механико-технологический техникум, там мукомольное отделение. Иди и учись – всегда с хлебом будешь».
Я призадумался. И было над чем. 1946 год был очень тяжёлым, голодным. Опять же, и станица рядом. Ну, а когда выяснилось, что меня могут взять сразу на второй курс, да ещё и без экзаменов, тут все мои сомнения отпали.
Вот так определилась моя послевоенная судьба. Всю жизнь я проработал по специальности, полученной мной в Армавирском механико-технологическом техникуме.
По окончании техникума я был направлен по распределению в Воронежскую область, в город Грязи, на должность заместителя директора элеватора. Потом стал исполняющим обязанности директора. Надо было повышать уровень своего образования, и я поступил в Высшую заготовительную школу Министерства хлебопродуктов СССР. После её окончания я руководил коллективом элеватора в городе Рыбинске.
Надо сказать, что меня всегда тянуло на Кубань. Так и не прижился я в Центральной России, не стала она для меня родной. Поэтому в начале 1960-х гг. я переехал в Краснодар, где работал в системе совнархозов вплоть до их упразднения. После этого вернулся в Воронежскую область, где меня хорошо знали. Там несколько лет я трудился на должности директора колодезянского элеватора, что в 20 километрах от Нововоронежа.
Здесь меня впервые серьёзно подвело здоровье. Возникли проблемы с желудком.
Врач осмотрел меня, проверил анализы и сказал, что если я хочу ещё пожить, то должен переменить климат и работу. Нервничать мне было нельзя, поэтому он рекомендовал отказаться от директорских обязанностей.
Так, в начале 1970-х я вернулся в Армавир, где продолжал трудиться на различных должностях по своей специальности вплоть до пенсии. В 1981 году я ушёл на заслуженный отдых, но работу не оставлял ещё 14 лет.
После того, как я приехал в Армавир, работа моя стала поспокойней. Шли годы, появилось время и необходимость оглянуться назад. С таким настроением, и под его влиянием, я начал писать воспоминания.
В начале 1980-х гг. я понял, что очень хочу встретиться с однополчанами. Как их найти? С чего начать?
Тогда я не знал, что Совет однополчан 81-ой дивизии был создан ещё в 1969 году.
В канун 40-летия Курской битвы я позвонил в Поныровский районный военкомат с просьбой помочь мне в поисках однополчан и в организации поездки к месту боёв. Военком мне отказал, но посоветовал обратиться в Совет однополчан, а как его найти, не сказал. Тогда поездка сорвалась.
Некоторое время спустя, осенью 1983 года, я написал на телевидение, в клуб фронтовых друзей. Цикл передач «Победители» вёл диктор Ю. Балашов. К нему я и обратился с письмом и просьбой помочь мне.
Вскоре я получил адрес Совета ветеранов 13-ой армии, в составе которой во время Курской битвы была и наша 81-ая дивизия.
15 ноября 1983 года меня зачислили в состав Совета ветеранов 81-ой стрелковой дивизии. Мне выслали памятные знаки: «Ветеран 13-ой армии» и «Ветеран 81-ой дивизии», справочник ветеранов дивизии, книгу Н.Ф. Шитикова «Пылающие высоты».
В справочнике я нашёл знакомые имена, в том числе, и Г.Ф. Косого и его жены Веры Васильевны (бывшей Поповой). То-то я удивился, ведь об их судьбе после того случая в Чехословакии, когда Гришу ранило осколком гранаты, я ничего не знал. В 1983 году они были ещё живы. (Выше я писал, что Г.Ф.Косой умер в 1985-ом, а его жена в 1993 году.)
Годом спустя, после описываемых событий, умер командир 467-го полка полковник в отставке А.Д. Рыбченко.
Искал я своего друга – капитана Ф.П. Стригунова. Он командовал батареей 76-мм пушек у нас в полку. Оказалось, что он умер ещё в 1969 году. Говорили, что Фёдор Петрович занимал неплохую должность. Частенько надо было выпивать…
Только три года спустя, летом 1986-го, я выбрался на места боёв на Курской дуге. Взял с собой внука Женю. Выехали 4-го июля. В электричке, уже в Курской области, встретили других ветеранов, которые тоже ехали к обелискам, возложить цветы. Были мы на высоте 257,5, в Глазуновском районе, у хутора Весёлый Бережок, на станции Малоархангельская.
В октябре 1988 года нас пригласили в Лоевский район Гомельской области, по случаю празднования 45-ой годовщины его освобождения от немецко-фашистской оккупации. Сбор был намечен на 15-16 октября.
И вот мы снова на Днепре. Погода была прохладная.
В первый же день нас катали на пароходах по реке. Экскурсовод рассказывал, в каком месте и какая дивизия находилась, какими были потери. Позже был торжественный митинг. Затем открыли мемориальную доску 22 Героям Советского Союза, из числа воинов, форсировавших Днепр.
Потом на автобусах нас подвезли к реке, как раз туда, где в 1943 г. мы удерживали плацдарм, туда, где я получил свою самую тяжёлую контузию. Бывшие места огневых позиций 76-мм пушек было не узнать. За 45 лет обвалились берега, подмытые водой. А вот район своих сорокапяток я нашёл.
За рекой виднелся Любеч. Оттуда неслись в 1943 г. наши упряжки, громыхая и подпрыгивая на кочках, там полегли первые воины. Воды Днепра унесли наших товарищей, кого убитым, а кого и раненым. Более тысячи человек потеряла тогда дивизия. Ветераны плакали не скрываясь.
Я был на местах боевых действий 81-ой дивизии на Курской дуге и в год 60-летия битвы. Посетил высоту 260,1. Там стоит Большой обелиск в память о павших в том бою. Нашёл я и то место, где миномётчики похоронили останки Анатолия Попова. Возложил к могиле друга цветы. Председатель обещал поставить памятник.
Неудержимо стремление ветерана вернуться на места своих сражений, поклониться могилам павших товарищей, увидеть однополчан.
Уходят фронтовики, законов природы не переломить. Часто перебираешь в памяти какие-то эпизоды, случаи и события на войне, вспоминаешь солдат, офицеров. Думаешь, а как я поступил бы сейчас? Всякое бывало на войне, ох, всякое…
Нарушу хронологию событий и вернусь в 1987 год.
Много было разных встреч и бесед, когда собирались фронтовики, но одна из них потрясла меня больше всего.
В тот год пригласили меня на встречу ветеранов 81-ой дивизии, по случаю 45-летия со дня её формирования. Мероприятия должны были пройти 9-го октября в Москве. Откликнулось на приглашение 127 человек.
Торжественное собрание открыл председатель Совета ветеранов дивизии писатель Н.Ф. Шитиков. Он поздравил нас со знаменательной датой и огласил список присутствующих. Были и знакомые имена, но большинство я слышал впервые.
Первой прозвучала фамилия Абраменко. Я вытянул шею, ища в зале, кто встанет. Это же наша Олечка, командир эваковзвода санроты. Бойкая, энергичная красавица… Её было не узнать – старенькая, в очках, с костылём. «А как должно было быть? Ты и сам уже несколько раз дед», - подумал я, но настроение испортилось. Дальше я был невнимателен.
У здания педучилища, в котором проходили торжества, мы сфотографировались. Во время перерыва я с двумя однополчанами стоял во дворе и о чём-то беседовал. К нам подошёл какой-то человек и спросил:
- Нет ли здесь командира батареи 76-мм пушек?
- Я командовал этой батареей, - ответил я.
- Комбат, помните вашего наводчика Кононова.
Признаться, сразу вспомнить я не мог. Столько людей прошло через батарею…
- А помните, когда мы были во вторых эшелонах в Понырях, вы меня посадили на гауптвахту?
- Нет, не помню.
- Тогда сейчас вспомните. Пушки перевозили на лошадях. Для них получали овёс и украли девять мешков. Вы построили личный состав батареи, ругались, грозили гауптвахтой, требовали, чтоб признался тот, кто украл овёс. Из строя выкрикнули, что всех на «губу» не посадишь. Вы потребовали, чтоб из строя вышел тот, кто выкрикнул…
И тут я вспомнил тот случай. Вспомнил фотографически точно. И ухмылки батарейцев, и наглую рожу комсорга. И как потом я выгонял его из подвала-гауптвахты, и то, как… его убили.
Чудо из чудес, каких, впрочем, немало было на войне. Передо мной стоял живой и, можно сказать, здоровый наводчик орудия сержанта Михайлова комсорг батареи периода Курской битвы Петя Кононов. Тогда мы отнесли его к убитым в перерыве между атаками и забыли. Но один из бойцов, когда уже взялся тащить его к яме, вдруг заметил, что тело не окоченело. Подоспели санитары и вынесли Петю с поля боя. Потом был госпиталь, долгое лечение. На этом война для него закончилась.
Я был поражён. Я стоял и разговаривал с человеком, которого считал погибшим 44 года. Но впереди меня ждало ещё большее потрясение.
Кононов предложил отметить встречу, пропустить по сто грамм фронтовых. Мы купили закуски и пошли ко мне в номер. Помню, Петя принёс трёхлитровый баллон домашнего вина пятилетней выдержки. Выпили по пару стаканов, разговорились.
Кононов меня спрашивает:
- Признайся, комбат, заложили меня ребята?
Я вначале не понял в чём дело. И тут Петя говорит:
- Я стрелял в тебя из автомата, когда на батарею пошли танки. Ты тогда натянул каску, высунулся из ровика и подал команду приготовиться к бою. Я затаил на тебя злобу за гауптвахту. Из автомата пульнул в тебя. Вот так было.
Я вспомнил, как две или три пули чиркнули по каске. Я тогда подумал, что это немцы.
Встретить через столько лет человека, которого считал погибшим, только для того, чтобы узнать, что он хотел тебя убить. Убить по предательски, подло, в спину, во время боя.
Что был для меня этот овёс и его «губа»? Я уже тогда забыл про них, а он затаил на меня смертельную злобу.
Петя попросил у меня прощения. Он сказал, что всю жизнь носил этот грех, как камень.
Я ответил: «На войне всякое бывало», - и простил его.
- Раз я остался жив, прощаю, - сказал я.
Он каялся от души, не таясь, хотя, наверное, надо было бы наедине. Его слова слышали все находившиеся тогда в номере. Несмотря на выпитое, беседа дальше как-то не клеилась, и вскоре мы разошлись. Я тогда долго не мог заснуть.
Я простил Петю искренне. О его признании вскоре узнали и другие ветераны. Кое-кто стал держаться по отношению к нему суше, кто-то вообще предлагал наказать. Но я отмёл все эти разговоры.
По иронии судьбы, человек, который хотел убить меня, сегодня едва ли не самый близкий мне однополчанин. Мы несколько раз встречались после того разговора, посещали места бывших боёв. Мы переписываемся. Оказалось, что он мой земляк и живёт в одном кубанском городке, всего в двухстах километрах от Армавира.
В целом, Кононов прожил очень достойную жизнь, был учителем и даже директором школы. Петя пишет очень трогательные стихи о войне. Их публикуют в местной газете, а потом он присылает мне вырезки.
Вот таким было для меня это самое «после войны». Вначале совсем маленькое и незначительное, оно незаметно превратилось в целую жизнь, оставив самое страшное в наших фронтовых воспоминаниях и тяжёлых кошмарных снах. Они снились мне почти каждый день примерно лет пять после войны. Потом реже. Потом из них ушли люди. Они оставили мои сны, превратив бомбёжки и атаки в метания безликих фигур. То, как нас бомбили, как пехотинцы поднимались из окопов, и как я бежал за ними к орудию Лапенко, снится мне до сих пор. Правда, уже очень редко.
Тридцать лет прошло с того дня, когда я начал записывать свои воспоминания. Я писал их для себя, для своей семьи, для детей и внуков. Я писал только о том, что было там – на поле боя, на той войне. Писал без приукрашиваний, без уменьшений или прибавлений.
Время стирает в памяти имена, названия городов и сёл, сказанные кому-то
