так был не слишком велик, хотя в нем и был такой инструмент, как фагот, - тем временем подхалтурить решили.
-Так, ведь, денег-то, сколько не получали? – напомнила Первая Скрипка, кото-рая, вообще-то, была мужчиной.
-Я точно помню, - порывшись в памяти, почти утраченной после долгих поми-нок незнакомого харьковчанина, сказала Третья Скрипка, - когда поп сказал: «Аминь», он, - последовал указующий жест на Виолончель, - вдруг начал играть цирковой туш из оперетты.
-Как так, он начал? – возмущенно посмотрел на Виолончель дирижер. – Опять? Это не его партия. Начать должны были трубы! Что делали трубы, мать вашу так?!
-Труб мы потеряли раньше, - объяснил свою безобразную выходку Виолончель. – Когда носили первого.
-Кого первого? – спросил главреж Скоробогатько.
-Жмура, - сказал Виолончель.
-Так вы что, вчера пол города перехоронили? – сорвался с места и перешел на визг Млинский.
-Нет, - сказал дирижер. – Но двоих – это точно. – Для него самого некоторые подробности рассказываемого Виолончелью и Третьей Скрипкой, похоже, ста-новились откровением.
- Ну, и дальше что? Заиграл он туш?..
-Что дальше? А дальше, жена покойного выхватила у него ноты, и заехала ими ему по морде, - показала Третья Скрипка на Виолончель.
-А он? – спросил дирижер.
-А он схватил мои ноты, и заехал по морде ей, - сказала Третья Скрипка. – А он.., - показала Третья Скрипка на литавры…
-Все, дальше можешь не продолжать, - грустно сказал дирижер. – Я вспомнил. Ты мне ответь – его хоть похоронили?
-Кого? – спросила Третья Скрипка.
-Ну, чья-то ведь жена все это начала?
-А! Того, что в гробу был? – радостно поняла Третья Скрипка. - Того похорони-ли.
-А что, был еще кто-то? – уже заинтересованно спросил Млинский.
-Нет, больше никого не было, - уверенно сказала Третья Скрипка, который, судя по полноте его рассказа, обладал из всего оркестра просто феноменальной памятью. – Но вчера такое было…Тот, смотришь, упал и лежит, этот – тоже подняться не может. Тут, конечно, и перепутать недолго было. Как по ним поймешь? – Все ведь лежали.
-А потом что было? – спросил главреж.
-Потом разобрались, помирились, на поминки поехали…
-С нотами? – с надеждой в голосе спросил дирижер.
-Какой там? – вздохнула Третья Скрипка. - От нот еще на кладбище ничего не осталось. Нотами раны залепливали.
-Что, всеми? – спросил главреж.
-А думаешь, мало ран было?
-По вам сразу и не скажешь, - заметил Млинский. – Впрочем, рожи опухшие, разве по ним что-нибудь поймешь?
-Что ж, ты, пес, об этом всю ночь молчал? – набросился на Третью Скрипку ди-рижер. – Когда мы обшаривали здесь всё, что можно, и не могли вспомнить, куда ноты приткнули?
-Так меня с вами всю ночь и не было, - сказала Третья Скрипка. – Я только под утро пришел.
-Что, вдову утешать оставался? – спросил ехидным голосом дирижер.
-Нет, ее племянницу. Она вчера с Сахалина приехала, а сегодня назад уезжает. Горевала очень, - пояснил он причину своей заботы.
-Что ж, - резюмировал Млинский. – Все это, конечно, хорошо, и даже, может, кому-то смешно. Если, конечно, не считать, что все, как раз-то, и очень плохо. – Он по-смотрел на оркестр. – Ну, и что теперь будем делать? Как выкручиваться из положе-ния? Афиши, ведь, уже висят! О том, что будет «Цирк зажигает огни», а не как все-гда…
Громко вздохнул главреж Скоробогатько.
-Что? – посмотрел на него в ответ на его вздох Млинский. – Опять как всегда?
-А как всегда? – шепотом спросил Главлита Симоняна Цезик.
-Всегда – это значит «Сильва».
-А там Пижаяма есть? – спросил Цезик.
-Не помню. Нет, кажется.
-Говорите «всегда», а сами не помните, - с укором заметил ему Сима.
-А я и не говорил, что я всегда помню. Я только сказал, что всегда «Сильва», - заявил главлит.
-Что ж, проверим наши ряды, - предложил Млинский. – Кто у нас есть, а кого придется искать. Сильва! – крикнул он.
-Я! – отозвалась артистка Пильгуева, которая, оказывается, была не только Ло-литой, но и Сильвой тоже.
-Эдвин! – крикнул Млинский, и сам же ответил: - Я!
-Такой толстый? – шепотом спросил главлита Цезик, знакомый с «Сильвой» по фильму.
-Где же вам сейчас худого искать? – спросил главлит.
-Князь Воляпюк!
-Я, - отозвался главлит.
-Княгиня Воляпюк!
-Я, - произнесла пожилая дама в утренних бигудях.
Бутенко должен был играть Бони, кто-то еще кого-то. Словом, теперь станови-лось понятно, почему, в случае нестыковок, театр прибегал к помощи «Сильвы». Эту оперетту ставили так давно, и так много раз, что даже если исполнителя какой-то роли недоставало, его коллеги легко могли помочь театру выйти из положения – каждый из участников спектакля в конце концов поневоле выучил партии всех остальных персо-нажей. Некоторые трудности представляли собой наиболее высокие ноты, но и в этом случае театр выходил из положения так же, как собирались выйти с примером Пижая-мы. То есть, когда часть партии, или даже всю партию, за исключением, может, одной-двух нот, пел один артист, а другую часть, или неберущиеся ноты, под раскрываемый вхолостую рот стоящего на сцене, незаметно пел другой. Так, например, получалось сегодня и с Млинским. Он не мог взять высокую «до» в словах «пусть это был только сон». Эту ноту за него должен будет спеть…Млинский поискал глазами по артистам, и понял, что ноту петь некому. Мальчика, который пел ноту, оставили дома за ненадоб-ностью его незримого присутствия в «Цирке». Но допустить, чтобы лишь из-за одной только ноты сорвалась теперь и «Сильва», Млинский не мог.
«Ладно, - решил он пока отложить проблему, - что-нибудь придумаем».
-А нам теперь что делать? – спросил Цезик. Теперь только они втроем остались без ролей.
-Из собаки сделаем козу, - сразу заявил Млинский. – Это для начала. Сильва у нас откуда? Правильно, с Козьего болота. Вот он и будет козой с этого болота.
«Ну, спасибо, хоть не слон», - с облегчением вздохнул Бонифаций, и ужаснулся, вспомнив муки задыхания в пожарном шланге.
-А нам, в таком случае, дайте наши сто рублей, и мы поедем домой, - предложил истосковавшийся по виду бывшей супруги Сима. – А собака потом сама вернется.
-Ничего подобного, - сказал Млинский. – Вы, - обратился он к Цезику, - будьте добры после прогона подойти ко мне. У меня есть для вас роль.
-А для меня нет? – спросил расстроенный Сима. Ему, вдруг, тоже очень захоте-лось вновь почувствовать запах сцены.
-И для вас есть. Но и об этом потом, после прогона. А сейчас всех попрошу на сцену. Ах да, вы и так все на сцене. В таком случае, убираем со сцены матрацы, лежа-ки, и вообще, все лишнее, и займемся делом. Нам еще многое надо вспомнить. Мы не играли «Сильву» уже надели три. Все по местам! – захлопал в ладоши Млинский.
Репетиция прошла почти хорошо.
Правда, Млинский в месте «пусть это был только сон» спел на октаву ниже, но неопытным ушам Симы и Цезика ничего плохого в таком исполнении не услышалось.
Заблудский играл роль графа, спящего на балу. Играл, надо сказать, очень нату-рально.
Цезик подумал, что артистка Пильгуева была бы в роли двадцатилетней тан-цовщицы Сильвы более убедительна, сбрось она с себя килограммов сорок лишнего веса.
Впечатление от общего пения несколько портил похожий на японца тенор Бу-тенко. Но его охрипший голос, как могли, перекрикивали, и тем скрашивали, три де-вушки из кордебалета. Они же призваны были отвлекать публику от оплывшего лица Бутенко тем, что высоко подбрасывали свои ноги, когда тенор пел: «Без женщин жить нельзя на свете, нет».
-Я понял, - сказал Цезик, - мы будем голосами из зала. Нам доверят кричать «бис» и «браво», если никто из зрителей до этого не додумается.
-А что, бывает, что не додумываются? – спросил Сима у главлита Симоняна.
-Бывает, что додумываются, - сказал, сбоку следящий за спектаклем, главлит Симонян. В этой оперетте он уже сыграл часть своей небольшой роли, и теперь сидел, как артист, отдыхая, но, как главлит, записывая в блокнот выявленные недостатки.
-А ты знаешь, - сказал Сима, - все это начинает мне нравиться. Мне даже жаль, что самому не придется постоять там, - показал он глазами на сцену.
-Признаться, мне тоже, - сказал Цезик.
-И музыка ничего.
-Что?
-Музыка, говорю, ничего, - повторил Сима. – Кто написал, не знаешь?
-Хренников, наверное, - высказал догадку Цезик.
-Для начинающего артиста у вас просто глобальные познания, - заметил главлит Симонян. – Вы даже знаете, кто такой Хренников.
После генеральной репетиции Млинский пригласил к себе Цезика.
Конечно, «пригласил к себе» звучит несколько громковато. Пригласить можно в кабинет, зал заседаний, в гости, в конце концов. Млинский же сидел на обычном сту-ле в зрительном зале. Но тот жест, которым он позвал к себе Цезика, ни чем иным, как «приглашением к себе», назвать было нельзя.
-Скажите, - спросил он Цезика, - я могу доверить вам одно деликатное дело?
-Смотря какое, - осторожно ответил Цезик. – Деликатное дело деликатному делу – большая рознь.
-Безусловно, - согласился Млинский с таким наблюдением. – Но мое дело до-вольно безобидное. Хотя, на первый взгляд, может показаться несколько странным.
-Тогда я слушаю, - сказал Цезик.
-Могли бы вы, в нужный момент…, - он сделал паузу, после чего продолжил: - воткнуть эту иглу, - он раскрыл бумажник, в сгибе которого была приколота огромная «цыганская игла», - в мягкое место вашего друга?
-Самое мягкое место у него – голова, - предупредил Цезик.
-Нет, я говорю о другом мягком месте, - пояснил Млинский, тем самым спасая голову Симы от втыкания в нее игл.
-Это в задницу, что ли?
-Вот именно.
-Какая же она у него мягкая? – удивился Цезик. – Сплошные кости, и, ровным счетом, никакой мягкости.
-Да? – озадаченно спросил Млинский. – Ну, да, впрочем, это и неважно. Воткните, куда есть. Это и будет вашей ролью.
-Роль, конечно, странная, что и говорить?.. – почесал лоб Цезик. - Но интерес-ная, - добавил он после некоторого раздумья. – И есть поле, где можно раскрыть свой талант.
-И очень важная, - напомнил Млинский. – Более того, почти заглавная.
-И когда же я должен буду воткнуть в него эту иглу? – спросил Цезик. – Может, давайте прямо сейчас, чтоб уж сразу отмучался, да и дело с концом?
-Вот в этом все и дело, - сказал, подняв указательный палец вверх, Млинский. – Здесь успех роли решают доли секунды.
-Даже так?
-А вы как думали? В театре, друг мой, мелочей не бывает.
-И когда же настанет это время? Честно признаться, я жду, не дождусь. У меня, видите ли, к моему другу особые счеты имеются. Уверяю вас, укол получится, что на-до!
-Этого я от вас и жду – чтобы «что надо» было, - сказал Млинский. – Но, давай-те теперь обсудим роль. Вот идет моя партия.…Гм-гм, - откашлялся Млинский, и не-громко начал напевать: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось…». – Он пропел несколько строк. – А потом вступает она, Сильва. Вон та женщина, - показал Млинский на артистку Пильгуеву. И спел за нее: - И поет она так: «Помню ли я?», а я пою: «Помнишь ли ты, наши мечты, Пусть это был только со-о-о…» - в этом месте голос Млинского сорвался, и он сказал: - Вот! Вот именно в этом месте вы и должны будете, только не очень сильно, чтобы он не орал долго, уколоть его в мягкое…впрочем, в какое захотите, место. Вам все понятно в роли?
-Понятно-то все, - сказал Цезик. – Непонятно только, а вдруг он выкрикнет ка-кую-нибудь другую букву, а не «о»?
-А это уже наши маленькие театральные хитрости, - сказал Млинский. – Для этого я дам ему его роль.
-Не уверен, чтобы он
