время каскада, косточка сбилась набок, - вздохнув, продолжил за главрежем свою историю старик Заблудский. – А потом… сползла к колену. Видели бы вы глаза моих почитательниц. О, эти глаза я буду помнить еще долго, хотя с тех пор и так уже прошел целый двадцатый век.
-Так чем же, все-таки, кончилось? – спросил кто-то из балетных.
-Слава Богу, был уже конец сезона, - сказал старик Заблудский – Вскоре наш те-атр уехал. Но в тот город я с гастролями больше не приезжал ни-ког-да. Кто пойдет смотреть на героя-любовника, у которого при всем честном народе случилась самока-страция?
-С тех пор вы и стали предметом мебели? – намекая на сегодняшнее творческое амплуа Заблудского, спросил Фагот.
-Что вы? Так быстро предметом мебели становятся только совсем уж никудыш-ные актеры. А ведь я долгое время был героем-любовником! Я проходил долгие этапы творческого становления, только в обратной последовательности. Из героя я перешел в амплуа простака, позже стал комиком, а мебель, вешалки, и все прочее барахло – это уже вот, совсем недавно, лет двадцать, не больше, - рассказал в нескольких словах ста-рик Заблудский всю свою актерскую жизнь.
- А мне больше всего запомнилось, как мы были на гастролях в Вене, - начал свой рассказ тощий артист Мигунов, которому, за пропажей по вине оркестра его роли учителя бальных танцев Одиссея, пришлось сыграть в свои тридцать три года старого бонвивана Ферри.
-Вы были в Вене? – с недоумением спросил Сима.
-А почему нет? – ответил вместо Мигунова вопросом на вопрос главреж Скоро-богатько. – Это, правда, не было, в полном смысле слова, приглашением сыграть опе-ретту в каком-нибудь из театров, но мы там были. На одном из фольклорных фестива-лей.
-Приехали мы, значит, в Вену, - продолжал Мигунов, - сыграли, спели все, что были должны, а до отправления домой остается еще почти неделя. А денег-то у нас – с гулькин нос. А список, который жена дала в дорогу, что ей купить – вот какой!
-А, представь, какой был у меня? – вмешался в рассказ Млинский, намекая не только на долготу списка, но и на ширину своей жены.
-Хотели мы на улицах петь начать. Венцы это дело любят, хоть там певцов на улицах больше, чем в Симферополе бродячих котов. А у меня, как назло, ангина при-ключилась. Можете себе представить – Вена, лето, девушки, а тут – ангина, - предлагал войти в его положение Мигунов, обращаясь к молоденьким статисткам, не заставшим роскоши зарубежных поездок. – Тогда мы с Млинским выходим на площадь, становим-ся у какого-то кафе, и начинаем с ним - заметьте, по-русски – читать диалоги из репер-туара Тарапуньки и Штепселя. Певцов-то вокруг много, а вот Тарапуньки и Штепселя, кроме нас, нет. Ходили, ходили эти австрияки мимо нас, а потом, смотрим, останавли-ваться начали. А сам же вижу – ну ни слова не понимают. Вот, ведь, брат, искусство-то где любят! Вижу – первая монетка полетела в наше ведерко – мы, за неимением рекви-зита, с ведерком вышли. Помнишь, Млинский?
Млинский только хмыкнул в ответ.
-Смотрю, - продолжал Мигунов, - вторая монетка туда же упала. Что вы думае-те? За пол часа мы с Млинским – ты вспомни, Млинский! – целое ведро денег собрали. Правда, пока относили это ведро в гостиницу, на нашем месте какие-то эфиопы обос-новались. Но какой был успех!
-Успех нам знаком, - заметил Цезик, который, вместе с Симой, после прошедше-го спектакля вполне мог причислить себя к молодым артистам. По утверждению Млинского, свои «маленькие, но очень важные роли» они сыграли блестяще.
-Нет, - прервал Мигунова Млинский. – Ты лучше расскажи им, как ты сожрал месячный бюджет театра в «Тетке Чарли».
-Нет в той истории ничего интересного, - отмахнулся Мигунов.
«Расскажите, расскажите…» - раздались голоса молоденьких артисточек, заво-роженных обычными театральными байками.
-Играли мы «Тетку Чарли», - начал за Мигунова рассказывать Млинский. – А у этого прыща, - показал он на Мигунова неделикатно, но вполне дружелюбно, - даром, что веса, как в молодом баране. Ест же он – я вам доложу! А тут у него жена в коман-дировку уехала…
-Тоже с одним из наших «героев-любовников», - вставил Скоробогатько, явно на что-то намекая. – Он, правда, у нас уже не работает.
-Можете представить, что за неделю вынужденного поста осталось от нашего Мигунова, - прибавил Млинский, для ясности показав всем мизинец. (Правда, мизинец Млинского не мог послужить убедительным примером, так как был таким же жирным, как и весь Млинский). – А в этой «Тетке Чарли» есть момент, когда она – тетка – са-дится с двумя персонажами за стол. Обычно, перед ними ставят бутафорскую еду. Но на тот момент дела наши шли так плохо, что всю бутафорскую еду мы сдали напрокат в местную художественную школу. Они там на наших восковых разносолах натюрморты рисовать учились. На спектакль же пришлось покупать настоящие продукты. А вы ведь знаете, бутафорская еда - она вот какая! Яблоко там – это, по размеру, половина нашего арбуза, груша – как фонарь, а колбаса такая, что с заднего ряда можно в ней кусочки сала пересчитать. А тут, как назло, то ли неурожай был, то ли продукты вывезли в Кострому на продажу? Что ни покупаем – ничего из зала не видно. Сколько денег мы тогда на эту еду истратили! Чтобы зритель поверил, что высшее общество не просто перед пустыми тарелками сидит. И вот он, - снова показал на Мигунова Млинский, - нет, чтобы, как его учили, обозначить, будто ты ешь… Короче, он не встал, и не спел ни единой ноты, пока не сожрал все, что было на столе. Каков гусь, а? Мы уж перед ним и так изгиляемся, и эдак, и свое пропоем, чтоб он, в конце концов, хоть ответной репликой отвлек себя от пожирания реквизита. Мы бы за это время быстренько выпустили на сцену слугу, и успели убрать продукты со стола. Да какой там? И все не в коня корм. А потом, когда съел все, он говорит слуге: « А принесите-ка мне еще бокал красного вина». Экспромтом, понимаешь ли, побаловать нас решил? Если бы он попросил коньяку, или виски, или рому, мы бы ему чаю влили в стакан, и все бы поверили, что это виски, коньяк, или ром. А он ведь знает, что просить – бокал, понимаешь ты, красного вина! Это, в лучшем случае, и правда, вино подавай, чтобы из зала поверили.
-А в худшем? – спросил Сима.
-В худшем – вишневый компот. Ведь надо, чтобы густота напитка видна была.
-И что же ему налили? – спросил Цезик.
-Расскажи им, что тебе налили? – попросил Млинский Мигунова.
-Марганцовки набубенили, сволочи. Такой концентрации…
-Чтобы, сами понимаете, густота… И немножко еще перчиком стручковым, красненьким, туда потыкали – для крепости.
-Хорошо, что только перчиком, - невесело сказал Мигунов. – У меня потом не-делю, как только в туалет иду, огнедышащий пожар из организма вырывался, унитазы насквозь прожигал, - вспоминал артист.
-Зато, с тех пор больше ни разу красного вина не просил, - подвел итог Млин-ский.
-А вот другой случай, - подхватил общую нить воспоминаний главреж Скоробогатько. – Играли мы, как-то, «зеленый концерт»…
-Какой концерт? – попросил уточнить молодой артист Цезик.
-Так у нас называется последний концерт перед отъездом с гастролей, - пояснил Млинский.
-Ага, понятно, - ответил Цезик.
-На этих концертах – вы только никогда не рассказывайте об этом зрителям – испокон веков заведено, что артисты начинают друг над другом подшучивать, ставить в дурацкое положение, и нести всякую чушь. Весь фокус состоит в том, чтобы этого не заметили зрители. Но они, как правило, и не замечают. Ведь редко, кто из публики так уж хорошо знает наши тексты, и сравнивает, так ли поют, как надо. А еще, если начи-нают специально так петь, что ни слова не разберешь. Главное только, чтобы это дела-лось с умным видом. Если кто из зрителей и услышит, что ему со сцены «по ушам ез-дят», в жизни виду не подаст. Скорее, согласится с тем, что сам ослышался. Сколько раз такое было – петь надо одно, оркестр играет что-то совсем другое, а ты выкручи-вайся, как знаешь. И начинают эти «заслуженные» и «народные» такое лепить «люби-мому зрителю» - они ведь всегда говорят, что зрители у них «любимые» - что уши мо-гут отпасть, если прислушаешься. А то, забудет артист слова, и поет в течение всей партии одно и то же, только головой качает по-разному, да глаза прикрывает. Зрители думают, что он «в образе», а на самом деле он глаза от стыда прячет.
Так вот, однажды на таком «зеленом концерте» я должен был по роли читать ка-кое-то письмо…
-Да не какое-то – напомнил ему Млинский, - а письмо Татьяны к Онегину. Ты ведь Онегина тогда играл. Мы оперные вставки в концерты, если есть голоса, иногда тоже делаем, - пояснил он Симе и Цезику.
-Ну да, кажется Татьяны к Онегину, - согласился Скоробогатько. – Открываю я конверт, разворачиваю письмо, а там приклеена фотография с двумя вот такенными задницами друг на друге. Я аж поперхнулся, а мне, напомню, не поперхиваться надо, а петь. А они за кулисами со смеху покатываются, ждут, как же я выкручусь? В общем, наплел чего-то по памяти.
Но я отвлекся от того, что хотел рассказать сначала.
Так вот, играем мы, в очередной раз, «зеленый концерт». А эти шутники, - он показал на «старую гвардию», - вздумали выпустить на сцену двух барашков. Уж, где они их сперли, ума не приложу. Так, ведь, и не сказали. Совсем молодые барашки, яг-нята еще. Черные оба, как уголь. И снова все за кулисами ждут – что же я буду в этой ситуации делать? А я, как раз, пою партию Графа Люксембурга. Ну, думаю, сволочи, я вам устрою. Всему, ведь, предел должен быть. Ну, как тут связь найти - Граф и бараш-ки? Хоть бы что-то по теме было. И тут слышу, из зала, хоть и шепотом, но четко так, по-военному громко, доносится:
«Товарищ подполковник, товарищ подполковник, смотрите!»
«Ну, вижу, и что?»
«Товарищ подполковник, давайте у них барашков этих купим!»
«Зачем они тебе?»
«Как зачем? Из мяса шашлыков наделаем, а шкуры вам на полковничью папаху пойдут!»
«Дурак! Они же черные!»
«Ну и что? Пока вы полковника получите, они, как раз, и поседеют!»
«Дети Занзибара» даже прослезились от смеха.
-А вы-то как вышли из положения? – спросила та субретка, которая играла мальчика-посыльного.
-А что, ты думаешь, надо еще как-то выходить из положения, если зал и без ме-ня после этих слов по полу катается? – спросил главреж. – Им разве, после этих пол-ковничьих ягнят, до Графа Люксембурга было? Я потом, после спектакля, нашел «то-варища подполковника с его адъютантом», и самолично подарил им этих двух бараш-ков – за лучший номер в концерте. Подполковник, хоть и не понял моего поступка, но барашков взял, и благодарил долго. А, помнишь, Млинский, как в «Цыгане-премьере» декорация падать начала? А декорация там – целый замок, да еще с лестницами.
-Помню, - отозвался Млинский.
-Так Млинский ее весь спектакль, вместо того, чтобы на скрипке играть, повер-нувшись к зрителям задом, так и продержал. А пол труппы бегало, пожарников искало, чтобы укрепить декорации на место. Цыгана тут же другой играть начал.
-Так, пожарников нашли? – спросил Сима.
-Какой там! В театре ведь так уж повелось, любой только тем и занят, что халту-ру ищет.
-Ну, когда дело касается оркестра, халтура еще понятна, - задумчиво произнес Цезик. – Но пожарники?! Не пожары же они по блату нанялись тушить?
-Зачем им пожары? – удивился Скоробогатько. – Они в синагоге крышу чинили.
Воспоминания и празднество продлились до утра.
