Не знаю, ищи, где хочешь, хоть из-под земли доставай, хоть сам ро-жай, но до Харькова чтоб Пижаяма у меня был. Ты понял меня?
-Да, - еле слышно буркнул Млинский.
-Что «да»?
-Понял, - как провинившийся школьник, пискнул Млинский голосом, который для его стокилограммового тела был явно тонковат.
На этой фразе в их разговор вмешался проводник. Он без стука заглянул в купе и поябедничал:
-Там ваши артисты заняли все полки, а товарищам, - он показал на Симу, Цезика и Бонифация, - мест не осталось.
-А я тут при чем?! – взорвался тщедушный главреж Скоробогатько, снова взма-хивая руками, чем очень напомнил истеричного Пьеро. – Я, что ли, занял эти полки? – И, вспомнив о забытом проводником этикете, взвизгнул: - И вообще, почему вы не стучите?!
Проводник, часть жизни скоротавший на лесоповале, понял его вопрос по-своему. Он обернулся, посмотрел на Симу, и пробормотал недоуменно:
- А что же я делаю, если не стучу? - Потом, вновь обратившись к главрежу, по-требовал: - Короче, как хотите. Вас у меня полвагона по детским билетам едет, а местов уступать не хочут.
-А по каким же билетам им ехать? – спросил язвительно Скоробогатько, выни-мая из портфеля документацию театра, и тыча ею в нос проводнику. – Здесь черным по белому написано «Дети…».
Надо сказать, что этот нехитрый фокус помогал иногда главрежу сэкономить даже из жалких театральных фондов. Он покупал билеты на железнодорожный транс-порт оптом, предъявляя документ, в котором, и правда, черным по белому было напи-сано «Дети Занзибара». Дотошные кассиры на эту удочку ловились редко. Но менее дотошные выписывали билеты по списку, не требуя свидетельств о рождении (паспор-тов-то у детей нет), двадцать детских билетов. Так получилось и в этот раз.
Проводник поводил глазами по документу, и, не в силах не согласиться с печат-ным словом, развел руками, глядя на Симу:
-Тут, и правда, написано «Дети». А, - махнул он рукой, - разбирайтесь сами.
И, посчитав функциональные обязанности проводника выполненными, он ушел в свое купе, где закрылся на ключ, чтобы ему не досаждали, так и оставив Симу, Цези-ка и Бонифация в проходе. (Слово «проход» просим воспринимать только как место перед купе, где проходят пассажиры, и никаких других аналогий здесь не усматри-вать).
-Но где же вы видите детей? – все еще надеясь на что-то, крикнул в закрытую дверь Цезик.
-Написано! - глухо донеслось из-за нее.
Главреж Скоробогатько, тем временем, вернулся к распеканию забывчевого Млинского:
-И если до Харькова ты мне не найдешь Пижаяму…
-Простите, - перебил его Цезик, которому не давал покоя более насущный во-прос – о своем месте под солнцем в этом вагоне, нежели поиски запившего японца.
-Не мешайте работать! – крикнул главреж Скоробогатько. – И немедленно за-кройте дверь в кабинет!
Такой неоправданной грубостью был возмущен уже Бонифаций.
Он просунул в купе сначала морду, потом протянулся весь. В результате такого ненавязчивого внедрения почти все пространство купе оказалось заполнено его длин-ной, изрядно попахивающей псиной, фигурой. Такой аргумент, как собака двухметро-вой длины, показался главрежу достаточно убедительным, чтобы спросить у Цезика изменившимся голосом:
-Чем могу служить?
Бонифаций, меж тем, бесцеремонно взгромоздился на его полку, чем изрядно припер щуплого Скоробогатько к окну.
-Чем могу служить? – повторил, задыхаясь, полураздавленный Скоробогатько.
Провинившийся Млинский, тем временем, с подозрительной пристальностью разглядывал со своей полки двоих мужчин, вошедших вслед за собакой по расчищен-ному ею пути.
Сима с Цезиком решили сесть рядом с Бонифацием, чувствуя его надежную за-щиту. Но этим они окончательно лишили доступа воздуха Станислава Аполинариеви-ча. Он только судорожно схватил несколько раз ртом окружающую его пустоту, и, за-катив глаза, стал медленно обмякать вниз. При этом голова его осталась прижатой к стене возле окна, а непосредственно тело в форме груши сцедилось с поджатыми нога-ми на пол.
Млинский наблюдение за стекшим на пол главрежем заключил неожиданной фразой:
-Ну, наконец-то, замолчал, - сказал он.
-О чем вы? – спросил Цезик, который, воспользовавшись помощью Бонифация, на, из рук вон отвратительное, поведение главрежа стал отвечать из рук вон плохим своим. Он решил главрежа просто не замечать, и, для полноты такого незамечания, да-же достал из кармана недельной давности газету и углубился в чтение.
«О нем», - показал глазами Млинский на испускающего дуг главрежа.
Тут Цезик с Симой заметили, что дальнейшее необращение внимания на Скоро-богатько может привести их на скамью подсудимых. Мигом вскочив со своих мест, и изгнав Бонифация на пол, они, посредством избиения щек Станислава Аполинариеви-ча, привели последнего в чувство. Млинский в ответ на тот факт, что главреж все-таки пришел в себя, только горестно вздохнул. Как он до Харькова сумеет найти Пижаяму?
-Вам плохо? – спросил Цезик открывшего глаза Станислава Аполинариевича.
-Мне? – спросил, в свою очередь, главреж, и глаза его приобрели задумчивое выражение. – Пожалуй. Да, мне плохо, - наконец, согласился он. И, то ли вспомнив какую-то роль, то ли войдя в исполняемую, он как-то по-детски горько захныкал и запричитал: - Мне плохо, мне очень плохо.
-Видишь, Бонифаций, что ты натворил? – устыдил, в общем-то, ни в чем не по-винного пса Цезик.
-Бонифаций? – прервал процесс плача живо заинтересовавшийся таким именем Станислав Аполинариевич. – Вы что, тоже артисты?
-Да, - ответил Цезик, и пояснил его догадку: - Странствующие. – И добавил: - Оригинального жанра.
Главреж, профессионально почуяв в воздухе запах удачи, мигом прекратил свои рыдания, тут же, по-деловому сел за столик и, приняв соответствующее выражение ли-ца, спросил:
-И куда теперь несет вас ветер Мельпомены?
-Ветер кого? – не понял Сима.
-Стажер, - пояснил неведение друга Цезик.
Станислав Аполинариевич понимающе кивнул головой, успев подумать, на-сколько же велика сила театра, если человек в столь почтенном возрасте бросает все и становится стажером.
А Цезик, наконец, смог ответить:
-Ветер несет нас в город М.
Глаза главрежа выразили разочарование и восторг одновременно.
-Но ведь это же такая дыра! – воскликнула та часть его натуры, что выразила разочарование. – Поехали лучше с нами! – живо добавила та, которая выразила восторг.
-С вами – это куда? – спросил Цезик, не вполне согласившись с восклицаниями главрежа, или, по крайней мере, с одной из частей его противоречивой натуры.
-На гастроли, куда же еще? – вмешался вдруг оживший Млинский.
-Мне кажется, - сказал Цезик, - что вы не совсем верно нас поняли. Мы – арти-сты оригинального жанра.
-Какая, к черту, разница?! – воскликнул все более оживающий Млинский. – Мы давно уже все артисты оригинального жанра.
И он живо извлек откуда-то снизу, из-под полки, бутылку водки.
-Млинский! – строго одернул его главреж. – Опять? - И дальше последовал странный вопрос: - Чтобы и этих забыть?
-Спокойно! – четко отрезал Млинский, и оттуда же, из глубины, извлек три пла-стиковых стаканчика. – Млинский потеряет, Млинский же и найдет. Млинский свое дело знает. – И он подмигнул Симе.
-Но я, вообще-то, инженер, - поняв, что их принимают за кого-то других, а город М опять ускользает из виду, попытался расставить по местам их род занятий Сима.
-Мы все инженеры, - разливая водку по стаканам, сказал Млинский, который минуту назад утверждал, что они все – артисты оригинального жанра.
-Но я правду говорю, - взмолился Сима к здравому смыслу хваткого Млинского, - я – инженер по настройке аппаратуры. Теле- и радио, - добавил он для убедительно-сти.
-А мы – инженеры человеческих душ, - поднимая свой стакан, сказал Млинский. – Это, ведь, даже ребенку известно.
-Да, инженеры, - подтвердил его слова Станислав Аполинариевич. И, показав на Млинского, добавил: - Особенно он инженер.
-Особенно, я, - скромно согласился Млинский. – Я, кстати, в нашей оперетте иг-раю роль графа.
-А я…, - что-то хотел сказать Сима.
-А ты будешь Пижаямой, - тут же определил его на роль Млинский.
-Но я еду домой! – воззвал к разуму начинающих пить водку мужчин Сима.
-Потом поедешь, - сказал Млинский бесшабашно, разливая еще по одной. – Те-бя, что, дома жена ждет, что ли?
-Почему «что ли»? – не понял Сима. И, действительно, его что, жена не может ждать? – Ждет, - настаивая на возможности такого варианта, сказал он.
-Подождет, - не смутившись таким поворотом событий, сказал Млинский.
-Но у меня нет слуха! – воскликнул Сима.
-Я думаю, и голоса тоже, - с видом знатока сказал Млинский.
-А вот этого я не говорил, - обидевшись за такое невысокое мнение о своих во-кальных данных, сказал Сима.
-Так и не надо ничего говорить, - заявил Млинский. – Откуда же тут голосу взяться? – кивнул он на Симину впалую грудь.
Мы легко можем ругать себя сами, и на все корки склонять нашу неспособность к чему-либо. Но, еще Пушкин заметил, что мы очень не любим, когда за нас это делают другие. Тем более, если мы, как Сима, в детстве участвовали в пионерском хоре. В том хоре, по правде сказать, участвовал не только Сима, но даже потерявший после фуни-кулярной ангины голос его одноклассник Галкин, который и без хора мог говорить только со вставленной в горло трубочкой. Но, ведь, не в этом же суть. Суть, как раз, в том, что, видящий Симу первый раз в жизни Млинский, не услышав от него ни единой ноты, заявлял, что у Симы нет еще и голоса. Сима хотел не на шутку возмутиться, но Цезик остановил его. Он подошел к предложенной Симе роли с другой стороны.
-А каков будет наш гонорар? – спросил он.
- А лично ваш, - поправил его Млинский, - никакой. Я ни в какой роли вас не вижу. Нам не хватает исполнителя одной роли – японца Пижаямы. Из вас двоих на японца больше похож он, - указал Млинский на Симу.
-А я? – не удержался от вопроса Цезик.
-А вы когда-нибудь видели лысого японца? То есть, может, он, такой, где-то и есть. Но, уверяю вас, только не в оперетте.
-Не разбрасывайся материалом, Млинский, - строго заметил ему главреж.
-А где вы видели японца с таким носом? – спросил Цезик, применив запрещен-ный прием и показав на Симин нос.
-Подождите, - вмешался в их спор Сима, - но я, что-то, вообще не пойму, о чем вы спорите? Никто ни в каких японцев играть не собирается. – И, укоризненно посмотрев на упомянувшего его нос Пегасова, добавил: - Ни с носом, ни без носа.
-Хорошо, - тут же согласился Млинский. – Берем вас обоих.
-Но нас, - выразительно погладив по голове Бонифация, напомнил Цезик, - трое.
-Это как раз весь наш бюджет, Млинский, - сказал своему помощнику главреж. – И все из-за одного японца. Без которого, кстати, вполне можно обойтись.
Млинский, не скрывая обезумливания во взгляде, уставился на своего шефа.
Цезик, которому уже начало нравиться, вернее, пока только начало привлекать, предложение пойти в артисты, горячо возразил:
-Позвольте, товарищи! Позвольте. Что значит обойтись – не обойтись? Не надо так относиться к зрителю. Не забывайте, он нас кормит!
-Кого вас? – спросил его Сима.
-Нас, артистов, - скромно напомнил ему Цезик, и продолжал: - Итак, мы соглас-ны. Я дублирую его – ничего страшного, дадите мне парик, а он – дублирует меня.
-А ему мы отрежем нос? – спросил с ехидцей Млинский.
-Нет, - возразил Цезик, - приклеите уши.
-Уши? – удивился Сима. – А уши зачем?
-На фоне
