отдыхающим.
- Анути! – кричит она девчушке. – Остановись! Не смей убегать!
Девочка с разбегу упирается ножками в песок, поворачивается и садится к нам лицом.
Анути – дочь Казимира и той женщины…
Тайна, не раскрытая Люцией раньше.
Теперь они живут вместе.
И ни молвы вокруг, ни пересудов…
1990
Круг
I
Опять приснился этот сон.
Осенью, вечером Лукин идет по неширокой улице. Отступая за линию домов, начинается изгородь парка. Лукин проходит через решетчатые ворота. Парк – тихий, темный, в подпалинах света, идущего из глубины. Лукин идет по дорожке, и спутанный ветвями свет становится окнами дома. Листья под окнами лежат яркие, словно выгорая желтизной. Белым проступают колонны и лестница. Лукин начинает подниматься по ступенькам, но замедляет шаг, оборачивается – потому что чего-то ждет, он знает, что нужно чего-то ждать. Появляется смутный женский силуэт. Он, быстро наплывая, яснеет. На женщине платье и накидка, какие носили в старину, но это Лукина не удивляет. Лица ее не рассмотреть, лишь изредка, мелькнув в оконном свете, блеснут глаза. А перед ней бежит тонкая, легкая борзая…
Здесь сон обычно обрывался. Точнее, становился недоступен памяти, но из-за этой черты Лукин возвращался с неизъяснимой щемящей печалью. Странный был сон.
Пора вставать, выводить Филидора; завтракать необязательно: день в их отделе начинался с чаепития.
II
Софья Витальевна Домбе, приятная немолодая дама, приходила в отдел первой и ставила кипятиться чайники. Делала она это регулярно и по доброй воле. А еще Софья Витальевна отличалась любознательностью. На ее рабочем столе всегда лежало несколько брошюр из серии «Знак вопроса», которые она читала внимательно и доверчиво.
- Вадим, вы в армии НЛО не наблюдали? – встретила она Лукина.
- Да нет, не приходилось.
- А вот здесь пишут, что военные часто наблюдают НЛО.
- Скоро вскипят?
- Уже скоро. Сегодня индийский пьем.
Софья Витальевна стала рассказывать, как собирают и сушат чай. Лукин, слушая ее как бы одной своей половиной, другой блуждал мысленно по окружавшему пространству.
Два года прошло. Те же часы с маятником, привалившийся к стене шкаф, трещина на оконном стекле. Будто он никуда не уходил отсюда. И словно не было той зимней ночи, когда его взвод забыли в степи после учений. Такой холод, казалось, невозможно пережить, он разъедал рассудок, память, плоть. Поначалу Лукин заставлял солдат разводить огонь. Из чего? Что там было, кроме снега? Потом, как и все, задеревенел.
Мир тягучей нитью уже выплывал из сознания, когда в утренней сини появился грузовик. Капитан Сомов лгал командиру: Лукин самовольно увел с позиции взвод. Вечером, повстречавшись с капитаном у штаба, Лукин съездил ему по физиономии и оказался на “губе”. Чудом не попал под трибунал.
Лукин зябко поежился, посмотрел на листок плотной бумаги, прислоненный к настольному календарю. “Мы давно не виделись, - было написано там, - потому что я служил в армии. У меня все в порядке. Старший лейтенант запаса Лукин”. Теперь, наконец-то, расспросы иссякли. Лукин бросил бумагу в стол и поднялся: Софья Витальевна звала к чаю.
III
Коломийцева опоздала. Как всегда. Была она, по мнению многих, большая стерва, но…красавица!
Когда Лукин увидел ее впервые – вспотел. Вздрогнуло в нем что-то, в какой-то неведомой ему глубине, и в голову ударила душная волна. «Что со мной? – недоумевал он. Или я женщин красивых не видел?»
- Лукин, - сказала Коломийцева. Если вы будите так смотреть, у меня ожоги появятся.
И, наклоняясь, низко проплывая над столом кончиками грудей,
поднесла к Лукину лицо:
- Я не женщина, Вадим. Я – инженер.
Лукин терялся перед этой зеленоглазой, смеющейся, совсем еще молоденькой женщиной, но такой зрелой, царственной в своей красоте. Плавные, неторопливые черты лица, русая, гордо посаженая головка - она походила на какую-нибудь княжну со старинного портрета.
- Знаешь, что тут началось, когда Коломийцева появилась? Э… Ты с этой армией многого не видел, - рассказывал Векшин, старший инженер, многодетный отец и бабник, когда на прошлой неделе их занесло в чебуречную. – Что уж наш отдел! Весь институт, как на мед, слетелся! А я говорю ей как-то в конце дня: мол, надо остаться, план внедрения проработать и т.д. и т.п. Через часок предлагаю: а не пойти ли нам видик посмотреть? Она глазищи свои вскинула: домой к вам, наверное? Ну не хотите – не надо, - делаю вид, что обижаюсь, - просто новую кассету принесли, а один смотреть не люблю: мои-то все на даче. «Ах, что вы, Николай Петрович, вы меня не правильно поняли, я с удовольствием». В общем, приходим ко мне. Ставлю ей «Девять с половиной недель», а сам на кухню – коньячок открыть, нарезать лимончик… Минут через двадцать возвращаюсь. Она притихшая сидит. Внимательно так смотрит и, чувствую, заводится. Выпили по рюмочке. Я подсел сзади. Начинаю ей в ушко дышать. Она – ничего, не возражает. Подвигаюсь ближе, ее мочка уже у самых моих губ. А на экране как раз дело заворачивается круто. Все, думаю, не устоять девке. Хотя, правду сказать, я тоже поплыл: от нее аромат – это черт знает что! Особая секреция у них, что ли? – когда молодые, в самой поре… Давай-ка еще махнем!
Достали из векшинского портфеля «Пшеничную», выпили.
- Ну вот, совсем уж я было подобрался, а она ладошку мне на лицо кладет и, не оборачиваясь, говорит: «Потом, Николай Петрович, потом. Давайте фильм досмотрим». Ну, еще коньячку выпили, а там и фильм к концу пошел. Я ей шепчу: ну так я в ванну? Она не оборачивается, но кивает. И вот выхожу я оттуда с демонической улыбкой, в чем мать родила, а она глядит на меня из кресла и улыбается: «Ну, как? Помылись?» Встает и направляется прямо ко мне. Я аж обмер. А она: «Спасибо вам за вечер. Красивый фильм…» И на выход. А в дверях озабоченно останавливается: «Николай Петрович, что это вы при дамах голышом разгуливаете? Да и застудиться можно…»
Ну не стерва?! И, думаешь, я один такой? Всех, кто ни подъезжал к ней, умыла. Это я точно знаю. Разливай еще!
Так вот. Я тебе больше скажу: тут что-то не так! Ведь поначалу ею директор интересовался. А это серьезно – ему или сдаются, или он выживает. А тут… Видел, как он перед ней? «Анастасия Владимировна! Вы наша надежда!» А она ему сквозь зубы цедит. Так что запомни: хоть ты и холостой-неженатый, а с Коломийцевой зарекись. По дружбе тебе говорю. Вон, лучше – Малышева…
Из портфеля выплыла чекушка, и откровения Векшина приобрели особую глубину.
IV
А Лукин решил для себя и без Векшина: «Ну, красивая, да мало ли их на свете!» – и отношения между ними установились самые обычные - никакие. Хотя изредка Лукин замечал на себе какой-то непонятный ее взгляд, внимательный, протяжный. Правда, замечал только вскользь, стороной. Но сегодня…
Она прошла к своему столу, села, и Лукин снова почувствовал этот взгляд. Глаза их встретились, но она продолжала на него смотреть. Лицо у нее было немного печальное, но именно таким вспомнил его Лукин, то есть ему показалось, что раньше он знал это лицо, а вспомнил только теперь. И как-то не памятью – душой. Но в ту же секунду она с чуть заметной улыбкой отвернулась.
В остальном день был как день.
V
И тот же странный сон.
В какой-то глубокой, без света комнате – он и та женщина.
- Я не выдержу больше! Увези же меня! – умоляла она и металась в темноте, как белое пламя.- Я знаю, какой это грех: он муж мне! Но я его никогда не выбирала!
Сердце Лукина отзывалось ей тонкой, заходящейся болью, и он так любил эту для него сгоравшую женщину.
Впрочем, ей уже не спастись. Откуда-то Лукин знал это, как и то, что он ей не поможет…
Больше не вспоминалось: сон выскальзывал из памяти.
VI
Наступила суббота. Филидор, не признавая выходных, будил в семь. На улице было темно, безлюдно, тихо, стоял легкий зимний морозец.
Филидор погулял немного в палисаднике, поковырял носом снег, подбежал к кирпичной стене, оставшейся от никому неведомого строения, и, не успел Лукин глазом моргнуть, перемахнул через нее. Раньше Филидор не делал этого никогда. Послышались рык, возня, и тишина рухнула в воплях собачьей драки. Преодолев стену, Лукин оказался во дворе, где никогда раньше не бывал (явление частое: можно всю жизнь проходить мимо какой-нибудь улочки и ни разу туда не заглянуть). Посреди дворика, разнимая собачью ссору, стояла… Коломийцева. Филидор отчаянно дрался с колли, хозяйкой которой была, очевидно, Коломийцева.
- Молодой человек! – Лукина она не узнала. – Заберите своего пса! Ллойд! Ллойд! Ко мне! Господи! Да он же его разорвет!
Ухватившись за ошейник, Лукин оттащил Филидора в сторону.
- Это ты? – удивилась Коломийцева.
- Я, - согласился Лукин.
Филидор рвался в бой. Ллойд помалкивал.
- Так мы соседи? – быстро поняла Коломийцева.
- Я вон в том доме живу, - показал Лукин.
- А я в доме у Посольства. Ну и зверя ты воспитал!
- Странно, вообще-то он смирный.
Словно в подтверждение этого, Филидор смолк и сел. Но тогда зарычал Ллойд. Филидор попятился и, отчего-то покинутый отвагой, бросился бежать на улицу. Ллойд припустил следом. Когда Лукин с Коломийцевой выбежали из двора, то только и успели заметить, как собачьи хвосты мелькнули за углом.
Сколько спящих граждан впадало в раздражение, когда с улицы в их жилища проникал взволнованный зов:
- Филидор! Ллойд!
- У, черт! – стонали они, всплывая из сновидений на голоса, и, сдвинув взмокшие одеяла, засыпали, слава Богу, опять!
Погоня закончилась на Цветном бульваре картиной неожиданной: собаки играли, валяясь на снегу.
Уже рассвело, на рыхлом белом небе обозначились синие проталины, в воздухе стояло предчувствие солнца. И даже не предчувствие, а – вот же оно! Золотит непокрытые ее волосы, белый платок, сбившийся на плечи, пар из распахнутой курточки.
Улыбаясь, она смотрела на собак.
- Настя! – позвал Лукин, - застегнись…
- Ах, Вадим, Вадим…
- А что? По выходным все женщины – женщины. И особенно
инженеры.
Она показала на кинотеатр «Мир».
- Я с родителями туда часто ходила. Совсем кроха была, а и сейчас помню, как смотрели «Белое солнце пустыни». Первого мая. Теплынь стояла. Папа меня вон по той аллейке нес, на плечах.
- А помнишь, трамвай тут круг делал, на Трубной?
- А ты, в какой школе учился?
Они несколько раз возвращались и снова шли бродить. Кончался короткий день. Голодные собаки поскуливали, пора было домой.
Осознание того, что он любит ее, вошло в него спокойно и просто.
«Это так, - невзначай подумалось ему, - иначе и не могло быть».
Они опять стояли у дворика.
- Не провожай, здесь же рядом.
Немного отойдя, она обернулась:
- Как-нибудь еще побродим!…
VII
- Так вот, установлено, что душа материальна и после смерти человека не исчезает, а только переселяется в другое тело, как бы находясь в постоянном движении по кругу, одна жизнь – один круг.
Под шум закипающих чайников Софья Витальевна пересказывала очередной выпуск «Знака вопроса». Лукин, как обычно, и слушал ее, и думал о своем.
Вчера, в понедельник, на работе ее не было, в воскресенье они не виделись тоже, хотя почти весь день Лукин выгуливал Филидора во дворике.
- С каждым переселением, - продолжала Софья Витальевна, - душа совершенствуется. В этом смысле мы имеем движение по восходящей спирали. Чем больше было воплощений души, тем она совершенней…
«Если сегодня
