при советской власти уже забрали землю помещиков, и враждебно относились к немцам, стремившимся вернуть землю её бывшим владельцам, и зерно им отдавать не хотели. Железнодорожники не получали зарплату и чтобы отправить собранное зерно, порядок на дорогах приходилось наводить самим немцам. «Чем меньше встречали немцы на своем пути порядка, тем больше росла у них мысль о необходимости, по возможности, самим брать все в свои руки, чтобы обеспечить себе транспорт, снабжение и собственную безопасность - писал Д. Дорошенко. - В Киеве на улицах все митингуют. И несмотря на такой хаос вовсю процветает «светская жизнь» парады, театральные представления и освящения знамен...».
А представитель австрийского правительства в Киеве граф Форгач, писал в своем донесении в Вену, что он тщательно ищет среди нынешнего возглавления Украины людей, если не широко образованных, то хоть просто разумных, но не находит их. «Все они, — писал он, — находятся в опьянении своими социалистическими фантазиями, а потому считать их людьми трезвого ума и здравой памяти, с которыми бы было можно говорить о серьёзных делах, не приходится. Население относится к ним даже не враждебно, а иронически-презрительно».
«Непопулярность и неподготовленность украинского правительства, его полная зависимость от немцев, дикие и обидные формы украинизации, отталкивавшие одних и не удовлетворявшие других, — восстанавливали против власти большевистское и противобольшевистское население городов, настроение которых сдерживалось присутствием австро-германских гарнизонов. Полубольшевистские лозунги универсалов и провозглашение социализации земли подняли анархию в деревне, до тех пор сравнительно спокойной. Требование разоружения и приемы, употреблявшиеся для выкачивания хлеба из деревни, усиливали волнения. Вмешательство фельдмаршала Эйхгорна, объявившего в приказе, что урожай принадлежит тому-помещику, или крестьянину — кто засеет поля, вызвало только озлобление и в раде и в крестьянстве. Все это грозило прервать сообщения в крае и возможность его эксплоатации немцами. И потому немецкая власть решила устранить раду.
5 апреля был заключен договор между фельдмаршалом Эйхгорном и бар. Муммом, с одной стороны, и Скоропадским,— с другой, о направлении будущей украинской политики.
10 апреля австро-германцы спешно закончили и подписали «хозяйственное соглашение с Украинской народной республикой», чтобы одиум его лег на раду, не на гетмана. 13-го фельдмаршал Эйхгорн ввел военное положение, с применением германской полевой юстиции, а 16-го при обстановке почти анекдотической немцы разогнали раду и поставили гетманом всея Украины генерала Скоропадского.
- Народ безмолвствовал» - вспоминает Деникин. ( Даты приведены Деникиным по старому стилю)
«Гетманшафт»
Будучи человеком военным, и кое-что в своём деле смыслящем, к тому же не лишённый тщеславия, генерал Скоропадский был крайне возмущён тем фактом, что, когда с поста военного министра за некомпетентность был снят Петлюра, то вместо него назначили такого же некомпетентного в этом деле Порша. Более того главнокомандующим всеми вооружёнными силами был назначен какой-то полковник Капкан – «…з цим призначеням я примиритись не міг, по причинам і службового і особистого характеру» - вспоминает генерал. А потому, далее пишет в своих воспоминаниях Скоропадский, «…віддавши команду над 1-им Українським Корпусом ґенералові Гандзюкові, я оселився в Київi як приватна людина». Но «приватной людиной» пробыл он не долго.
Отлично зная, что представляет из себя делитантское правительство Украины и его вооружённые силы, Скоропадский отчётливо понимал, что долго оно не продержится. В России после двух революций (Февральской и Октябрьской) всё крайне неопределённо, страна разваливается. Кто, в конце концов, будет сверху, у кого окажется власть? И он стал приходить к выводу, что в такой неразберихе она может оказаться и у него, и генерал решает сам попробовать счастья. А вдруг получится. Пусть не во всей России, пусть для начала здесь в Киеве. Но сил, на которые он мог бы реально опереться, у него не было. Первое время он возлагал надежду на «вільних козаків», но вскоре понял, что и с этим войском «где деякі сотні приймали характер розбишацьких орґанізацій», а во главе их не редко стояли «всякі авантюрники, рідко ідейні, здебільшого такі, що мали в тому свої особисті інтереси, а то й просто шукали зручного випадку поживитись чужим добром» ничего серьёзного неполучится. К тому же, «уряд… паралєльно намагається створити урядову козацьку орґанізацію, для чого заводить при військовому міністерстві Особливий Козачий Відділ з прапорщиком Певним на чолі».
Тогда он решает привлечь к своему делу богатых землевладельцев-хлеборобов, а главной своей опорой сделать иностранные войска Антанты. Такое решение ещё больше окрепло после того как стало ясно, что большевики в России захватили власть «всерьёз и надолго». Опасаясь, что эта власть вскоре прийдёт и в Киев Скоропадский стремится форсировать события и напрямую ищет контактов с представителями Антанты:
«Між тим на Україні тоді ще було досить військової сили, щоби одбитись од большовиків, - пишет он, - треба було тільки ці сили обєднати і прибрати до рук, а для цього необхідно було опертися на якийсь ще не порушений революцією авторитет. Таким авторитетом, після упадку російської державної влади, залишались ще союзники - Французи, принаймні в очах культурних класів і особливо у офіцерства. Та і в масі ще була не порушена повага до Франції, як держави, яку й Німці досі не перемогли».
Поскольку после революции в России, препятствий к образованию независимой Польши со стороны Антанты не было, то уже 2 июня 1918 года о необходимости создания независимой Польши заявляют в совместной декларации главы правительств Великобритании, Франции и Италии. Поляки были заинтересованными в поражении и ослаблении Германии и России, и с июля 1917 года на территории России формируется 1-й польский корпус под командованием генерал-лейтенанта Юзефа Довбор-Мусницкого, включавший в себя три пехотные дивизии, несколько кавалерийских полков и артиллерийских частей, всего 25 тысяч человек. На западном фронте 15 февраля 1917 года на сторону Антанты перешла армия генерала Юзефа Галлера, большую часть личного состава которой составляли поляки германской и австрийской армий. На территории Украины находился и Чехословацкий Легион, сформированный из чехословацких патриотов и военнопленых чехов и словаков, численностью более 60 тысяч.
Именно эти силы и хотел привлечь для задуманного переворота генерал Скоропадский. Уже в самом начале января он входит в «безпосередні зносини з французською місією й її начальником генералом Табуї. (…) Табуї і Суаньє уважно мене вислухали, - вспоминает Скоропадский, - де-що записали, згоджувались зі мною, але якось не йшли на зустріч, тоб-то увесь час обмежувались загальними фразами, а я хотів перейти одразу до діла. Це було 2-го, або 3-го січня. Час не ждав. Необхідно було прийти до згоди з польским корпусом і Чехо-Словаками, а це було не легко». А вскоре выяснилось, что «…поляки не настільки готові слухатись Французів, як я думав. (…) Опріч розходженя з представниками польського корпусу, не налагоджувались відносини і з Чехо-Словаками, представники яких навіть не зявилися на організовану французькою місією нараду».
Конечно, Антанта при желании могла бы «уговорить» чехов и поляков помочь Скоропадскому. Но дело в том, что ещё и в 1918 году Антанта не верила в успех дела большевиков – она продолжала Россию считать своей союзницей в войне. И если польский вопрос стоял в Европе ещё с XVIII века, то украинский, вполне справедливо, воспринимался Антантой не иначе как искусственная германско-австрийская провокация против России. По этой причине страны Согласия не шли на серьёзный контакт ни с Украинской Радой, ни с её противником «украинцем» Скоропадским. Тем более что и сам красавец генерал, стремившийся заменить бездарное украинское правительство, особыми способностями государственного деятеля не блистал. Так, например, Винниченко в своём дневнике называет его «нещасним, тупим і слинявим кретином». Эту оценку, конечно, беспристрастной не назовешь, но и более объективные оценки личности Скоропадского, как правителя, не на много лучше.
«Гетман мне понравился, я почувствовал к нему симпатию, которую чувствуешь к людям, которым можно поверить. Но как сразу было ясно, что это все же только генерал, что не только никакого государственного таланта у него нет, но, что и мыслить государственно едва ли он может. Впечатление это сейчас же окрепло, как только началась беседа. (…) Впечатление непобедимой провинциальности, оставшееся от 10-15 минут «аудиенции», сохранилось, а во многом и усилилось впоследствии — и было в этом впечатлении много досадного и грустного. Таким ли людям возможно было овладеть разбушевавшейся стихией?..» - напишет в 30-х годах, находясь в эмиграции, в своих воспоминаниях в книге «Пять месяцев у власти» протопресвитер Василий Зеньковский, который по его же словам «попал… совсем уж против своей воли в Министры исповедания при Гетмане». И вообще, сей мудрый муж довольно просто и доходчивво, описывает причины непопулярности первых попыток самостийныкив создать своё государство:
« Политическая психология украинских деятелей — это мне было ясно уже тогда — лишена вообще основной силы в политике — реализма, трезвого и делового подхода к своим собственным идеям, выдержки и хладнокровия. Вчерашние «подпольцы», а сегодняшние властители, эти украинские политики, начиная от самого «батька» М. С. Грушевского, не отдавали себе никакого отчета в реальном положении вещей. Даже такой спокойный, в силу уже одной своей культурности выдержанный человек, как Дорошенко, с которым я часто пикировался в Совете Министров по вопросам иностранной политики, поражал меня тем, что всё его мышление направлялось исключительно категорией желанного и почти не считалось с категорией реализуемого, возможного. Второй чертой политической психологии украинской интеллигенции я считаю ее склонность к театральным эффектам, романтическую драпировку под старину («гетманщина» одна чего стоит — это и монархия, и республика одновременно), любовь к красивым сценам, погоню за эффектами. Того делового, осторожного строительства, которое им, «самостийникам» так нужно было, чтобы, воспользовавшись слабостью России, сковать свою «державу», я не видел ни у кого. Как в научных и литературных кругах создавали украинскую терминологию, чтобы избежать руссизмов, так и в политическом мышлении все искали свой национальный путь, больше думая о национальном своеобразии, чем о прочности и серьезности «державы».
Этот взгляд изнутри, можно сказать из самой души гетманского правительства, настолько трезв, реален и правдив, что он и сегодня не потерял своей актуальности. Ведь если мы внимательно посмотрим на наших сегодняшних «державных диячив» то, на их припудренных лбах увидим шишки от тех же самых граблей, на которые по очереди, наступали все, кто
Но такой текст осилить нелегко. Как говаривал Солженицын, неподымный.
Вот бы выжимку страниц на 10.