товарища Героя Советского Союза.
- Странно, - вкрадчиво отозвался Тепляков, краснея и увлажняясь глазами. – Странно, что товарищ Герой Звездочку не носит. Все носят, а он нет.
Наступила тишина, глаза его совсем помутнели.
- Так вот, граждане: Макар Иваныч Помыслов в армии не служил, - негромко продолжил Тепляков, - а ковал победу в тылу, будучи моим начальником.
Гром средь ясного неба!
Отец опомнился первым:
- Зарик! Пошли!
Тепляков заорал с совершенно красной головой:
- Куда пошли?! Стой! Я покажу вам палаты! В 36-м отделении
милиции!
На улице отец закурил.
- Зря ты, Сергей, Звездочку не надел, - Зарик тяжело дышал, губы посинели, - говорил я тебе.
- Ничего, ничего, - приговаривал отец, - ты бумаги забрать успел?
- Успел.
- Хорошо. Вот что мы сделаем…
В седьмом часу вечера того же дня мы стояли в тихой аллейке перед учреждением. На отцовском пиджаке мерцала Звезда.
- Значит, еще раз: ты, Зарик, стоишь за деревьями, а ты ведешь меня навстречу, как только он появится. Не забудь: за пару шагов до него останавливаемся.
Тепляков вышел из подъезда один. На нас обратил внимание не сразу. Насупился, пялясь на Звезду, а поравнявшись (мы уже стояли) хотел что-то сказать. Но не успел: отец, боевой офицер, косая сажень в плечах, в два счета сгреб его и поволок в кусты.
- Пойдем, кузнец тыла, потолкуем.
А там наготове стоял Зарик – с бумагой.
- Я буду жаловаться, - прошептал Тепляков.
- Жалуйся, - согласился отец, - но сначала я тебе шею сверну.
- Подпишите, Тепляков, - Зарик поднес к его носу бумагу. Вам же лучше будет. Он ведь свернет шею. Ему что? Видели Звездочку?
- Вы – банда! – заклеймил Тепляков, уже во весь голос. И тогда отец применил удушающий прием.
- Черт с вами! – зашипел Тепляков. Давай, Гольцин, ручку.
Конечно, отец поступил не педагогично, взяв меня на эту операцию. Но – что было, то было.
- Теперь дело пойдет, - говорил Зарик, разглядывая подпись Теплякова.
Мы сидели у него дома, в полуподвальном этаже, в окнах которого мелькали ноги прохожих. А у отца особой радости не было.
- Знаешь, Зарик, их всех таким маневром не взять. Оставь это дело…
- Пойми ты, главное сделано. Теперь уж я и один смогу.
- Как знаешь, - махнул рукой отец.
- Таня! – позвал Зарик, - у нас чекушка где-то была. Достань, пожалуйста!
Таким, как в тот вечер, я помню Зарика до сих пор: порозовевший, хмельной, с радостным блеском темных круглых, как вишня, глаз. Наверно потому, что больше я его не видел живым. Он умер в приемной какого-то начальника, так и не получив очередной подписи. Сердце…
Это была первая в нашем семействе потеря. На поминках все сидели притихшие, не елось, не пилось. В перекур, на кухне, отец сказал:
- Выходит, ему эти Палаты больше, чем нам были нужны. Вот так, братья славяне!
Помолчав немного, спросил:
- Ну, кто завтра со мной в Исполком?
* * *
Стоят Палаты и поныне! Приезжайте в Колокольный переулок, посмотрите. Красавцы! И доска на них: «… ХVI век… Трехъярусные, на подклети…»
1991
Однажды летом
I
Она читала неторопливо, отчетливо, словно надиктовывала текст:
« Трудовое соглашение
Составлено 1 августа 1951 года, станция Монино Московской области…
… Колодезные мастера Пичуков С.Ф. и Суворов Ю.В. обязуются установить колодец абессинского типа на садовом участке № 84…
… Владелец участка со своей стороны обязуется уплатить за установку колодца 1200 рублей, из них в счет аванса 40%…»
- Галенька, насчет аванса Пичуков придумал? Уж, если на то
пошло, и 20-ти хватит: они ребята хорошие, но пьют, черти! Где их после аванса искать?
- Пожалуй, ты прав.
- А в остальном – все правильно. Перепечатывай. Ты на сегодня с ними договорилась?
- На двенадцать.
- Ну, успеешь.
Он достал карманные часы.
- Электричка через полчаса, пора.
- Волнуюсь я, Коля. Может не поедешь?
- Как же не ехать… Деньги нужны.
Они спустились с террасы в сад; от белого оштукатуренного дома тянулась песчаная дорожка.
- Я тебя еще провожу, - сказала она у калитки.
- Не надо, скоро дети проснутся.
- Вот тут, в сумке, еда. Поешь обязательно!
- Хорошо, хорошо, не волнуйся.
- До вечера? – она потянулась к нему, поцеловала.
- До вечера.
Эх, что еще нужно человеку для счастья! Сын, дочь, да красавица жена, да такое тихое утро! Да дорога, пропахшая теплой пылью и травой. И вся жизнь впереди: ему 32, ей – 30!
Вспомнилось, как до войны познакомились они в Пскове, на вечере в пединституте. Стройная, вся какая-то солнечная, была она необыкновенно хороша. Встречались недолго – пока их бронетанковое училище стояло летним лагерем под городом.
Кажутся теперь сказочной небылью те светлые, как день, вечера, в которых плыл и плыл, не окунаясь в ночь, старинный Псков – с приземистым Кремлем, неспешной рекою Великой, ленивым туманом по берегам, ясноглазой девушкой, которой вслед оборачивались прохожие. Нет, это было. Он и сейчас помнит ее строгое облегающее платье и тот мягкий взмах ее руки, удерживающей от ветерка кружевной широкий воротник.
Расставшись, год писали друг другу письма.
Выпуск училища состоялся за неделю до войны, только и хватило времени, чтобы прибыть в часть, а новый адрес сообщить ей не успел. Да и не стало вскоре никакого адреса: попали всем полком в окружение. Выбивались долго, лишь осенью вышли к своим – со знаменем, при знаках различия, но – горстка.
Радость еще омрачал безнадежный разрыв с нею: Псков давно оккупирован, писать некуда.
Но через три военных года получил короткое письмецо от нее: она тоже в армии – медсестра, не доучилась. В «Красной звезде» прочла заметку о танкисте-капитане со знакомой фамилией, добыла адрес. Если это тот бывший курсант, и если он еще помнит студентку из Пскова, - пусть ответит по адресу…
Он написал ей сразу же – на опушке леса, пока не уехала почта. Словно колокол заходил в груди, выливая ясные, без фальши звуки-слова. Исписав все чистые листки, отыскавшиеся в планшете, он понял, что эта девушка никогда для него не исчезала. Просто память о ней примолкла - от безысходности, от войны, от скоротечных связей – но притихла до поры, пока раскованная надеждой, чудесно не ожила.
И все переменилось вокруг. Это письмецо ее теперь белело в каждом дне, а дни настали тихие, без боев.
И никто не ждал той атаки.
Оказавшись на КП, он слышал, как в телефонной трубке бился, то обламываясь, то взметаясь, голос пехотного комбата: без подкрепления не удержаться! Слышите? Сомнут! И видел, как нервно кривилось лицо полковника Глотова, выяснявшего у разведки, какими силами нанесен удар. Разобравшись, что для настоящего прорыва у немцев сил слишком мало, Глотов заметно успокоился, пожал плечами: фрицы с ума посходили от безделья!
- Вызови мне артиллерию, - бросил он связисту и обернулся: - Ну что, капитан?
- Разрешите танками.
- Потом, после артиллерии.
- После артиллерии там никого не останется, - и взглянул в упор. – Вы же знаете…
Полковник нахмурился, помолчал.
- А успеешь?
Успел. Но на исходе боя в его танк угодил термитный снаряд. Прежде чем заклинило крышку люка, сумел откинуть ее, скатился с брони. На миг еще задержался в яви, удивляясь низкому красному солнцу на зимнем небе, наступившей тишине, а потом исчез.
В Челябинск, куда была эвакуирована семья его отца, он приехал с провожатым. Грудь в орденах, на плечах новые майорские погоны. Мария Антоновна, мачеха, заплакала: ах, война, распроклятая!
Он тяжело запил. Друзья – братишки появились, тоже войной искромсанные, перебивавшиеся тем, что бросали добрые люди в их пыльные ушанки, фуражки и пилотки. Хватало. Чтобы изо дня в день с проклятьями, навзрыд отгорать в пьяном чаду.
Однажды утром, когда не в силах поднять головы, лежал он, опустошенный, оглохший, сквозь немое время прорвался звук бегущего трамвая.
И такой же звонкий трамвай покатился вдруг перед глазами – вокруг московских Чистых прудов, и к мякишу белого хлеба в руке поплыли лебеди. А рядом – мама, давно умершая его мама, поправляла на нем новенькую матроску. Неожиданно стало темно, и он понял: сейчас умрет, потому что остановилось сердце. Но виденье вернулось: мама тронула его за плечо. И все рванулось внутри в каком-то беззвучном вскрике, от которого снова забилась в сосудах кровь.
Радость спасения залила душу, и только теперь мир словно отмер, проникая в него горячими струями. Он приподнялся на локте и заплакал.
В то же утро сказал Марии Антоновне:
- Собери меня, поеду в Москву, к Ольге Алексеевне.
Та всплеснула руками:
- Как же ты один? Дождись хоть отца – победа скоро! Там решим, как быть!
- Поеду, уже решено.
Ольга Алексеевна, мамина мама, души в нем не чаяла. Только уж очень старая была, а потому, как ни хотелось ей о нем позаботиться, сил не хватало.
- Все равно хорошо, что ты приехал, - говорила она.- Вдвоем лучше.
Он устроился в артель инвалидов, где собирали электрические выключатели, вилки, розетки. По утрам шел в цех, набирал все необходимое для работы, возвращался в Колпачный переулок, налаживал на столе приспособления, включал немецкий приемник «Телефункер» и крутил до вечера шурупы и винты.
Из динамика выплывал живой многоцветный мир: на Москве-реке возобновилось движение речных трамваев, Ришевский – Ботвинник: матч - турнир на первенство мира по шахматам; развернулись работы по благоустройству стадиона «Динамо»; Госцирк – на манеже Каран д’Аш, - и с каждым днем все чаще и чаще, незаметно для самого себя принимался он то насвистывать, то напевать.
А вскоре после войны – нечаянное счастье: в санатории под Звенигородом встретил Галю.
Стоял прохладный, унылый сентябрь, а лица их светились, и как же хорошо было бродить по сырому парку, сидеть в потемневших от дождя беседках, слушать гул леса – и молчать, и говорить.
А что же письмо, которое он ей написал?
- Написал?
- Конечно!
Выходит, опоздало письмо: ее уже увезли в госпиталь.
Зыбко, изменчиво все на войне.
Вернувшись в Москву, поженились. Ольга Алексеевна нарадоваться на них не могла. Она прожила еще зиму и тихо умерла мартовской светлой ночью. Не дождалась правнучку, тоже Ольгу. А два года спустя родился Игорь.
Вся жизнь была в них – дети и Она.
Недавно обзавелись садовым участком. До Москвы час на электричке, весну и лето жили на даче. Оттуда, раз в неделю ездил в артель: сдавал работу, набирал новую. Платили сдельно.
«За неделю вышло 100 выключателей по 70 копеек за штуку, 250 вилок по 25 копеек», - подсчитывал он в ожидании электрички.
Народу на платформе скопилось много. Толпа приглушенно гудела, вдруг насторожилась, всколыхнулась:
- Электричка!
- Да она же на другую платформу!
- Саша! Саша! Бежим скорей, на второй путь!
II
И вот он уехал. Пока не проснулись дети надо отпечатать договор. Дело, впрочем, пяти минут: она хоть и работает диктовщицей, давно уже неплохо печатает.
А – вот и Игорь проснулся. Сейчас все встанет дыбом. Оля уже сердится на него: спать не дает!
- Иду, иду!
- А где папа?
- Папа в Москву уехал, вечером вернется.
- Почитаешь нам «Руслана и Людмилу»?
- Вечером, ребятки, вечером. А сейчас зубы чистить, завтракать, ну – быстро!
Промелькнул день. С утра солнечный, к вечеру он
