заняли этот населённый пункт поздно вечером. Селение располагалось на холме, где на самом высоком месте стоял костёл. От этого он казался непропорционально большим и значимым по сравнению с маленьким селом.
Пушки разместились неподалёку от костёла. Солдаты наведались к пастору. Он оказался очень милым и приветливым человеком средних лет. Священник пригласил бойцов поужинать у него, те, конечно, не отказались. Пригласил он и меня, а я, к сожалению, ещё и не обедал. Так что тоже пошёл с радостью.
Пастор немного говорил по-русски, и весь вечер старался выказать нам своё расположение. Мы были настроены благодушно, много шутили, смеялись.
Помню, меня удивила одежда священника. Это был обычный чёрный костюм строго покроя. Всё отличие его одежды от обычной цивильной сводилось к белому воротничку.
Хозяин угощал нас каким-то вином. Когда выпили, разговоры пошли живее. О чём могли разговаривать советские солдаты, комсомольцы и их комбат-коммунист со священнослужителем? Я спросил пастора, действительно ли он верит в Бога, или это так просто, как работа? Он рассмеялся, ответил как-то уклончиво. Мне было ясно, что, несмотря на всё его гостеприимство, он нас немного опасается, поэтому спорить с нами или, тем более, переубеждать нас в его планы не входило. Я закрыл эту тему и спросил о том, как к нему и к священникам вообще относились немцы. Он ответил, что относились так же, как и мы. Надо сказать, что мы никогда не трогали церквей, если нас не вынуждал противник, и мы никогда не трогали священнослужителей.
В общем, засиделись мы тогда далеко за полночь. Наверное, сидели бы и ещё, но меня срочно вызвали в штаб. Там мне сказали, что, по данным разведки, 26 танков врага могут контратаковать наш полк.
Всю ночь до утра шла подготовка к сражению. Орудия рассредоточили по селу. Два поставили внизу у небольшого моста и пивоварни, а два оставили на высоте у костёла. Расчёт старшего сержанта Лапенко занял позицию у развилки дорог, рядом с продуктовым магазином. Батарейцы обшарили магазин, еды почти не нашли, зато обнаружили двадцатилитровую бутыль спирта.
Несколько слов надо сказать о самом Лапенко. До того, как он попал к нам в батарею, он был… танкистом. Более того, в одном из танковых сражений он так отличился, что был удостоен звания Героя Советского Союза. Тогда он едва остался жив, долго лечился в госпитале и вернулся на фронт. Он не любил рассказывать, почему он не пошёл снова в танковые войска. Я думаю, что он перенёс в том бою ещё и тяжёлую психологическую травму. Может, так, а, может, и нет, но к танкам его больше не тянуло. Так в нашей батарее оказался настоящий Герой Советского Союза.
Лапенко был родом из Украины. Высокий, широкоплечий, с голосом, как из трубы. Вот такой у меня появился подчинённый. Он держался со мной согласно уставу, но чувствовалось, что он делает это как-то очень условно, почти в шутку.
До рассвета было всё спокойно. Как только взошло солнце, я начал обход расчётов. Заглянул и к Лапенко. Признаться, чувствовал я себя неважно. Бессонная ночь и выпитое накануне вино при каждом резком движении отдавались в затылке тупой болью. Лапенко не стал скрывать находки и даже предложил мне выпить. Я подумал, что опохмелиться не помешало бы, особенно учитывая, что день предстоит, судя по всему, тяжёлый.
Как же я жалел потом, что не отказался. Выпил я грамм сто. Бойцы были уже заметно возбуждены, и я посоветовал им больше не пить. И сейчас у меня перед глазами улыбочка Лапенко, мол, да, да, мы всё понимаем. Не поверил я тогда ему, хотел разбить бутыль, но стало неловко. Неловко за свою слабость. Нельзя переходить в отношениях с бойцами определённой грани. Конечно, на войне её очень трудно сохранять, особенно когда ты побываешь с человеком в бою. Короче говоря, нельзя было тогда полагаться на слово сержанта, что пить они больше не будут, но я поступил именно так.
Мы ушли. Постепенно совсем рассвело, и сразу как бы раздвинулись дали: роща, широкие луга, прорезанные жёлтой ниткой дороги. На душе было тревожно, чувствовалось, что подходят к концу наши спокойные минуты.
Я запомнил, как всходящее над горизонтом солнце отражалось в водах небольшой речушки, что текла у подножия холма. Меня поразил необычно красный для рассвета отблеск на её волнах.
Пушки были хорошо замаскированы, даже с высоты их не было видно. Я глянул вниз, туда, где был магазин. Расчёт Лапенко не шёл у меня из головы. Надо было разбить бутыль со спиртом. Стоило нам уйти со связным, как бойцы вместе с Лапенко напились, как говорится, до чёртиков.
А вскоре нагрянули и немцы. Атаковали стройно, грамотно, силами небольшими, но очень методично и упорно. Расчёт Лапенко с азартом вёл огонь. Как ни посмотрю – беглый и беглый. Весело было ребятам, поймали кураж напоследок. Все пьяные, беспечные, даже не выставили наблюдателя, который бы подал сигнал о приближении врага. Немцы незаметно обошли магазин с тыла и из автоматов перестреляли весь расчёт, убили всех, включая самого Лапенко. Орудие попало к врагу.
Меня вызвал командир полка полковник Рыбченко и наорал на меня. Давал чертей, будь здоров, за то, что пушку профукали. Материл, конечно. Он сказал, чтоб я со своими «долбачами» сам шёл в атаку вместе с пехотой, отбивать орудие назад. «Как хочешь, - сказал, - а чтоб пушку вернул».
Приказ надо выполнять. Наша пехота пошла в атаку после пятнадцатиминутной артподготовки. Рыбченко вызвал меня по телефону, спрашивает: «Где твои оболтусы?» Я отвечаю, что у пушек. Он говорит, чтоб я их поднял и вперёд за пехотой. Я ответил, что полк останется без артиллеристов, поэтому пойду сам с офицерами, а расчёты пусть остаются. Он что-то буркнул и бросил трубку. Я приказал двоим своим лейтенантам набрать гранат, взять автоматы и за мной.
Бежим за пехотой, визжат пули и осколки, кто-то падает, кто-то вскакивает, кричат. Догнали мы пехоту. Пространство между бойцами прошивалось струями свинца и кусками металла. Слышалось «Ура!» и грозная, густая матерщина, которая то накатывала как лавина, то затихала, тонула в рёве орудийных выстрелов и разрывов снарядов и мин. В четырех метрах от нас раздался взрыв, земля поднялась, посыпалась на спины. Кто-то рядом закричал: «А-а-а!... Зараза!» и упал.
А от костела наши пушки лупили прямой наводкой, прикрывая нас.
Собираясь в эту атаку, я набрал полную противогазную сумку гранат. В этом бою швырнул в немцев восемь штук. Поднимаемся, кричим: «Ура! Вперёд! За Родину! За Сталина!» Впереди и чуть левее бежал пехотный командир. Каким было его имя, я не помню, а по званию он был старший лейтенант. Помню, как он закричал: «Братцы, вперёд! Ребята, за мной! Не отставайте!» Казалось, что он совсем не думал, что гитлеровцы стреляют навстречу, и любая автоматная или пулемётная очередь может прошить его насквозь.
Пехота добралась до немцев, началась рукопашная. Фашисты не выдержали и начали спешно отходить. Пехотный старший лейтенант бежал в сторону магазина, где стояло наше орудие. Мы, трое артиллеристов, направились за ним. Я видел, как он споткнулся и упал, потом поднялся и снова быстро побежал. Мы за ним. И тут раздался взрыв, мы попадали. Потом потихоньку подняли головы, встали, а он, бедняга, так и остался лежать. Мы подползли к этому старшему лейтенанту. Он лежал на животе, а с левой стороны в районе лопатки у него был вырван клок гимнастёрки. Осколок. Рана была огромной, в неё можно было просунуть кулак. Кровь обильно залила всю спину и стекала под бок. Мы попытались поднять его, прощупать пульс, но даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – офицер умер. Вот тебе и «братцы, за мной». Жалко было его, ведь вот только кричал, командовал, звал в атаку. Погиб геройски. Жаль, что не запомнил я его имени. Интересно, сколько он пробыл на фронте? Вообще, командиры звена взвод-рота погибали в огромных количествах. Редко кто долго держался, особенно в пехоте.
Вот мы и отбили магазин. Часть моих батарейцев в порыве атаки, увлеклась за пехотой и ушла вперёд, а я с группой артиллеристов подбежал к пушке.
Расчёт старшего сержанта Лапенко был уничтожен. Собственно, это было ясно и раньше, но, пока своими глазами не увидел, всё на что-то надеялся. На огневой площадке стояла пушка. Возле её колеса лежала скрюченная фигура. Другой боец умер прямо на станине. Он уткнулся лицом в землю, завалившись вниз головой. Третий лежал на другой станине спиной. Его глаза были открыты и смотрели в небо. Ещё один распластался прямо посередине площадки. Здесь же был и сам Лапенко. Смерть застигла его возле орудия, видимо, в момент, когда он хотел скомандовать «огонь». Так и завалился сержант, вытянув одну руку.
Картина разбитого расчёта намертво впечаталась мне в память. Даже теперь, много десятилетий спустя, я могу воспроизвести её в подробностях. Винил я себя, ох как винил, и до сих пор простить себе не могу, что не разбил я эту проклятую бутыль спирта. А в то же время я злился на Лапенко. Это был очень странный и необычный набор чувств, который трудно описать.
Я приказал батарейцам собрать документы и похоронить товарищей. Мысленно я перебрал бойцов этого расчёта, вспомнил о каждом что-нибудь. Ох, и жалко мне было моих боевых товарищей. Чуть не плакал, сидя на станине. И тут над ухом кто-то неожиданно сказал: «Товарищ командир, я живой!» Меня обдало огнём от неожиданности, я вздрогнул и вскочил на ноги. Господи Боже, Иван! Иван Мандрыка – наводчик орудия Лапенко. Вот это да-а-а!!! Я схватил его в охапку, обнял крепко. Не мог поверить, что он жив.
К Мандрыке у меня было особенно тёплое отношение. Давно мы воевали вместе, ещё с Курской дуги. Иван был родом с Западной Украины. Когда-то, ещё в 42-ом или начале 43-го, наш старшина Ерошенко подобрал его на марше. Иван отстал от своего подразделения и не мог назвать его данных. В тот момент людей в батарее было мало, поэтому мы оставили его. Вначале Мандрыка был в хозвзводе батареи, а потом мы обучили его артиллерийскому мастерству. Так он у нас и прижился.
Я на радостях пообещал представить его к награде. Позже он действительно получил орден Красной Звезды.
А рассказал нам Иван вот что.
Когда немцы обошли магазин, он отбежал за ящиком со снарядами, стоявшим под самой стенкой. Он заметил фашистов, когда те уже открыли огонь по расчёту Лапенко. Иван упал на землю и потихоньку вытащил две гранаты. Приподнявшись, бросил одну за другой. Потом вскочил и кинулся к орудию, снял прицел. После этого, пригибаясь, он забежал за угол магазина, туда, где был главный вход. Пока немцы очухались, пока поднялись, он уже скрылся. Иван спрятался под деревянными порожками магазина. Гитлеровцы заходили внутрь здания, искали его, скрипели досками над головой Ивана. При желании он мог плюнуть на сапог кого-нибудь из фрицев. Но сразу они его не нашли, а потом началась наша атака.
Похоже на сказку? Да. Много было на войне такого, во что трудно поверить. Много было такого, что не укладывалось в рамки здравого смысла и логики. Только не стоит искать их на войне. Нет там смысла, и логика там совсем не та, какую хотелось бы.
Не знаю, врал ли Мандрыка или просто преувеличивал, но в руках он крутил прицел от пушки, а при нас он снять его не мог. Так что за одно это, его уже следовало наградить.
Я взял на память
