Если бы Христос и Магомет могли предвидеть, к чему приведут их проповеди, они, наверное, дали бы обет молчания!
Я мог бы сказать здесь и о многих политических учениях, которые по мысли авторов этих учений должны были принести счастье людям, а принесли величайшее горе; и о множестве реформаторских планов, осуществление которых увеличило зло среди людей.
Достаточно примеров? Итак, возвращаюсь к тому, с чего я начал: добро – уникальное явление в мире, а попытки его распространения непременно заканчиваются усилением зла. Что же ждет нас впереди, спросите вы, если зла становится все больше, и добро не может остановить его нарастающий поток? Ответ очевиден: мир людей неизбежно обречен на гибель, и зло уже набрало ту критическую массу, которая погубит человечество. Незадолго до своего пленения я прочитал статью, где говорилось о том, что наша планета, уставшая от людского зла, в ближайшем будущем избавится от губительной человеческой плесени. Случающиеся повсюду на Земле катастрофы и стихийные бедствия, количество которых растет с каждым годом, - есть предвестники гибели рода людского. Тогда, прочитав эту статью, я подумал, что в ней сгущены краски, но теперь я считаю ее совершенно правильной. Все указывает на то, что час расплаты близок.
Зачем же мне вмешиваться в неотвратимый ход судьбы? Профессор Кобылятский так или иначе понесет заслуженное наказание: наказание жизнью или смертью. По отношению ко мне он может, конечно, принять те крайние меры, о которых вы говорите, но это не имеет никакого значения. Мне все равно суждена смерть, как и всем живущим на земле. Но кто знает, может быть, я еще осуществлю свою мечту. Вы не поверите, но в последние недели пребывания в плену я был почти счастлив. Я занимался своим делом, то есть лечил людей, жил по принципу «Neminem laede», что означает «Никому не вреди», - и необыкновенное спокойствие и умиротворенность овладели мною. Я подружился с некоторыми местными жителями, особенно умиляла меня одна девочка - дочь моей пациентки. Славный ребенок! Я часто играл с ней, а она меня жалела, всегда выносила что-то поесть: то лепешку даст, то сушеных черешен в чашку насыплет. Очень мы с ней были дружны! Если бы не приезд Ангелины, разбередивший мне душу, и не отсутствие свободы, я был бы счастлив совершенно…
И вот сейчас, когда я на свободе, я очень хочу продолжить такую жизнь, Я знаю некую деревню, где мне будут рады, - где я смогу поселиться и быть полезным в качестве доктора. По-моему, я достаточно ясно объяснил свою позицию и ответил на ваши возражения, не так ли?
- Ну, насчет конца света, это еще бабушка надвое сказала, - заметил я. – Что же касается вашего возвращения, у меня остается последний аргумент в его пользу.
- Какой аргумент? – Иван Карлович скептически усмехнулся.
- Эллис, - проникновенно проговорил я, глядя ему прямо в глаза. – Остается Эллис.
Иван Карлович внезапно покраснел до корней волос.
- А что Эллис? – воровато переспросил он, избегая моего взгляда.
- Вы ей нужны. Она вас любит, - твердо сказал я, не обращая внимания на его смущение.
Он подергал свою бородку и недоверчиво покачал головой.
- Откуда вы знаете? И вообще, как вы узнали про Эллис? В прошлый раз вы мне не ответили.
- Эллис направила нас сюда. Как я понимаю, она была уверена, что мы найдем вас здесь.
- Этого не может быть! Для нее я умер.
- Эх, Иван Карлович, Иван Карлович! Вы же сами превозносили недавно силу любви, – укоризненно сказал я ему. – Почему же вы недооцениваете возможности любящей женщины? Если женщина любит, для нее нет ни преград, ни расстояний; природа не властна над ней, и время отступает перед любовью женщины! А вы еще удивляетесь, откуда Эллис узнала, что вы живы. Ничего в этом удивительного нет, любовь не обманешь чужими похоронами. Эллис поняла, что это не вас похоронили, и догадалась, умница, где следует искать доктора Штутгарта. Потом она сумела, гм,.. уговорить Акима и меня поехать на ваши поиски, что, кстати, тоже свидетельствует о силе ее любви, - и, пожалуйста, вы на свободе! Так можете ли вы обмануть эту девушку, которая ждет вас, которая надеется, что вы обязательно вернетесь и восстановите справедливость?
На лице Ивана Карловича отразилось смятение.
- Я и не представлял, что она так сильно любит меня, - пробормотал он. – То есть, я замечал кое-что, но не полагал, что это так серьезно. Хотя я любил Ангелину, но Эллис всегда…э-э-э… как бы точнее выразиться… Вы меня понимаете?
- Да, Эллис - это Эллис, - сказал я, вздохнув.
- Эллис… - мечтательно произнес Иван Карлович. – Обмануть ее, действительно, нельзя… Смутили вы меня, однако! Я был так убежден в правильности принятого мною решения, а теперь меня вновь начинают одолевать сомнения. Я должен всё обдумать.
- Замечательно. Вы подумайте, а я пока пойду на улицу, подожду там Акима, - сказал я ему и вышел из комнаты.
Аким приехал минут через сорок, разгоряченный и радостный.
- Чего мне стоило достать билеты, одному богу известно! – закричал он, увидев меня. – Уехать из этого города гражданским транспортом невозможно, а у военных своих грузов и пассажиров много. Но я сделал это! И пусть Штутгарт только попробует отказаться от поездки, – я его силой в самолет запихну!
- Не придется. Он добровольно поедет, - поморщился я от безапелляционного тона Акима.
- Неужели согласился? – спросил Аким недоверчиво.
- Согласится. Я нашел довод, который его убедил, - уверенно ответил я.
- А ты, оказывается, дипломат… - протянул Аким, то ли одобряя, то ли осуждая мои дипломатические способности.
***
Когда мы прилетели домой, то первая, кого мы увидели в аэропорту, была Эллис.
- Кто ее предупредил, что мы возвращаемся? – Аким подозрительно посмотрел на меня и на Ивана Карловича.
Мы дружно пожали плечами. Аким еще раз окинул нас взглядом и проворчал что-то про себя.
Я потряс головой, отгоняя видение, но оно властно завладело мною.
…И вот уже на Эллис было длинное белое платье, а на голове её был покров, расшитый по краям жемчугом. Она бросилась к Ивану Карловичу, обняла его и запричитала:
- Милый мой, вернулся! Радость моя, как я тебя ждала! Дни и ночи не спала, всё смотрела, – не летит ли лебедь к своей лебедушке! Солнце ясное я молила: «Обогрей моего любимого!». Ветер быстрый я просила: «Не дуй на моего ладушку!». Земле-матери я говорила: «Накорми родного моего!». Рекам чистым я наказала: «Напоите моего соколика, Ивана Карловича!»…
…Эллис плакала на груди Ивана Карловича. Он растерянно гладил ее по голове и успокаивал:
- Ну, что ты… Ну, я же приехал… К тебе приехал… Вместе будем жить.
- Ко мне? – сквозь слезы воскликнула Эллис, глядя ему в глаза. – Так что же мы стоим! Поехали!
И, подхватив Ивана Карловича под руку, она потащила его к выходу.
Обернувшись к нам, он прокричал:
- Извините, друзья! Спасибо вам! Еще встретимся!
Аким ухмыльнулся:
- Вот тебе и Эллис! Даже не поблагодарила. Ты понял, как она нами воспользовалась? Мы, значит, ей были нужны только для того чтобы вытащить из плена Штутгарта и уговорить его вернуться. Я, стало быть, организатор, а ты – переговорщик. Вот тебе и Эллис! Хороша, нечего сказать! Но откуда она узнала, что доктор жив, и находится в плену? Вот загадка!
- Да, загадка, – согласился я с ним.
…Надолго оставлять Ивана Карловича без присмотра Аким не хотел. На второй день после нашего возвращения мы собирались втроем предстать перед господином Обдираловым, дабы тот мог ознакомиться с материалами расследования и поговорить с важнейшим свидетелем – доктором Штутгартом. Дальше должны были закрутиться жернова юридической мельницы и перемолоть профессора Кобылятского и Ангелину.
Утром Аким позвонил мне и велел выходить из дома, пообещав, что скоро за мной подъедет машина. Я стоял на улице и наслаждался майским теплом, когда около меня остановился автомобиль. Задняя дверь его открылась, и мне сказали:
- Садитесь, пожалуйста. Мы от господина Обдиралова.
Не подозревая подвоха, я влез в машину, и не успел опомниться, как меня скрутили и сделали укол в руку. От этого укола у меня всё поплыло перед глазами, я перестал понимать, где нахожусь, и куда меня везут.
Открыв глаза, я долго не мог вспомнить, что со мной случилось. Мой затылок болел, как будто по нему ударили чем-то тяжелым. Я с трудом приподнялся с кушетки, на которой лежал, и огляделся. Я находился в удивительной комнате: три ее стены представляли собой огромные экраны, а четвертая от пола до потолка была задрапирована черным занавесом. Невидимые источники света наполняли все помещение мертвенно-бледным сиянием, от которого хотелось зажмуриться.
Я попытался встать и посмотреть, что скрывается за черной драпировкой, но мой затылок пронзила такая острая боль, что я, застонав, упал на кушетку.
- Лежите, лежите! – раздался мелодичный женский голос, и передо мною появилась неизвестно откуда взявшаяся Ангелина.
Она была молода, стройна и дьявольски красива. Ее густые черные волосы ниспадали ей на спину, доставая почти до поясницы. Правильное выразительное лицо её имело какие-то неуловимые южные черты, что-то в духе Нефертити или Клеопатры. Большие темные глаза завораживали, притягивали, как магический кристалл, не давая отвести взгляда.
- Лежите, - повторила Ангелина, мягко обхватила мой затылок своими длинными изящными пальцами и принялась массировать его.
Боль сразу же стала затихать; я расслабился и с наслаждением внимал прикосновению нежных ручек ведьмы, вдыхая странный, волшебный аромат духов, исходивший от ее пленительной шеи.
- Вам лучше? – участливо спросила она, склонившись надо мною так низко, что я уткнулся в ее грудь.
- Мне хорошо, - ответил я, чувствуя тепло молодого женского тела.
- Ну, и прекрасно! – раздался вдруг из-за занавеса густой мужской бас, и комната погрузилась во тьму, впрочем, лишь на секунду, потому что тут же засветились экраны на трех ее стенах, и на них отразилось извержение вулкана. Раскаленные потоки кипящей лавы полились по его склонам, сметая и сжигая деревья на своем пути. Картина была настолько реалистичной, что я почти ощутил огнедышащий жар магмы.
Черный занавес поднялся, и за ним я увидел мужчину в одежде шекспировской эпохи, в лихо сдвинутой на ухо шляпе с белым пером. С изумлением я заметил, что мужчина без всякой опоры парит в воздухе, не прилагая к этому ни малейших усилий.
- Не пугайтесь, - сказал он. – Это голограмма. Страсть, как люблю оптические и компьютерные эффекты, простите мне мою слабость. Позвольте представиться, я - профессор Кобылятский. Вы так долго гонялись за мной, что нам пора познакомиться…. Я слышал, вы хотите погубить меня и мое дело. Разрешите полюбопытствовать, отчего у вас такая неприязнь ко мне? Возможно, вы недовольны тем, как вас лечили в моей клинике?
- В вашей клинике? Я думал, что это клиника Штутгарта, - ответил я.
- Безусловно! Никто не умаляет заслуг рода Штутгартов перед Отечеством. Со временем я добьюсь того, чтобы наша клиника называлась Штутгартовской больницей, а на ее территории мы поставим памятник всем докторам из этого семейства… Что касается милейшего Ивана Карловича, то я очень люблю и уважаю его, но согласитесь, что добрейший доктор слабо разбирается в конъюнктуре современного рынка. До моего прихода клиника влачила жалкое
