отделении началась бурная жизнь: «Скорая» стала привозить нам одного безнадежного больного за другим, уровень смертности у нас недопустимо вырос, и патологоанатомы были завалены работой. Кобылятский попросил у меня разрешения помогать своему протеже в свободное от основной работы время. Я не возражал, но насторожился, поскольку бескорыстная помощь была несвойственна профессору.
Я решил понаблюдать за тем, что творится у Бориса Вячеславовича. Но самому мне заниматься этим было невозможно, - когда я шел по больнице, о моем приближении было известно за километр, - поэтому я попросил понаблюдать за патологоанатомическим отделением одну хорошенькую медсестричку, которой доверял…
- Эллис? – перебил его Аким.
- Откуда вы знаете? – изумился Иван Карлович.
- Догадался. Мы с ней встречались. Но, извините, я вас прервал. Продолжайте, пожалуйста.
Иван Карлович недоуменно поглядел на Акима, после на меня, пожал плечами и продолжил рассказ:
- Результаты ее наблюдения были таковы: во-первых, Кобылятский, Ангелина и еще несколько человек из медперсонала постоянно бывали в патологоанатомическом корпусе; во-вторых, иногда санитары галопом везли туда каталки с трупами, как будто судьба последних зависела от срочности вскрытия; в-третьих, некие таинственные машины подъезжали к задней двери корпуса и, забрав нечто, быстро уезжали. Что можно было тайком вывозить из патологоанатомии? Вначале мне пришла в голову безумная мысль о том, что профессор Кобылятский приторговывает невостребованными телами умерших для каких-нибудь опытов. В его отсутствие я тщательно проверил всю документацию по смертям, расспросил кое-кого из наших, но не обнаружил никакой крамолы. Но ведь что-то вывозили? Ну, не формалин же продавал на сторону профессор? Я решил допытаться до истины у Ангелины, предъявив ей собранные в ходе наблюдения улики.
Допрос Ангелины был проведен мною в воскресенье утром, дома, без свидетелей. Она сперва хотела обратить мое расследование в шутку и уходила от ответа на вопросы. Я поднажал, наговорил ей грубостей и потребовал, чтобы она рассказала мне все без утайки. Ангелину сильно задел мой тон и мои упреки, и она на моих глазах в один момент превратилась в ведьму…
При этих словах Ивана Карловича у меня опять закружилась голова и началось очередное видение.
Я уже видел Ангелину раньше, когда «Скорая» привезла меня в клинику профессора Штутгарта, но тогда жена Ивана Карловича выглядела довольно-таки мило, а теперь она стала просто исчадьем ада! Её волосы поднялись и затрепетали, зрачки расширились и наполнились черной мертвящей жутью, тело выгнулось в порыве неистовой ярости, руки вытянулись, а пальцы на них скрючились и обросли острыми ногтями. Обращаясь к бедному Ивану Карловичу, ведьма закричала резким пронзительным голосом, не открывая, однако, рта:
- Ты вздумал поучать меня, жалкий Агапит?! Меня, за которую тысячи мужчин готовы продать душу! Ты должен быть счастлив, что я – жена твоя; угадывать мои желания и исполнять их – вот смысл твоего существования! Посмотри, как я красива, какое стройное у меня тело, какие длинные у меня ноги, какие бедра, какая грудь! И ты хочешь, чтобы все это увяло и состарилось до времени от нищеты? Не надейся! Я буду жить полной жизнью, я хочу богатства, наслаждений, веселья и довольства! Мне надоела твоя унылая праведность! Кто греха боится, тому счастья не видать!
Ты спрашиваешь, чем мы занимаемся с профессором Кобылятским? Мы продаем донорские органы покойников; мертвецы зарабатывают нам деньги! Предупреждаю тебя, если ты попробуешь помешать профессору, не жди пощады ни от него, ни от меня!
Произнеся эту тираду, Ангелина жутко захохотала и вылетела в открытое окно.
– …После объяснения с Ангелиной, мне все стало ясно, - продолжал, между тем, Иван Карлович. - Кобылятский у меня под носом поставил свой бизнес на широкую ногу. «Скорая» везла профессору тех безнадежно больных, которые могли интересовать его в качестве доноров. Пока они находились в состоянии клинической смерти, их, зарегистрировав как умерших, быстро отправляли в патологоанатомическое отделение. Там протеже Кобылятского изымал у этих людей интересующие клиентов профессора внутренние органы и передавал их службе трансплантации. Причём, родственников умерших можно было не опасаться, - кто из родных решился бы проверить, есть ли у покойника, к примеру, почки или нет?
Меня же профессор держал за полного простака, а может быть, считал, что ради Ангелины я закрою глаза на его преступные проделки. «Ну, нет, голубчик, - сказал я себе, - здесь ты просчитался, я не собираюсь тебя покрывать. Завтра же пойду в прокуратуру, сообщу о том, что творится у меня в клинике, и потребую начать официальное расследование». При том я был уверен, что Ангелину мне удастся спасти, что сама она никогда не решилась бы на что-либо сомнительное, аморальное, а тем более, преступное, - это Кобылятский сбил ее с толку!
Вот каким наивным идеалистом я был! Я думал, что любовь сильнее ненависти, что добро побеждает зло, что порядочность совместима с богатством, а власть заботится о справедливости. «Risum teneatis, amici?» «Удержитесь ли вы от смеха, друзья?» Правильно, смейтесь надо мною, - я, действительно, смешон: почти сорок пять лет прожил я на свете и не научился злобе, коварству, хитрости и обману!
Иван Карлович отвернулся от нас и замолчал. Но мы и не думали смеяться над ним; я жалел несчастного доктора, а у Акима промелькнуло в глазах скорее презрение, чем насмешка.
Пересилив себя, Иван Карлович продолжил:
- Дальше – неинтересно. Через час после ухода Ангелины мне позвонил Кобылятский и очень вежливо предложил мне долю в доходе от продажи донорских органов. Я заявил, что не собираюсь участвовать в таком грязном деле. Кобылятский засмеялся и спросил, на что же я тогда отремонтировал клинику, и за счет чего выросла сумма на банковском вкладе Ангелины. «Пусть так, - ответил я. - Если я – ваш соучастник, то готов разделить с вами судебную ответственность». Кобылятский возразил, что до суда дело не дойдет, а мне гарантированы крупные неприятности. Я повесил трубку.
Через пятнадцать-двадцать минут мне позвонила Ангелина и сказала, что подумала над моими словами и хочет обсудить создавшуюся ситуацию, но не дома, а в нейтральной обстановке, лучше всего в кафе. Я, конечно, согласился, и направился в гараж, к машине, чтобы поехать по указанному Ангелиной адресу. Однако до гаража мне дойти было не суждено: когда я вышел из дома, ко мне подошли два человека в полицейской форме и поинтересовались, не я ли буду Иван Карлович Штутгарт. Я ответил утвердительно, и они попросили меня сесть с ними в машину и проехать в управление, для того чтобы ответить на некоторые вопросы, касающиеся моей клиники. Я, было, удивился, что полиция знает про преступный бизнес Кобылятского, но безропотно подчинился и сел в их машину. Там сидели еще два полицейских; как только закрылись двери, они набросились на меня и вкололи что-то мне в руку. Я потерял сознание, а очнулся уже в горном селении, где меня держали в плену, в подвале, почти год. Вот и вся моя печальная повесть.
- Иван Карлович, а кого, все-таки, похоронили под вашим именем? – спросил я.
- О том, что у меня были похороны, я впервые услышал от вас. Как всякий мертвец, я не знал, что я умер, и что меня похоронили.
- Иван Карлович, Ангелина приезжала сюда? – задал вопрос Аким.
- Была на днях.
- Зачем?
Иван Карлович потрепал свою бороду и смущенно сказал:
- Вы не поверите, но сначала я решил, что она приехала для того чтобы повидаться со мной. Чем дольше я сидел в этом проклятом подвале, тем меньше зла к Ангелине оставалось в моей душе. Во мне крепла уверенность, что она действовала не по корысти, не по злобе, а по недомыслию, по недостаточной душевной твердости в борьбе с искусителем-Кобылятским.
«Amare simul et sapere ipsi Jovi non datur», то есть любить и в то же время сохранить рассудок не дано даже Юпитеру, а я продолжал любить Ангелину, как это не покажется странным. Знаете, одних женщин мы любим за что-то, других – ни за что, просто так, а третьих – вопреки всему. Ангелину я любил вопреки всему, - и ослепленный любовью я думал, что и она меня любит, и раскаивается в своих проступках. Когда Ангелина появилась в моем подвале, я был уверен, что она бросится мне на грудь, попросит прощения, расскажет о кознях Кобылятского, и мы вместе выработаем план моего бегства и разоблачения профессора.
Увы, я не заметил ни тени раскаяния в поведении своей жены! Она разговаривала со мною ласково, но ласковость эта была фальшивой. О Кобылятском не было сказано ни слова. По сути, Ангелина меня обвинила в том, что со мной случилось. Собственно говоря, тем наше свидание и закончилось... Дай бог вам никогда не почувствовать того, что я чувствовал после этой встречи с Ангелиной!
Иван Карлович махнул рукой и насупился. Аким деликатно переждал несколько минут, а после спросил:
- Но какова была цель ее визита? Может, она чем-то интересовалась?
- Вопрос, интересовавший ее, не имеет отношения к делу, о котором мы с вами беседуем, - ответил Иван Карлович и отвел глаза в сторону, избегая пронизывающего взгляда Акима.
- Хорошо, а профессор Кобылятский, он зачем приезжал?
- Кобылятский? Он тоже был здесь? Ко мне он не приходил, - заволновался Иван Карлович. - Полагаю, что он приезжал проверять работу лаборатории по консервации донорских органов, которую при его помощи оборудовали боевики.
- Что?! – в один голос воскликнули мы с Акимом.
- Да. Такая лаборатория существует. Я случайно подслушал разговор двух горских командиров. За то время, что я провел в плену, я более-менее научился понимать местный язык. Эти командиры говорили о страшных вещах: о том, что теперь не надо убивать пленных, а нужно отвозить их в лабораторию, где врачи вырежут у них все, что пользуется спросом у солидных покупателей. Таким образом, вражеские солдаты понесут заслуженную кару, а воины джихада будут иметь постоянный источник дохода.
- Где находится эта лаборатория? – жестко спросил Аким.
- Не могу знать. Мне не докладывали, - обиделся Иван Карлович.
- Ладно. Выясним. Ну, а ваши мучения закончились, дорогой Иван Карлович. Вечером вертолет перебросит нас в военный городок, затем в ближайшие два-три дня вы будете дома и сможете по полной программе рассчитаться с Кобылятским и с Ангелиной!
Иван Карлович покачал головой, улыбнулся и сказал:
- Вас, наверное, удивят мои слова, но я не буду им мстить, и домой возвращаться я не собираюсь.
- То есть как? – Аким посмотрел на него, как на сумасшедшего.
- Боюсь, что вы меня не поймете. А вот вам я попробую объяснить, - Иван Карлович обратился ко мне. – За всю свою жизнь я никому не причинил зла, душа моя спокойна и чиста, извините за красивые слова. И я бы не хотел на старости лет осквернить и запачкать душу. Кроме того, я убежден, что людская месть неразумна, слепа и бессмысленна. Жизнь сама неизбежно мстит тем, кто нарушает ее законы, и мстит так мудро и беспощадно, что наказание с лихвой перекрывает преступление. Поэтому я решил не преследовать моих врагов, а предоставить их суду жизни. Домой я не вернусь: у меня есть некое тайное пристанище, вдали от больших городов, - там я
