Борюся толстыми пальцами возле ушей Эсмеральды Энверовны. Так и не найдя в своей памяти определения их с Симой родства, он спросил: - А зачем это вам?
-Хочу познакомить вас со своим другом, но не знаю, как представить, - пояснил Сима источник своего интереса.
В это время напряженный от думанья лоб Борюси неожиданно разгладился. Ви-димо, он нашел-таки нужное определение. Все дело было только в том, что пришедшее на ум слово звучало слишком неожиданно для произнесения его вслух в приличной компании. А, так как Борюся считал себя человеком именно приличным, он постарался переделать слово на более произносимый лад.
Русский язык вообще наиболее точен в словах, которые кто-то постановил счи-тать неприличными к произношению. Постановить-то постановил, да ничего не пред-ложил взамен. Оттого и родилось из уст Борюси :
-Мы с вами, - сказал он, - вагинальные братья.
Сима чуть не поперхнулся.
-Какие, вы сказали, братья? – переспросил он.
-Вы с ним нагинальные братья, - подсказала Эсмеральда Энверовна и по-краснела – что-то в этом слове было явно не то.
Сима в очередной раз почесал затылок, и решил до поры, до времени отложить скользкую тему их с Борюсей родства.
В это время в дверь позвонили. Ночным гостем оказался ни кто иной, как Пега-сов. Он приехал с печалью в глазах и галстуке на голой шее. Ему вдруг стало неудобно за то, что он несколько раз послал Симу к черту. Решив загладить свою вину, он наспех нацепил галстук, поймал такси и через десять минут явился для принесения извинений.
Застав в Симиной квартире незнакомого мужчину в пижаме, он быстро уловил ситуацию, и предложил Эсмеральде Энверовне для знакомства организовать чаю.
Чай Эсмеральда Энверовна организовала быстро.
Сима поднял свой стакан и решил, для начала, познакомить Цезика с Борюсей.
-Борис…, - начал он и запнулся.
-Львович, - подсказал Борюся. И представился полностью: - Борис Львович Слонимский.
«Монумент, а не фамилия», - подумал Цезик.
-По совместительству, последний муж моей жены, - добавил Сима.
«Ну, так и есть», - удовлетворенно подумал Цезик о своей проницательности. Но вслух величественно представился:
-Цезарь.
-Гай Юлий? – спросил Борюся.
-Нет, Пегасов, - поправил его Цезик. И добавил: - Поэт.
«Ну, слава Богу», - подумал Борюся.
-А вы на какой ниве?.. – попробовал спросить повитиеватей Пегасов, но сбился с мысли.
-Не на «Ниве», - на «Волге»,– поправил его Борюся.
-Я имел в виду, чем занимаетесь? – перевел на человеческий язык свой вопрос Пегасов.
-Я пою, - скромно сказал Борюся. Но тут же посчитал нужным добавить: - Вер-нее, не пою. – И он вкратце рассказал историю о городах-побратимах, и о своей роли в неаполитанском искусстве.
Цезик, слушая, искренне восхищался талантами Симиного приемника.
-А, вот, скажи мне, дорогой Борис Львович, пожалуйста, такую вещь, - попросил он в заключение Борюсиного рассказа, - что ты будешь делать, если вдруг из этого самого Неаполя и впрямь нагрянут побратимы? Ведь они могут тебя и спеть попросить?
Борюся вместо ответа переглянулся с Эсмеральдой Энверовной.
Она же только странно усмехнулась в ответ.
-Было уже такое, - вздохнул Борюся. – Приезжали.
-Ну?
-Просили, - снова вздохнул Борюся. - То ли они у себя на Неаполитанщине еще не наслушались этих песен, то ли выпили лишнего? Но за мной и правда гонца из мэ-рии прислали. Чтобы завтра, говорят, в парке как штык был. Петь, говорят, будешь.
-Ну, а вы? – захваченный великолепием разворачивающегося сюжета, напрягся Цезик.
-А я, кроме единственной строчки, да и той по-русски: «Скажите, девушки, под-ружке вашей…» больше ни слова из их неаполитанского репертуара не знаю. Пробовал отвертеться - напился холодного молока и охрип. Весь вечер его пил, проклятое, хоть с детства терпеть не могу ни холодное, ни горячее. На утро с женой – ну, вы ее знаете, - потупившись, показал он взглядом на Эсмеральду Энверовну, - поздороваться не смог. Только хрипел. Пошел в мэрию, показать, как, мол, с таким голосом можно петь неаполитанскую песню?
-А в мэрии? – нетерпеливо спросил Пегасов.
-А в мэрии говорят – ты нам хоть задницей, но песню неаполитанскую пой! Иначе, говорит мэр, я тебя по 117-й статье привлеку «за изнасилование». Помилуйте, хриплю я, - продолжал Борюся, - но при чем же тут «изнасилование»? А при том, гово-рит мэр, что я помню, как ты три недели ходил за мной по пятам, и насиловал тем, что доказывал, как нужен городу-побратиму Неаполя исполнитель неаполитанских песен. Мы тебя на такое довольствие поставили, что ни одному прокурору не снилось. А те-перь ты мне говоришь, что охрип? Короче, в восемь делегация будет в парке, и если я там не услышу неаполитанской песни, считай себя уже в «петушатнике». Где, где? – спрашиваю. Оказывается, объяснил мне мэр, это то место, где селят в тюрьме тех, кто не хотел петь неаполитанские песни. Звериные законы, я вам скажу.
-Но вы, я вижу, здесь, - указал на неоспоримое Борюсино наличие Цезик.
-Что было делать? – развел руками по сторонам Борюся. – Пришлось остальные полдня пить горячее молоко. А оно, я вам скажу, еще мерзей, чем холодное. Но, правда, голос прорезает.
-Неужели вы все-таки пели? – в полном восторге от Борюси спросил Цезик.
-Какое там! – замахал Борюся руками. - Голос мне нужен был для того, чтобы найти кого-нибудь, кто смог бы спеть вместо меня.
-Неужели нашел? – удивился на этот раз уже Сима, хорошо знавший слишком уж захолустное расположение своего города для каких бы то ни было исполнителей неаполитанских песен.
-Не так, чтобы уж совсем нашел…,- признался Борюся. – Но некоторым образом из положения вышел.
-Расскажи, Борюся! – не выдержал Цезик. – Простите, Борис Львович, - тут же поправился он.
-Я вспомнил, - начал Борюся, - как Арменчик, тот, что был мужем Эсмеральды Энверовны между Сирафимом Адалеоновичем и мной, в то самое время, когда я заби-рал у него нашу – он показал взглядом на Симу – супругу, пел на иностранном языке какую-то, изумительной красоты, песню. К нему-то я и решил обратиться за помощью. Как-никак, родственник.
-Вот уж не сказал бы, что вы армянин, - удивленно сказал Цезик.
-Я не армянин, - поправил его Борюся. – Я нагинальный брат.
-Это уже серьезно, - заметил Цезик.
-А, так как Арменчик тоже мой брат, он, как и положено брату, встретил меня очень хорошо. Я бы даже сказал, сердечно.
-И что, неужели Арменчик знал итальянский язык? – не веря своим ушам, спро-сил Сима.
-Зачем ему было знать итальянский язык? – не понял Борюся. – Достаточно того, что он очень хорошо знал армянский. Нашему мэру, ведь, один хрен, что армянский, что итальянский. Главное, чтобы непонятно было. Самое трудное в этом деле оказалось объяснить Арменчику по-русски, чего я от него хочу.
-И как же вам это удалось? – не унимался в своем любопытстве Пегасов.
-Пришлось изъясняться жестами, - объяснил Борюся. – Я открывал рот и, пока-зывая туда пальцем, мычал – а-а-а!
-И что это означало?
-Вот и Арменчик тоже не сразу понял, - признался Борюся. – А это означало, что я пою. Арменчик смотрел, смотрел на меня умными глазами, и, решив, что брат есть просит, пошел и принес мне лаваш, и к нему целый сноп какой-то травы. Нет, мотаю головой, я не хочу есть, я пою. А он опять идет к холодильнику и несет оттуда баранью ногу. Ах, ты ж, говорю, какой балбес, на фик. А он, вдруг, оживился: Ахпеш? Нафи-цек? – Не «ахпеш нафицек», - говорю, а «ах ты ж, на фик». А он вдруг убегает и при-носит здоровенный кинжал, и, знай, свое причитает при этом: «ахпеш нафицек, ахпеш нафицек». Откуда мне было знать, что наше «ах ты ж, на фик» по-ихнему слышится так же, как «ахпеш нафицек»?
-И что это значило? – спросил Сима.
-«Брат, помоги!» - перевел Борюся.
-Да, трудно тебе пришлось, - посочувствовал Цезик, снова забывая, что обра-щаться на «ты» к Борюсе, в виду малознакомости последнего, неприлично.
-Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что это все, – предупредил Борюся.
-А что, еще нет? – округлил глаза Цезик.
-Если бы, - в очередной раз вздохнул Борюся. – Помахал Арменчик своим кин-жалом у меня перед носом, а потом говорит: «Аристэ!» Да нет, говорю, никакого аре-ста тебе за это не грозит, споешь – и дело с концом. А он не про арест говорил, он звал меня: «Пошли!»
-Как же ты его понял? – спросил Цезик.
-И ты поймешь, если тебя за шкирку возьмут, и, тыча в нос кинжалом, поведут, - разъяснил Борюся, в чем крылся успех его перевода с армянского. - Пришли мы с ним в парк, - продолжал он, - а итальянцы уже там. И мэр с ними. А переводчица рядом с мэром такая, что закачаешься! Смотри, показываю Арменчику, красота какая! А он рас-плывается в улыбке, кивает головой, и вдруг говорит, показывая на нее: «Серун». И тут-то я вспомнил, что именно про них, про серунов, пел Арменчик свою песню Эсме-ральде. Да, говорю, точно, серун! А Арменчик про меня уже и думать забыл - возле пе-реводчицы увивается, в глаза ей заглядывает, по-армянски что-то лопочет. И вдруг за-тягивает, так нежно-нежно, красиво-красиво, а главное, совсем по-итальянски: «О, се-рун, серун…». Что там было! Итальянцы, как вкопанные, встали, не шевелятся – Ар-менчика слушают. А когда Арменчик кончил петь, стали итальянцы что-то у перево-дчицы выяснять. И все слово «Наполи» повторяют. «Да, - соглашается с ними перево-дчица, которую Арменчик за что-то назвал серуном – у него вообще вкусы извращен-ные, он, оказывается, ко всем красивым женщинам так обращался, – настоящая неапо-литанская песня получилась». А мэр меня подзывает и говорит: «Молодец, Львович, не подкачал. Не опозорил город перед побратимами. Итальянцы нас даже в гости к себе пригласили, так понравилась им их неаполитанская песня. Так что пускай в Италию едет твой ученик, а ты мне здесь неаполитанские кадры готовить будешь». Вот и полу-чилось, что мне прибавили к зарплате десятку, а Арменчик вместе с кроватью в Италию укатил, на стажировку. И ведь как, паршивец, быстро про Италию понял! Без всяких жестов разобрал, что к чему. Может, и правда, итальянский язык на армянский похож?
-Должен уже вернуться, - сказала Эсмеральда Энверовна.
-Вряд ли вернется, - вслух подумал Борюся - Так что, если снова делегация ка-кая из Неаполя нагрянет, я, прямо, не знаю, что и делать буду. Хоть бери, и, правда, песни эти учить начинай. Да только толку, боюсь, мало будет.
-Почему мало? – не понял Цезик.
-Слова-то выучишь, а их, ведь, еще и петь надо, - вздохнул Борюся.
ГЛАВА 4
В которой нам задает вопросы будущая судьба Симы
Утром, когда Борюся с Эсмеральдой Энверовной ушли досыпать прерванный Симой сон, а Цезик, обпившийся чаю, сидел на стуле и икал, Сима заявил:
-Как хочешь, Пегасов, но жизнь вынуждает меня перейти на нелегальное поло-жение.
-Это, в каком смысле? – не понял Пегасов.
-В том, что я перехожу жить к тебе, - пояснил Сима. – Сам видишь, как обстано-вочка складывается.
Цезик на такой поворот событий не рассчитывал, поскольку сам, преимущест-венно, жил не всегда на своей жилплощади. Если вы помните, большую часть своего времени он квартировался у некогда падшей женщины Марьи Антоновны.
Не похоже было, чтобы состояние Пегасовской обездоленности смутило Симу, поскольку он продолжал:
-Ведь это ты потащил меня в Крым со своим гипнозом. И ты подбил меня про-дать мой прекрасный «Запорожец».
-Прекрасный? – переспросил Цезик, полагая что-то одно из двух – или он ослы-шался, или
