Булеков Н.П. Так дышала война. Воспоминания ветерана 81-ой стрелковой дивизии (сентябрь 1940 - июль 1946 гг.)

парашютах, которые они навесили, чтобы палить по нам.
Осколки прошивали пространство. А ездовые гнали и гнали лошадей в кусты, к реке. Животные хрипели от натуги, шарахаясь в сторону от разрывов. Трудностей добавляло ещё и то, что грунт в низкой заливной пойме был влажным и мягким. Конечно, не болото, по колено не увязали, но летом, наверное, было бы проще. Батарейцы то падали, то быстро вскакивали и неслись вперёд, потом опять падали. Скорее, скорее вниз, к реке, в кусты, в камыши. Справа от меня снаряд угодил в упряжку. Кто-то закричал: «Ай-ай-ай!». Лошадь, в голос храпнув, с лёта уткнулась мордой в землю. Орудие, протолкнув её немного вперёд, тоже остановилось.
Так мы продвигались к берегу. Несли потери. Погибали люди, которых кто-то ждал, на возвращение которых кто-то надеялся, в гибель которых кто-то ещё долгие годы не сможет поверить. В этой гонке к Днепру погиб и один мой товарищ, тоже лейтенант батареи, звали его Андреем, а фамилию я позабыл.
Когда мы добрались до прибрежных кустов и рассредоточились, обстрел стал менее интенсивным. Немцы понимали, что бить наугад в почти полной темноте не имеет особого смысла. Я думаю, что и боеприпасов у них было, видимо, уже не настолько много, чтобы их растрачивать практически впустую, только ради того, чтобы страху нагонять. Не те уже были времена.
Началась масштабная подготовка к переправе, большей частью на подручных средствах. Подразделение пришло в движение. Бойцы выбирались из кустов и бросались в воду кто с чем: с лодками, с бочками, с досками. И вот первые уже отплыли. Мы наблюдали за ними со своих исходных позиций (артиллерийские батареи должны были идти во вторую очередь).
С нашей стороны переправу прикрывали гаубицы и «катюши». Днепр кипел, в воздух летели щепки от разбитых лодок, брёвна и доски плотов. Вода в реке вырывалась фонтанами, градом булькали осколки. Снаряды рвались и обрушивали берега. Вода от взрывов бурлила, воздух, казалось, трясся и выл.
Мы лежали на берегу в ожидании переправы.
Что я чувствовал тогда? Можно сказать в трёх слова: жутко, нудно и страшно. А на реке кошмар продолжался. Люди не достигали берега, тонули, гибли сотнями. Всё время взлетали ракеты и долго зависали над рекой. Немцы били и били, не переставая, всю ночь, но темнота, несомненно, уменьшала наши потери.
Сапёры и разведчики закрепили на правом берегу трос, по которому могли передвигаться плоты с нашими 76-мм пушками. Нам предстояло переправляться на плотах двух видов. Самые большие были длинной до семи метров и шириной примерно два с половиной – три метра. На него закатывали пушку, ящики со снарядами, лошадей. Здесь же переправлялся и расчёт. Были плоты поменьше, предназначенные только для орудия и нескольких бойцов. Мне пришлось преодолевать Днепр на большом плоте.
Тем временем, на реке лодки и плотики продолжали тонуть, попадая под немецкий огонь. Жертв было много ещё и потому, что какая-то часть бойцов не умела плавать. Не преодолевали реку и те, кто оказывался раненым или контуженным в воде. Можно потерять сознание на несколько секунд, и это совсем не означает, что ты обязательно погибнешь в бою, но только не на середине Днепра.
А возле берега, когда уже, казалось, самое страшное пройдено, некоторых бойцов поджидали власовцы. Небольшое их число было на нашем участке переправы. Они подзывали пехотинцев из прибрежных камышей и кустов: «Братцы! Сюда, сюда!» Наши подплывали к берегу, и к ним в лодки летели гранаты, накрывал шквал огня. Надо сказать, что к власовцам ненависть в войсках была особенно сильной.
Как только натянули трос, мы подвинули к воде большие плоты. На них надо было закрепить орудия, сюда же загоняли лошадей, тут же должны были быть и бойцы. Мои батарейцы закатили на плот пушку, как могли, наскоро закрепили, потом внесли десять ящиков снарядов. Первым отправился от берега расчёт сержанта Михайлова.
Они уже отошли на некоторое расстояние, когда буквально в нескольких метрах от одного из наших орудий разорвался снаряд. Лошадь убита, ездовой ранен, упала и вторая лошадь, считай, что её тоже уже нет. Бойцы на руках вкатывают орудие, закрепляют. Я отплыл вместе с ними.
Вода, казалось, кипела от разрывов фугасов. Вой, сплошной вой. Мы присели, держась кто за что придётся. Поминутно пригибались, скорее по привычке или повинуясь инстинкту, потому что прятаться было не за что – мы все как на ладони. Осколки жужжали и с коротким «ш-шип» уходили под воду. По реке плыли трупы наших солдат. Вода поднималась столбами. В каждую секунду мы могли погибнуть. Гребли и тянули изо всех сил. Вот правый берег уже совсем близко. Налегли, налегли. И тут рядом с нашим плотом рванул снаряд и огромная волна опрокинула его. Мы все оказались в воде. Хорошо, что лошади были не впряжены. А вот пушка пошла ко дну.
Когда я очутился в воде, сразу начал стаскивать с себя всё, что можно было. Плыть одетому, да ещё и с поклажей, было очень трудно. Страшно испугался, что могу утонуть почти возле берега. Недалеко от себя я отчётливо различил тело бойца, вниз лицом проплывшее по течению. Рядом со мной оказалась лошадь. Я схватился за её хвост, и таким способом добрался до берега. Нам повезло. Совершенно никто не пострадал. На берег выбрались все до одного.
Потом бойцы долго ныряли в холодную воду, чтобы зацепить лямку за пушку. Наконец удалось. Начали тащить, а тут хлопок ракетницы. Немцы! Чёрт возьми! Мы с ними почти нос к носу. Мы попадали на песок.
Почти сразу же в небо взмыли ещё две ракеты, прочертив яркие дуги. Их свет ненадолго озарил всё вокруг, потом они почти одновременно раскрошились на множество искр и скрылись в Днепре. Откуда-то справа стреляли трассерами. «Светлячки» пуль просвистели над головами «джи-джи, джи-джи» и забулькали в воде где-то совсем рядом.
Мы полежали ещё какое-то время. Что это значило в предутренние часы, в мокрой одежде, в Гомельской области 2-го октября? Это означало, что нужно скорее вставать, выжимать одежду, а потом очень активно двигаться, чтобы хоть как-то согреться. С нас струями текла вода.
Только мы попытались подняться – снова ракета. И так много раз подряд. В перерывах между вспышками кое-как отжались и начали вытягивать орудие.
Сделать это удалось только уже в предрассветных сумерках. Утро наступило удивительно быстро. Наверное, потому, что нам не хватало времени. Мы в спешке передвинулись к зарослям лозняка, выбрали огневые позиции для пушек, вырубили сектора обстрелов, окопались, установили орудия, протёрли и подготовили снаряды. Лошадей вкопали и замаскировали у самой воды. Короче говоря, энергичного движения для согрева было хоть отбавляй.
Стали ждать, что принесёт нам день. По ходу дела побывали у соседей справа и слева. Впечатление было не из лучших. Оказалось, что от наших позиций до немецких траншей всего метров 80. А в некоторых местах они подходили так близко, что можно было перебрасываться гранатами. Словом, стояли нос к носу. Головы боялись поднять. Вот в таком месте мы оказались.
Стало совсем светло. Немцы в своих траншеях о чём-то громко говорили. У меня в батарее был один боец – Стёпа Жидков, который хорошо знал немецкий язык. Он долго прислушивался, «тсыкал» на всех, потом сказал, что они говорят о долге и, кажется, ещё о семье. Послушав немного, он начал перекликаться с ними. Похоже, что на ближайшей к нам позиции было немного фрицев. По голосу выделялся один, его Жидков и спросил по-немецки: «Фриц, домой хочешь?» Тот оживлённо «заякал». Тогда Стёпа предложил ему поднять руку. Солдат помолчал и… высунул её из-за бруствера почти по локоть. Жидков, быстро прицелившись, выпустил короткую очередь. Немец вскрикнул и скрылся. Стёпа был очень доволен собой. Я посмотрел на него и ничего не сказал. Что я подумал тогда? Подумал, что одним врагом будет меньше. Подумал, что немец рад тому, что уйдёт с передовой. Может быть, он даже уедет в Германию. Я подумал о том, что после Курской дуги у них заметно поубавилось спеси, что они уже не те, что прежде. Может, так оно и было, а может, и мы сами стали совсем другими. Так, или почти так я тогда подумал. А по-другому думать не захотел, да и не надо было тогда по-другому думать.
3 октября враг контратаковал части нашего 467-го полка. Фашисты пытались перебить нас, а кого не добить, так утопить в Днепре. Сильно они тогда надавили. Проверили нашу силу и нервы, будь здоров!
После артподготовки в атаку пошли танки и пехота, а позади двигалась санитарная машина и подбирала раненых и убитых. В тот день мы пережили пять атак. Как потом стало известно, немцы бросили в бой все имевшиеся у них силы, собрали в сводные роты всю обслугу, штабников, связистов. Немцы были пьяны и лезли напролом.
Мы подпускали танки настолько, насколько было необходимо для прицельного огня. Батарейцы ожидали команду. Напряжение росло. Я был у орудия сержанта Дроздова. Он, не отрываясь, смотрел на машины. «Ну, подождите, сейчас устроим вам баню, поддадим жару-пару!» - крикнул Дроздов, ни к кому особенно не обращаясь. Сержант ненавидел немцев, даже на общем фоне, особенно сильно. Дело в том, что у него в оккупации погибла жена. Ему написали, что фашисты сожгли её вместе с хатой. Иногда мне казалось, что он живёт только местью. При этом, Дроздов был особенно выдержан с товарищами, подчёркнуто старался не уронить своего достоинства, но без высокомерия. Он был очень деятельным, энергичным, в любых условиях не терял присутствия духа и умел заразить своей уверенностью других. Если храбрость – это умение преодолеть свою слабость и мягкотелость, то Дроздов, кажется, был из железа. В общем, повезло мне с командиром расчёта.
Ещё немного помедлив, я подал команду: «Ба-та-ре-я!… Огонь!» Командиры орудий повторили команду. Слышалось: «Огонь! Огонь! Первому по головному, бронебойным… наводить точнее! Огонь!»
Орудия ударили почти залпом. Бронебойные снаряды вырвались с визгом. Некоторые достигли цели и со скрежетом ударили по броне. Как из пожарного шланга вырывается из-под напруги струя воды, так же вскинулись метров на 8, а то и больше, фонтаны искр от вражеских танков. Один из них остановился. В него попало два снаряда сразу. Для начала неплохо.
Немцы ударили в ответ.
Взвод Шепелюка открыл беглый огонь. Им быстро удалось подбить два танка и бронетранспортёр. Всё нам облегчение. Слышу, мой Михайлов кричит: «Огонь! Огонь!» И так без конца. Их расчёт остановил один танк и два бронетранспортёра.
Гремело и визжало, батарея делала всё, что могла. Из стволов один за другим вылетали узкие снопы пламени и дыма. Уже через минуту мы были в привычном едком тумане, в горле першило, глотки охрипли. В общем, всё как обычно. Батарея вела массированный огонь. День был светлый и видимость хорошая. Результативность неплохая. Но немцам до этого дела не было, они теснили нашу пехоту, напирали, сражались очень ожесточённо.
Вдруг подносчик снарядов заметил наших пехотинцев. Помню, как он проговорил чётко и очень зло: «Смотрите, ведь это бежит наша пехота. Огонька бы по ним, чтоб не драпали». Я хотел его пхнуть по шапке, но не стал и не сказал ничего. Я посмотрел в бинокль и вижу немцев, бегущих в нашу сторону. Указываю направление – уничтожить! Команда: «Хобот вправо! Осколочным! Огонь!» Били беглым. Это