиков всегда был спирт. Сообразили и закусочку, пригласили некоторых офицеров, среди них и Косого. Гриша хряпнул по обыкновению, и стало ему невмочь. Очень уж приглянулась одна девушка из вновь прибывших. Начал он слишком явно выказывать ей знаки внимания, а ближе к ночи совсем потерял осторожность… Вера Васильевна заревновала. Деталей я не знаю, но хорошо известно, что она выскочила из комнаты, где был накрыт стол, в соседнее помещение и выстрелила себе в голову. Она приложила дуло к виску, но, видимо, умирать по-настоящему ей не очень хотелось. Поэтому в последний момент она вывернула руку и выстрелила чуть ниже. Хотя, я не думаю, что молодая привлекательная женщина могла пойти на такое решение сознательно, только ради того, чтобы привлечь к себе внимание. Слишком плачевными для лица красавицы оказались последствия этого «самоубийства». Пуля пробила щеку, раскрошила несколько зубов, и, не задев костей черепа, навылет вышла через другую щёку. Попова залилась кровью. Все испугались, забегали. В общем, вечеринка на этом закончилась. Вот такая любовь.
После этого случая ту девушку, за которой приударил Косой, перевели в другое подразделение. Вера Васильевна с нашим Гришей не расстались.
Вообще, надо сказать и о такой составляющей повседневной жизни солдат и офицеров действующей армии, как взаимоотношения с женщинами.
Чем ниже был чин и звание, тем меньше было возможностей для удовлетворения этих своих нужд. Это надо прямо сказать. Солдатам редко что перепадало. Исключением было наше пребывание во вторых эшелонах и на отдыхе, когда интенсивных боевых действий не было, а рядом в обилии пребывало гражданское население.
Чины повыше, например, начиная от командира полка, в большинстве своём имели так называемых ППЖ (походно-полевых жён). Мы их так и называли «ППЖ полковника такого-то» или «ППЖ командира полка» и т.д. Походно-полевые жёны были и у наших генералов, командующих армиями и фронтами. ППЖ были, в ряду прочего, и элементом престижа, дополнительным показателем значимости офицера.
Лично я был не в тех чинах и находился не в тех бытовых условиях, чтобы иметь ППЖ. Использовать женщин, скажем так, «нежадных», я не то, чтобы брезговал, а больше опасался. Хотя, надо сказать, что венерические заболевания в войсках случались довольно редко. По крайней мере, насколько я могу об этом судить. Они стали проявляться заметно чаще, когда наши войска перешли границу.
В Иванице мы были до 10 апреля. Потом нас перебросили на станцию Озераны по маршруту Нежин-Киев-Фастов-Шепетовка-Ровно-Сарны. В тыл составы тянулись удивительно медленно, поминутно останавливаясь. Зато к передовой мы ехали всегда быстро. Хотя, может быть, так нам только казалось.
Дивизия вошла в состав 3-ей гвардейской армии 1-го Украинского фронта. Мы возводили укрепления на левом берегу реки Стырь (приток Припяти) в районе Малой Торговицы. Здесь бойцы прошли обкатку танками, ознакомились с уязвимыми местами немецких машин. Особое значение уделили совершенно новой модели танка Pz-VI «Тигр II» или «Королевский тигр».
Вскоре подразделения дивизии заняли исходные позиции на переднем крае. Наш полк держал оборону в районе сёл Венгерщина и Пулгонь.
Здесь мы подвергались артиллерийским обстрелам врага. Немцы били методично и расчётливо. Во время одного из таких обстрелов у меня в батарее произошёл просто фантастический случай.
У орудия часовым стоял рядовой Егоров. Начался обстрел, и один из снарядов разорвался рядом с пушкой. Вдруг слышу крик: «Кишки… помогите… кишки!!!» Выбежали, смотрим, а это Егоров. Ему осколком распороло брюхо. Солдат схватил свои внутренности руками и стоит, держит, чтоб в пыль не упали. В 99% это верная смерть. Подбежал санинструктор Гущин и ещё двое батарейцев, уложили бедолагу на простыни, завернули и отнесли в санчасть. Оказалось, что осколок прошёл таким образом, что совершенно не повредил кишок. В госпитале Егорову их промыли и зашили обратно. Спустя положенное время, он появился в батарее, как будто воскрес. Мы все были рады. Хороший был парень Егоров, жизнерадостный, весёлый. Вечно у него какие-то хохмы, прибаутки. Его чуть не убило, а и то как-то смешно вышло.
В районе Пулгони мы впервые столкнулись с бендеровцами.
В тех местах Западной Украины, которые мы освобождали, несмотря на то, что Советская власть была здесь непродолжительное время до войны, мы встретили немало сочувствующего нам населения, среди которого были комсомольцы и коммунисты. Они указывали нам на тех, кто сотрудничал с немцами в период оккупации, а она продолжалась в этих местах более трёх лет. Активисты рассказывали нам о беззакониях, которые были при немцах. По прошествии многих десятилетий уже трудно сказать, где это оправдывалось искренним желанием поддержать советскую власть и восстановить справедливость, а где это было сведением личных счётов.
Я думаю, что такая же картина была, когда в 1941 г. сюда пришли немцы. Вот такие «качели» были для западных украинцев.
Бендеровцы жестоко наказывали тех, кто помогал Красной Армии. Был случай, когда они связали и бросили в колодец девять человек из числа сельского актива.
Другой случай. В одной деревне с нами сотрудничала семья – мать и дочь. Они назвали нам имена бывших фашистских приспешников, указали места захоронения расстрелянных и т.д. Стоило только передовым частям Красной Армии продвинуться немного дальше, как бендеровцы ночью закрыли их в хате снаружи, облили керосином и подожгли.
Украинские националисты отличались жестокостью при наказании тех, кто был им не угоден. В прямые же столкновения с регулярными войсками они никогда не вступали, используя методы партизанской борьбы. Они устраивали засады и нападали на машины или небольшие подразделения личного состава, выводили из строя средства связи, коммуникации, делали завалы на дорогах и т.п.
Особым успехом для бендеровцев стало нападение на машину и сопровождение генерала Ватутина. Произошло это в районе деревни Милятин, освобождённой нашей дивизией. В результате полученного ранения Ватутин, через некоторое время, скончался.
Июнь 1944 г. стал для дивизии месяцем активного сбора разведданных и боёв местного значения.
В июле мы подключились к наступательным действиям в ходе Львовско-Сандомирской операции.
Личный состав дивизии к тому времени обновился. Вновь прибывшие заняли места погибших. Им предстояло идти вперёд – за Буг. Мы продвинулись в район Лобачёвки. Справа занимала оборону 253-я дивизия, слева – 136-ая. Нашей группе была поставлена задача: форсировать пограничную реку Западный Буг и продвигаться дальше в район польского города Замостье (Замосьце). Но эта задача не была выполнена.
Главная причина – это мощная эшелонированная оборона врага. Её первая полоса была глубиной до 6 км; вторая – до 3,5 км проходила по реке Турия, третья, глубиной до 2,5 км, одной из своих составляющих имела реку Луга. Активно возводился оборонительный рубеж на Западном Буге. Общая глубина обороны доходила в отдельных местах до 40 км.
Для прорыва этой оборонительной линии была создана группа из девяти стрелковых дивизий, в которую вошла и наша. В два эшелона мы сосредоточились на участке всего в 8 км. Это очень высокая концентрация сил. К примеру, три дивизии 120 стрелкового корпуса занимали фронт обороны в 62 км.
Наш 21-ый корпус в начале находился во втором эшелоне. На участке прорыва было сосредоточено 2100 стволов артиллерии. Нас усиливали танками. В минных полях противника было проделано по четыре прохода на каждую стрелковую роту, а также проведено сплошное разминирование наших собственных полей.
Как же на всё это реагировали немцы? Их пытались дурачить, как только возможно. Делали вид, что главный удар будет нанесён по Владимир-Волынску. Днём совершали демонстративные перемещения, перестановки частей и техники. Ночью танки курсировали с зажжёнными фарами. На позициях нашего якобы удара были установлены макеты пушек, танков, миномётов. Немцы часто бомбили эти места, и макеты добросовестно разлетались на куски. Но самое главное, было замечено, что противник отводит войска с торчинского
